голубая камелия

Сигаретный дым путается в коротких, ровно остриженных чёрных волосах, обнимает, пропитывает настолько, что смывает запах повседневного шампуня. Она не боится высоты шестого этажа и особо долго не думает, прежде чем сесть на выломанный бортик рядом с ним и спустить ноги вниз. - что на этот раз? - лайм. - дерьмо. - как и он. Лалиса простуженно фыркает и выхватывает из его пальцев тлеющую сигарету. Дым смывает не только посторонние запахи, захватывая и отвоёвывая себе все территории, но и хорошо путает мысли, переключая их на собственные сероватые изгибы, сквозь которые просвечивает закат. Если молчать, то очень красиво. Юнги тоже выдавливает тонкую усмешку. Её отец может сбросить его с этого же шестого этажа, если узнает, что его дочь не боится высоты, плохой компании и сигарет с разными вкусами. Она перепробовала с его пальцев почти все. Лалиса очень разносторонняя девушка. - я не хочу об этом. Она затягивается цитрусовым дымом, а Мин думает, как же Манобан не подавилась своей ложью? Вроде не дура, а забыла, что он вообще-то тоже её твиттер читает. - могла хотя бы быть честной. Намджун просил позвать её на тусовку у Джексона, но Юнги вылавливает эту мысль в своей голове только сейчас и вяло отбрасывает её в сторону, как продукт, у которого уже вышел срок годности. Пусть сам Ким ей пишет и спрашивает – в тоскливом оранжевом воздухе этот вопрос будет лишним, так и зависнет в вакууме между ними, никому не нужный. - а кому эта честность нужна? Лалиса тушит сигарету о бордюр и смотрит на свои длинные ноги в высоких кожаных сапогах. В таких она может потоптаться по его сердцу, давя его и пачкаясь в густой крови, а потом стереть всё бумажным платком и не оставить ни следа. Вряд ли, конечно, Манобан думала о практичности своих сапог с этой точки зрения. - действительно. Юнги, в принципе, с неё согласен, но сейчас очень хочется сказать что-то такое, чтобы Лалисе стало больно, стыдно и она ушла отсюда, оставив его одного докурить начатую пачку и материться на самого же себя. Да, это было бы идеальным вариантом, если бы не одно но – Манобан сложно как-то задеть. - с твоим цинизмом удивлён, почему ты меня мудаком считаешь. - я на других не срываюсь и не пытаюсь сделать им больно. Лалиса щурится на заходящее рыжее солнце и опирается на руки, разминая спину. Хруст её позвонком сливается с хрустом рёбер Юнги, когда его сердце ударяется в них, пытается разжать всеми кровеносными сосудами или просто переломить. Он вдруг вспоминает, что в сердечной мышце есть струны, которые могут просто треснуть и оборвать его жизнь. Лиричная и красивая смерть от разбитого сердца. Но Юнги это не подходит. Такой, как он может сдохнуть разве что от передоза, рака лёгких или просто однажды выброситься из окна. Вот это будет его уровень городской поэтичности и современной лирики. - ты меня поэтому любить не можешь? - нет. Манобан, кажется, его вопрос даже не удивляет. Этот диалог сто раз заезженной пластинкой прокручивался в головах обоих, но вслух произнесён только сейчас. Только сейчас ему почему-то разрешили выбраться на свободу. - тогда почему? У Юнги голос ленивый и глаза полу-прикрыты – он как будто уснёт сейчас, а они тут вообще не чувства обсуждают. - ты не он. Как же Мин мог про это забыть. А он и не забывал. Последние две-три недели уж точно. Он помнил, когда выкурил по две пачки сигарет в день; помнил, когда опирался животом об открытое окно и вывешивался наружу; помнил, когда пьяно и зло смеялся в студии Намджуна. Он, Юнги, не тот. - намджун звал тебя на тусовку к джексону. Фраза закупоривает ваккум между ними и Мин более менее свободно вдыхает полной грудью. Лалиса всё это время дышала дымом – удивительно, как не задохнулась. Заходящее солнце раскрашивает небо с лилово-красно-жёлтые оттенки, как будто ему только сейчас разрешили сделать это и всунули в руки палитру. - передай, что я буду. - одна? Лалиса оглядывается на него через плечо, и Юнги со всей силы ударяет её каре-зелёными глазами. Сейчас и не скажешь, что это красивое лицо способно широко улыбаться и щурить глаза от удовольствия, когда чья-то ладонь треплет по коротким волосам. - да. Юнги поджигает вопрос “а как же он?” вместе с новой сигаретой из полу-опустевшей пачки. Они пересеклись случайно; никто этого и угадать не мог. Просто Намджуну понадобился женский голос для трека, а Юнги очень вовремя расстался с Дженни Ким, которая обычно участвовала в записи. Джексон привёл им Лалису и сказал, что она охуительная рэперша. Так и оказалось в итоге. Юнги очень хорошо помнит момент их встречи: мозг откадрировал и сохранил всё в hd качестве. Он помнит, что сразу же спросил у Намджуна: - она вообще совершеннолетняя? - ей двадцать. Профессиональная танцовщица, которую непонятно каким ветром занесло в тусовку мрачных рэперов и продюсеров, не выглядела тогда даже и на шестнадцать. Уже потом, появляясь то с фальшивым пирсингом, то с кольцом на губе, яркими или тёмными губами, длинными стрелками – идеальными составляющими вызывающего свэг-образа, она дотягивала до цифр в своём паспорте. В их первую встречу Лалиса забрала у него вишнёвые сигареты, а потом перебивала их сладкое послевкусие ментоловой жвачкой и двумя бутылками соджу, стащенными у Джуна. Позже Юнги узнал, что она пьянела только после четвёртой и была совсем не восприимчива к пиву. Его Манобан не любила, но пить могла литрами. Они часто пили вдвоём, когда до ночи засиживались у Джуна. Он иногда и сам забывал, что приглашал их и очень удивлялся, сталкиваясь утром с Лалисой в большом махровом полотенце, которое непонятно когда и зачем однажды притащила с собой. Негласно повелось, что большим жёлтым пользовалась именно она; Юнги не брезговал и кимовским. Лалиса мастерски умела оставить одну вещь так, чтобы её присутствие больше не казалось чем-то необычным – она сама становилась частью интерьера или квартиры, вписываясь всегда и везде. Юнги не сразу выследил это у себя в грудной клетке, а когда попытался выгнать, её оказалось там слишком много. Но ирония состояла в том, что Манобан никогда этого специально не делала – у неё само собой получалось. - зачем танцовщица вообще полезла в рэп? Мин никогда ни на кого не кричал, не выплёскивал свою злость. Она концентрировалась в нём прессованным ядом, а потом капля за каплей выходила в того, кому не повезло оказаться рядом с Юнги и кому он за это вцепился в глотку. Жертва это замечала далеко не сразу. Лалиса смотрела на него молча, Намджун сказал, чтобы он не нёс хуйни, а Юнги думал, зачем он вообще это сказал? Он так думал и был в этом уверен? - а это тебя касается? Иногда у Манобан застывал взгляд. Глазные белки покрывались ледяной корочкой: создавалось впечатление, что на тебя безразлично смотрит фарфоровая кукла. Это могло даже пугать – Дженни сейчас бы разбила об его голову бутылку и обвинила в сексизме, и это было бы вполне объяснимо. - рэп для меня всё. не хочу, чтобы его что-то испортило. - а я не хочу, чтобы меня оскорбляли. Юнги тогда практически её возненавидел за этот физический холод, который обжигал и плавил его нервные окончания. Он ненавидел Лалису за то, что хотел прикоснуться к ней и узнать – она вообще живая? Она вообще может злиться и ненавидеть? Лалиса умела любить. Умела это делать настолько странно, настолько глубоко и преданно, что Юнги едва не подавился собственным хриплым смехом, когда подписался с левого аккаунта на её закрытый профиль в твиттере. А потом пошёл на свой узкий балкон и выкурил новую пачку вишнёвых сигарет, которые она у него стреляла. Лалиса могла не разговаривать с ним целыми днями, а потом подходила и вырывала из пальцев сигарету, затягиваясь сама, пачкая тёмными губами кончик фильтра. Он редко забирал у неё их назад и никогда не спрашивал, зачем она это вообще делала, если курить не любила. Лалиса выдыхала горько-сладкий дым ему в лицо и говорила, что спасает его, выкуривая часть его ежедневной дозы сама. Она добьёт его раньше этих самых сигарет, но Мин её почему-то не расстраивает. Разумеется, их недо-дружба была с привилегиями. Юнги ненавидел это словосочетание, но другого пока придумать не мог. Зависимость - это было не про них; дружба - вообще мимо. Только пересечения в студии, квартире Намджуна и тусовки в подпольных рэп-клубах. Правда, пару раз Лалиса была и у него самого. Где жила она сама никто практически не знал - Манобан всегда (насколько бы пьяной или накуренной не была) заказывала себе такси и уезжала одна; но чаще она ночевала у других, а утром уползала по рассветным улицам. Кажется, никому и в голову не приходило интересоваться её местом жительства. Иногда вообще создавалось впечатление, что она живёт только на чужих диванах, свернувшись клубочком. Да, они целовались. И не один, и не два раза. Лалиса отзывалась горячо и влажно, сплетая языками алкогольные и сигаретные вкусы, так что невозможно потом было определить, от чего именно снесло крышу. Никто из них не помнил, как это начиналось и кто был первым, но отталкивала всегда Лалиса. Она вытирала ладонью губы, стирая последние остатки вызывающе-вишнёвой помады, и уходила, подтягивая кожаную юбку на худых ногах вниз и не оглядываясь. Юнги молча разбивал костяшки о бежево-жёлтые стены квартиры Джексона, шипя на собственное бессилие, но никогда не признавался, откуда взялись кровавые разводы. После поцелуев он курил на балконе всегда один (платил) или с Джуном, Джексоном и просто тем, кто ещё мог держаться на ногах. Куда исчезала и где пряталась в облаках дыма и свето-музыки Лалиса, Мин не знал и не хотел знать. Её присутствие он ощущал на своих сухих губах с остатками её ядрёной помады и старательно выветривал его табачным дымом. - со сколькими из наших ты целовалась? Он задал ей этот вопрос только один раз, когда они вместе сидели на узком диване Джуна. Голые ноги Лалисы лежали на нём - она пила пиво прямо из бутылки и задумчиво покачивала в руках телефон с открытым блокнотом. Показать, что именно туда записывает, Манобан бы согласилась только под угрозой расстрела. И то Мин не дал бы стопроцентной гарантии. А вот перед ответом на этот вопрос даже не думала. Лалиса не умела смущаться тем вещам, которые считала нормальными и за которые другие запросто назвали бы её шлюхой. - со всеми. Юнги почти не удивился - только бровью слегка дёрнул. - а спала? - с джексоном по пьяни было. Манобан смотрела на него почти не мигая; на ней не было привычного макияжа: тонких и длинных стрелок и тёмной помады. Такой Лалиса выглядела голой и могла бы выглядеть беззащитной, но звенящая сталь из глаз никуда не делась и сейчас была направлена прямо в грудную клетку Юнги, которую могла бы и вскрыть прямо здесь. Она ясно говорила ему - ещё один вопрос и это будет твой последний вдох. Но вот незадача, Юнги любил адреналин; любил то ощущение, с которым его уровень возрастал в крови. Он не был до конца уверен, можно ли было назвать это наркозависимостью? - а как же он? Мин действительно не успел сделать новых вдох: чужие горячие (губы - самый тёплый участок её тела) перекрывают ему кислород. Юнги улыбается сквозь поцелуй (Лалиса не знает ответ на заданный им вопрос, а это не может не радовать), запускает пальцы в её длинные чёрные волосы (о, как же её это бесит), сжимает у корней и оттягивает назад. Манобан шипит и тянется укусить, но Мин уворачивается - слишком долго ждал этого манёвра, чтобы так легко подставиться. Её шея на вкус - смесь малинового геля для тела и солёной карамели (как она-то на её коже оказалась?). Юнги бы надкусил, если бы это была не живая плоть из крови и кожи, а какой-нибудь десерт из холодильника Джуна (их там никогда не было). Лалиса ударяет его по щеке - на этой ровной коже может быть только помада, размазанная самой хозяйкой, но засосов от какого-то Мин Юнги она не потерпит. Он отшатывается от неё с мыслью, что с правой стороны его лица теперь точно красуются две-три царапины. - мудак. Манобан соскакивает с дивана и уходит в ванную. Юнги смотрит на её стройные голые ноги, мелькающие под полами огромной футболки (скорее всего, она стащила её из шкафа рассеянного, когда дело касалось его личных вещей) и думает, что это того стоило. - он вообще существует? Юнги с наслаждением ходит по кончику ножа, который Манобан сейчас держит в руках. Ей ничего не стоит просто кинуть его в сторону Мина и сыграть в русскую рулетку - увернётся или не увернётся. Свидетелей не будет: Намджун ушёл к Джексону и забыл, что у него в квартире остались два элемента, необходимых для сбора бомбы. - ты меня заебал. - что ты, я ещё даже и не начинал. Юнги нравится, как Лалиса поджимает пухлые красные губы; нравится, как она сжимает челюсть и пытается думать только о том, как нарезать салат, а не перерезать глотку Мину вместо этого. Ледяной блик на её лице колышется и стирается - она знает, что с этой темы он не соскочит, как наркоман, прочно подсевший на иглу. Сложно сказать у кого из них зависимость была сильнее (не от друг друга, разумеется). - ты серьёзно думаешь, что я назову тебе его имя? Лалиса явно не хочет садиться за убийство. Можно, конечно, списать на состояние аффекта, но проблем с копами всё равно будет дохуя. И не только у неё одной. В психдиспансер (она почему-то уверена, что её именно туда и направят) тоже не хочется. - а ты всерьез думаешь, что, если он всё-таки существует, то купится на тебя? холодную стерву с пропитой печенью и прокуренными лёгкими? Слова Юнги режут куда лучше, чем дрогнувший в руках Манобан нож. Воздух спирает и застывает в комнате, когда она поворачивает голову в его сторону. Один-два-три. Свиста стали над ухом не раздаётся, и Мин улыбается. Улыбка с его губ не сползает даже тогда, когда тонкая рука прижимает нож к его кадыку. Интересно, ощущение бьющейся живой крови пьянит Лалису сильнее абсента, или всё-таки нет? - я психопатка? - это риторический вопрос или утверждение? Юнги не отталкивает её, хотя мог бы давно подмять под себя, выкрутить руки за спину и впечатать в стену. Он ещё успеет это сделать, но пока ему нужно насмотреться в матовые глаза Манобан с дрожащей в них яростью. Привычный ледяной металл в радужке треснул и разошёлся острыми разломами во все стороны. - вопрос. У Лалисы дрожит голос и рука с ножом - Юнги надоедает его позиция и он перехватывает запястье Манобан. Такое узкое и тонкое, что можно сломать, услышать хруст костей и позвонков, надавив немного сильнее. Но она молчит, не издаёт даже писка; не матерится, когда её впечатывают в стену спиной. Выступающие позвонки звенят о белёный кирпич. - кому такая, как ты можешь понадобится, манобан? Как его яд не растворяет кожу смотрящей исподлобья Лалисы он и сам удивляется. Ему хочется вдавить её раздражающий холод в эту стену сильнее, выбить его из неё, разорвать и разбросать по углам джуновой квартиры, чтобы доказать (кому?) - что эта её уверенность - ничто, просто галлюцинация и фантазия больного мозга. - но тебе же зачем-то понадобилась. Юнги скрипит зубами - этот рот хочется заткнуть. Губы Лалисы дрожат в звенящей усмешке над уже его слабостью. - так я же мудак, играюсь с чувствами других. только вот ты чем меня лучше, что решила замахнуться на какую-то там "любовь"? Как же Мин ненавидит это слово. У него на компьютере хранится готовый файл с текстом. И название такое глупое, что давно бы стоило переименовать. Асоль. Только у той Асоль вместо капитана на корабле с алыми парусами - твиттер с любовной хернёй и загадочный (существующий вообще?) он. Лалиса делает рывок в сторону, одновременно коленом пытаясь попасть ему в пах. Юнги успевает сгруппироваться быстрее и наваливается на неё всем телом, пресекая любое сопротивление. - кому нужна честность?! Она почти рычит и тянется вперёд - хочет перекусить ему сонную артерию, но Мин отклоняет голову назад и сипло смеётся прокуренными лёгкими, легко прижимая её обратно к стене за горло. - а кому же тогда нужна любовь, если это искренность? Лалиса впивается ему в губы, Юнги отвечает, прикусывая вишнёвую кожу до крови. Они почти всегда кусались при поцелуях, но в этот раз это не просто прихватывания зубами - это молчаливая злость, отчаяние, на которое нет ответа. Его ладонь сползает с горла, падает вниз по худой груди, пересчитывает острые рёбра и оттягивает край широких джинс, которые у Лалисы всегда на один-два размера больше. То, что Манобан высоко и редко стонет сквозь зубы, сжимая Юнги в себе и не обращая внимание на стёртые в кровь лопатки, - ещё не ответ. Это - всего лишь прочерк на белом листе, мгновение отдыха, осле которого снова пойдёт текст, сигареты, табачный дым и продолжение истории.