голубая камелия

— я рассталась с парнем! С этой фразой Лалиса Манобан распахивает ногой дверь квартиры Юнги уже третий раз за месяц. Он даже не отрывается от своего блокнота — это стало чем-то обыденным и серо-обыкновенным — только теряет мысль и останавливает карандаш на недописанной строчке. Он редкостный старовер и предпочитает толстые пухлые исписанные блокноты всех возможных расцветок, страницы которых исписывает мелко-мелко, черкает и оставляет на разлинованной бумаге разводы от кофе и энергетиков. Мин считает, что только так можно почувствовать текст ближе всего. Лалиса обычно смеется над ним и закидывает любимый айпад в цветной шоппер, на котором сама написала какую-то очень мотивирующую цитату. Разумеется, какую именно — уже не вспомнит. — это одиннадцатый или двенадцатый? — никакого у тебя сочувствия. Манобан плюхается на его широкую двухспальную кровать, даже не стянув своих огромных кроссовок. Хорошо, что на улице сухо и она не оставляет грязных мокрых разводов, как иногда бывает. — а у тебя уважения к чужому личному пространству. — да брось. Она отмахивается от него, садясь по турецки и двумя руками обнимая подушку в виде голубого кота, которую сама же когда-то притащила и водрузила ему на кровать, а Юнги почему-то не выбросил. У него таких вещей в квартире-студии полным-полно, потому что ему, по словам неугомонной Манобан, не хватает уюта в этих серо-белых цветах. Он же думает, что она сваливает ему всё, что ей понравилось, но места в её квартире нет уже просто физически. Лалиса не может долго молчать и её совсем не волнует, что он пытается работать. — даже не спросишь, почему мы расстались? Мин очень выразительно отмахивается от неё карандашом, но его гостья воспринимает это, как знак того, что её рассказ с нетерпением ждут. Со стороны и не скажешь, что ей двадцать три — хорошо если семнадцать исполнилось. — он сказал, что я обязана ему готовить завтраки, обеды и ужины! а ещё запретил общаться с тобой! ну не долбоёб ли? вот я и ушла, но перед этим нарисовала граффити у него на стене. представляю себе его лицо. Лалиса смеётся, не удерживается и опрокидывается на спину, не пуская из рук плюшевую игрушку и задрав длинные ноги в джинсах-клёш вверх. Юнги отрывается от блокнота и долгих десять секунд смотрит на уродливые белые кроссовки в воздухе, вызывающе торчащие на тонких ногах. Почему-то вспоминается пугало в деревне. С худых щиколоток на него смотрит одноглазый миньон — Лалиса была в диком восторге от этого мультика, когда делала татуировку. — запретил общаться со мной? Мин усмехается и закрывает блокнот — он даже не помнит лица её бывшего парня. Кажется, у него был прокол в левой брови и фиолетовые волосы. А может это был предыдущий. Или тот, кто был перед ним. Лалиса не знает, что такое «серьёзные отношения» и серьёзность вообще. Она может влюбиться ровно за тридцать семь секунд (он засекал). Из-за расставания Манобан плакала всего два раза: первый раз после первых отношения, второй раз из-за того, что сильно хотела со своим парнем во Францию. Юнги полетел с ней туда через четыре месяца. И до сих пор помнит, как та носилась у подножия Эйфелевой башни и фотографировала ту абсолютно со всех возможных и невозможных ракурсов. — да. сказал, что наши отношения на дружеские не похожи. Лалиса садится ровно и утыкается носом в согнутые колени; игрушку она уже отбросила на её прежнее место. Её светлые волосы разбросаны по всему лицу и ярко-красному кардигану с белыми полосами. Мин склоняет голову вбок и сравнивает её с мухомором. — может это потому, что мы спим друг с другом? — да быть такого не может. Она смотрит в потолок, прищуривает один глаз, над чем-то раздумывая, а потом мотает головой в разные сторону. — мы последний раз трахались две недели назад. я тогда с ним ещё не встречалась, так что никаких претензий! Манобан корчит рожицу и ловким пинком отправляет кроссовок куда-то в сторону коридора (Юнги остаётся только запоздало надеяться, что она не попадёт в зеркало). Следом отправляется и второй — она словно объявила пожизненный бойкот нормальному завязыванию шнурков. Ну и адекватности в целом, конечно. — действительно, и чего он взбесился…надеюсь, ты не будешь отсиживаться у меня до того момента, когда он всё же простит тебе твоё разноцветное уродство на стене? — именно это я и планировала сделать! у тебя есть рамён? или клубничный коктейль? — почему твои парни и расставания должны меня разорять? — юнги-я… — я начну выписывать тебе чеки., а рамён грей на двоих. — я тебя обожаю! Лалиса подпрыгивает на месте и кидается на кухню, Юнги наблюдает за ней с улыбкой, а потом ловит себя на том, что нарисовал на полях блокнота мухомор, который не стирает, а пририсовывает рядом с ним карикатурного Стича. Манобан каким-то образом удалось научить его рисовать два года назад. Возможно потому, что уж больно было классно создавать карикатуры на неё. Лалиса никогда не обижалась (даже на скелет и доску), а заливисто хохотала над правым плечом и давилась пирожными. У них обоих была одинаковая способность — жрать и совершенно не толстеть. — начнёшь есть сейчас — обожжёшь пальцы, белоснежка. Легка на помине. — имей уважение, мелкая. Юнги бережно отодвигает блокнот в сторону, немного думает и откладывает его на полку — с неё станется и пролить горячий рамён на его драгоценность, из которой хорошо, если половину он превратит в стоящие треки. Лалиса дует на миску и провожает сиреневую обложку блестящими глазами. — дашь почитать? Она протягивает ему палочки и захватывает приличный кусок лапши, вытягивая её на полметра вверх, чтобы охладилась. — как и всегда мой ответ — нет. — ну почему?! От её жалобного писка хочется заткнуть уши, но Мину остаётся только жмуриться и стараться, чтобы горячая лапша не соскользнула обратно в миску и не залила всё вокруг острым бульоном. — художница не поймёт музыку. тем более такая, как ты. — ой-ой, какие мы важные. Лалиса показывает ему язык (на кончике блестит пирсинг?! и когда только успела сделать…) и запихивает в рот всю огромную порцию разом, сосредоточенно прожёвывая и чуть ли не урча от удовольствия. Юнги передёргивает плечами и принимается за свою. Драгоценные две минуты тишины, пока у Манобан занят рот, надо ценить и беречь. Другой возможности не будет. — я пока живая и наевшаяся рамёна! пиздец как хорошо! Она хлопает в ладоши, откладывает палочки и откидывается на стуле, вытягивая руки вверх и потягиваясь до хруста где-то в позвоночнике. — ключевое здесь «пока живая». — да хороший был прикол с граффити! это чем-то разбавит серую атмосферу его квартиры. такой же, какая бы была у тебя, если бы не я. — лиса, я просто тебя убью возле того же граффити, которое ты нарисуешь на этих девственно белых стенах. Мин серьёзен как никогда, но Лалису пробивает на заразительный смех и она долго не может остановиться, едва не навернувшись с опасно наклонившегося стула. Безбашенная, своё тело она считает неплохим холстом и ничуть не расстраивается, когда на нём появляются сине-фиолетовые оттенки. Юнги крутит пальцем у виска и идёт ставить миски в посудомоечную машинку, пока Манобан заходится как ненормальная. Хотя, что значит как. Был бы он врачом — уже давно бы ей диагноз поставил — критическая жизнерадостность, например. Но вопреки всему и вся (и разумеется, вопреки собственному чёрному цинизму) Мин выдаёт этому разноцветному урагану ключи от своей квартиры и разрешает приходить не чаще, чем четыре раза в неделю. Для законченного интроверта и социопата на начальной стадии это просто охренеть какая ярмарка добродушия. — я хочу покрасить волосы в неоново-розовый. — и зачем мне эта информация? Как она его серость и сарказм вообще терпит? — как думаешь, мне пойдёт? Лалиса сидит на барной стойке и задумчиво покачивает винный бокал в руке. Выглядело бы очень атмосферно и эстетично, если бы это яркое пятно не было в голубых носках, красном кардигане, а в бокале не была налита голубая фанта. Откуда она её вообще достала? Мин был уверен, что не покупал её. — в зеленый покрасься. — зачем это? — я буду звать тебя болотным чудовищем. — а какое у меня будет прозвище, если я покрашусь в розовый? Юнги честно пытается себе это представить. Почему-то на Лалисе никак не представляется никакой пастельный оттенок — всё очень яркое, концентрированное, ядовитый вырви-глаз; удивительно, но она, пожалуй, единичный случай тех, кому реально это идёт. Может и чокнутая, но не фрик, и не клоун. — кислота. Да, пожалуй, именно так. Она будет кислотой, разъедающей его личное пространство. — юнги, это лучшее! я выпью за это! Лалиса величественно возносит бокал над своей головой и выпивает остаток комично-голубой фанты залпом, смешно надувая щёки и зажимая себе нос после этого. Жестами она пытается сказать что-то вроде: «грёбаные пузырики». — фуух, всё-таки пиво лучше. особенно то, с грейпфрутом. — для тебя чем ненормальнее сочетание двух продуктов, тем лучше? Юнги задаёт вопрос скорее дежурно, потому что точно знает ответ, но даже ему иногда бывает интересно, как Манобан ухитряется выживать со своими гастрономическими предпочтениями, из списка которых жареная курочка с шоколадным мороженым — одно из самых нормальных блюд. — конечно же! юнги, ты тоже обязан пробовать что-то новое. и перестать жрать один рамён. — это кто тут о правильном питании заговорил? Действительно, та, которая за один присест поглощает большую пиццу с такой скоростью, что отвернутся не успеешь, а тарелка уже пуста. — я о разнообразии говорю! У Лалисы такой вид, будто её оскорбили в самых светлых начинаниях. — ты ради этого разнообразия себе язык проколола? Юнги возвращается от холодильника с двумя банками пива — разумеется, одна из них с грейпфрутом, — обходит барную стойку и плюхается на кровать, пытаясь размять затёкшую от долгого сидения шею. Лалиса тут же оказывается рядом с ним и ловко вскрывает свою, от души прикладываясь к холодному фруктовому алкоголю. — заметил?! Иногда она может ухмыляться настолько широко, что Чеширский кот обзавидуется. — ну и зачем? Юнги лениво отхлёбывает из своей и залипает в панорамное окно напротив. Ночной Сеул с высоты пятнадцатого этажа — нереальное зрелище. Как будто он квартиру именно из-за подобного вида (да) и купил. Он даже не сразу соображает, когда Лалиса успела оказаться за его спиной, запустить обе горячие ладони ему под футболку и начать массировать уставшие мышцы. Из неё получается довольно неплохая массажистка — Мин даже не жалуется и не подкалывает: просто закатывает глаза и наслаждается. Со спины всё равно не видно. — да как обычно — захотелось чего-то нового. — как теперь металлоискатели проходишь. Манобан за его спиной давится грейпфрутовым пивом и пытается отдышаться от накатившей волны смеха. — чуть веселее, чем обычно! Она нажимает ладонь на позвонок у основания шеи и Юнги аж побрасывает на кровати. Лалиса довольно цокает и просит: — сними футболку. так неудобно. — как будто сама не можешь. — если бы ты был котом — ты бы спал 24/7 и был бы самым ленивым котом на свете. — ты только что озвучила мою мечту, спасибо. Ему остаётся только поднять руки, пока Манобан, напевая что-то себе под нос, стягивает с него просторную чёрно-белую футболку, на которой уже полгода грозится нарисовать Сквидварта. Однажды, она точно до неё доберётся, но пока Мину удавалось успешно отвоёвывать любимый предмет гардероба. — всегда пожалуйста. Лалиса разминает ему шею с профессионализмом дипломированной массажистки. Это, пожалуй, одна из немногих вещей, по отношению к которым Юнги готов признать, что Манобан в них хороша. — почему не станешь массажисткой? — разминать каким-то мужикам спины? нет, спасибо. Она фыркает и сосредоточенно нажимает на какую-то мышцу, от чего Мин едва не срывается на позорный визг, но вовремя зажимает себе рот. Ещё только заорать не хватало, но от сарказма он всё равно не удерживается. — а я не мужик? — ты не какой-то. — прям комплимент. — всё, хватит с тебя. — эй! — я уже расплатилась за ужин! Лалиса хохочет, обнимает его за голые плечи, тыкает пальцем в нос, а потом раскидывается морской звездой рядом. Юнги пару раз поворачивает голову в разные стороны, проверяя, как бы она не сломала чего-то важного в его драгоценном теле. Нет, всё на месте и даже перестало болеть. Он смотрит на вызывающее-красное пятно на своём клетчато-сером пледе, которое вытянуло в разные стороны длинные руки-ноги и довольно прикрыло глаза, и думает — лифчик у неё, получается, в тон носкам? Только вслух Мин задаёт совершенно другой вопрос. Только не менее нелепый. По другому с Лалисой и быть не может. Когда она заваливается к нему в квартиру, иногда разуваясь, но чаще всего нет, в воздухе сами собой разливаются феромоны этой несуразной нелепости с постоянным желанием перекрасить волосы. — как тебе поцелуи с пирсингом? Только для Манобан это абсолютно нормальный и правильный вопрос. Она приоткрывает один глаз, перекатывается на живот так, что несчастное алое пятно стекает с худых плеч, и задумчиво высовывает кончик проколотого языка, перекатывая на нём горошину пирсинга, словно прислушиваясь к ощущениям. — для металлического привкуса теперь не нужно прикусывать чью-то губу. Наконец, делится с ним Лалиса и показывает язык уже целиком. — а что? хочешь попробовать? Кто тут из них кот с шестым чувством ещё надо разобраться. Она часто знает, что ему нужно гораздо лучше него самого. Юнги стоит просто смириться с этим. А ещё он иногда очень не любит отвечать на её вопросы, которыми Лалиса просто фонтанирует. Иногда ему страшно, что она может заговорить прямо ему в рот. — надеюсь, ты не решишь сделать себе пирсинг в сосках. — только если это будут стразы. сиреневые. — ты почти собрала всю радугу на своём теле. — вот-вот! но мне не хватает зелёного и фиолетового! — фиолетовый обеспечу. не думаю, что тебе сильно принципиально, что это будет — засосы или твои грёбаные стразы. Лалиса поддаётся ему навстречу первая, приоткрывая губы и обхватывая Мина за плечи, чтобы в следующую минуту ловко перекатиться и оказаться сверху. — у меня сегодня игривое настроение. Довольно сообщает она ему и стягивает нелепо-красный кардиган через голову, и Юнги понимает, что с цветом лифчика не угадал абсолютно точно — его на ней просто нет. — оно у тебя бывает другим? Наверное, Лалиса делает ему массаж специально для того, чтобы размять перед сексом. Как-никак он старше неё на четыре года. — нет конечно. Она довольно выгибается на его животе, когда Мин приподнимается и целует её шею. Почему-то снова хочется почувствовать привкус солоноватого тёплого металла во рту и он не отказывает себе в том, чтобы снова глубоко целовать Лалису, зарываясь пальцами в густые светлые пряди, которые сейчас завиваются кольцами. — завтра будет дождь. — с его ты взял? Лалиса никак не реагирует на абсурдность такой фразы в постели и чуть привстаёт, старательно выпутываясь из своих клёш-джинс. — у тебя волосы вьются. Юнги распутывает узел на своих топорщащихся штанах, но снимать их не торопится. Ему больше нравится, когда это делает юркая и в чём-то совершенно беспардонная Манобан. — у меня нет с собой зонта. — и носки у тебя дебильные. Лалиса смеётся, запрокинув острый подбородок вверх, стягивает глупые носки и остаётся совершенно обнажённой. Без всяких там нелепостей, если забыть о татуировках и проколотом языке. Иногда можно задаваться вопросом, почему Лалиса вообще продолжает пачками встречаться с парнями, бросать их, потому что не то, а потом готовить всегда подгорающие кокосовые печенья у Мина на кухне и пытаться разукрасить хотя бы один из кучи его блокнотов? Почему Юнги всё ещё не называет её своей девушкой, а всего лишь лучшей подругой, с которой чуть больше, чем друзья? Ну не спят нормальные друзья друг с другом — он спрашивал. Просто, если они окажутся на одной территории дольше, чем на 48 часов, то просто доведут друг друга. Простая закономерность и простой алгоритм. Просто они из того рода людей, которые не умеют по-настоящему скучать, ударяться в глубокую романтику и требовать постоянного присутствия своей второй половинки рядом. Как чьё-то постоянное присутствие рядом вообще можно вытерпеть? Короче, они вполне закономерные эгоисты. И это вполне нормально, пока им так комфортно.