голубая камелия

Лалиса всё также продолжает сидеть по левую руку от Квон Джиёна в своём блестящем золотым и чёрным платье, улыбаться приторно-вишнёвыми губами, но к её образу прибавляется новая деталь, которую с ядовитой усмешкой отмечает Юнги на одном из приёмов. Пранприя Манобан сжимает кулаки под столом настолько сильно, что когда раскрывает изящную ладонь – на белоснежной коже горят четыре кровавых полумесяца, и она тут же спешит перевернуть ладонь и снова улыбнуться. Но поздно, Мин успевает заметить, как красный глянец идёт трещинами вместе с красивейшим люксовым образом. Он хочет рассмеяться ей в лицо, но на это у него ещё будет время. На следующей вечеринке Лалиса появляется в ажурных чёрных перчатках. Но Квон Джиён всё равно смотрит на жгучую брюнетку с бокалом шампанского (Манобан пьёт только вино) в другом конце зала и улыбается ей. Юнги каждую секунду ожидает, что Джиён склонится в его сторону и прикажет провести незнакомку сюда. Лалиса прожигает его лицо горящими глазами, которые ясно говорят, что она воткнёт столовый нож ему в руку, если Мин кинется исполнять это приказание. Чёрные перчатки спасают красивые руки от шрамов, но атласная ткань столовой драпировки всё равно жалобно трещит, расходясь на нитки. Официант за спиной Лалисы притворяется слепым. Стройную брюнетку с кошачьими глазами и холодным лицом зовут Айрин и через полчаса она уже сидит за столом напротив Квон Джиёна, а с улыбка на лице Манобан плавится и сползает вниз, растекаясь кровавым пятном на тарелке. Нож всё также находится в её руке, но воткнуть его она собирается уже не в руку Юнги, откровенно наслаждающегося этой театрально-цирковой постановкой, которую он бы назвал «начало конца эпохи Манобан». Ещё через полчаса Лалиса уходит припудрить носик (разбить зеркало высокими шпильками и тупо смотреть на мигающие бликами осколки, на которые начала трескаться идеально-отстроенная жизнь и положение), а Юнги уходит покурить, потому что ещё чуть-чуть и духами этой Айрин он просто задохнётся (как только остальных от тяжёлого запаха сирени и сандала не выворачивает?). Лучше рак лёгких, чем эта душистая пытка. Мин сталкивается с Лалисой возле чёрного выхода (вип-чёрного выхода, разумеется, где курят сигареты не меньше чем за двести баксов каждая пачка) и своими цепкими ледяными пальцами ловит её за тонкое плечо, уже почти не боясь намертво приклеиться к платиновым длинным волосам. Манобан шипит и совсем не прочь разодрать ему горло, но Юнги это только веселит – раненный зверь пытается достать лапой до охотника, но не может. - твоя партия проиграна, манобан. не стоило делать таких ставок. Она с перекошенным лицом отталкивает его от себя и только через десять секунд вспоминает о своём обязательном аксессуаре – вишнёвой тянучей улыбке. Юнги невольно думает, что ничерта не понимает своего босса – нахрена ему какая-то манерная Айрин, если есть Лалиса, рождённая, кажется, только для того, чтобы стать идеальной женщиной мафии. - с чего ты взял, что игра закончилась? это наоборот прекрасный повод сделать ставки ещё больше. Мин смотрит на её удаляющиеся в полутьме обнажённые острые лопатки-крылья и чувствует врождённым инстинктом любого члена мафии, что Джиёну стоит быть аккуратнее со своими решениями. Даже если эта выходка – всего лишь желание раздразнить Лалису, то играть острым лезвием с дикой кошкой – не лучший из всех возможных вариантов. У Манобан в роду точно были кошки и это наверняка были сиамские. Они обид не прощают. Юнги докуривает папиросу с чёткой мыслью, что ему надо узнать у Джиёна о его мотивах (личная жизнь босса самым прямым образом касается его правой руки). На следующий день Манобан красит свои длинные волосы в угольно-чёрный оттенок и рисует стрелки на глазах ещё длиннее, чем обычно. Квон Джиён усмехается и манит её рукой, дразня фамильным кольцом на указательном пальце. У Мина же никак не идут из головы слова Лалисы о ставках – он не верит в полное затишье. Через неделю Айрин не глядя подает ему в руки длинный зонт с наболдашником и спрашивает, где можно найти Квон Джиёна. - он занят. Звучит двухмысленно, но Юнги имеет в виду то, что Джиён сейчас решает вопросы конкуренции с Ли Тэёном и то, нужно ли им идти в открытое противостояние. - для меня свободен. Айрин, наверное, ещё более высокомерна, чем Лалиса, появления которой Мин ожидает с минуты на минуту – Пранприя обладает уникальным шестым чувством, чтобы просто взять и не учуять конкурентку на своей территории. Но Манобан не появляется в поле его зрения даже тогда, когда дверь кабинета Джиёна распахивается и его звучный голос требует Айрин к нему. - лалиса не должна об этом узнать, ясно? Квон придерживает Юнги за полы чёрного пиджака и чуть придвигает его к себе – Мину знаком этот доверительный тон, с которым к нему обращается босс. Он обычно подразумевает то, что в случае осечки к его виску будет приставлен любимый револьвер Джиёна и начнётся русская рулетка. Юнги не уверен, что ему повезёт дважды. - почему вы просто не избавитесь от неё? Помнится, при французском дворе от неугодных фавориток быстро избавлялись. Лалисе бы тоже пожаловать какой-нибудь титул маркизы и выкинуть куда-нибудь подальше. - пока она полезна. и не закатывает истерики. умная и послушная девочка. Джиён усмехается и закрывает дверь. Юнги просто не успевает не согласиться с последним утверждением. Послушная? Диких кошек может быть и можно приручить, но вот поводок ослаблять и выпускать её на волю точно не стоит. Мин спускается в бар и пьёт виски со льдом с чётким ощущением того, что что-то не так. И дело совсем не в том, что наверху Джиён развлекается с холодной Айрин и её красными губами. Лалиса вне зоны видимости и за рамками её контроля – недоверие Юнги обостряется и никак не хочет засыпать от успокоительного-алкоголя. Драка Айрин и Лалисы в одном из клубов падает на голову Юнги снежным комом, спутывая все разложенные карты и нарисованные планы ходов. Он уже чувствует, как под ним начинает колебаться земля, но ненормальная Манобан с вишнёвыми, на этот раз не накрашенными, а разбитыми (на лицо Айрин лучше вообще не смотреть лишний раз) расшатывает этот плавучий мостик ещё больше. Она улыбается, сидя на заднем сиденье его кожаного порше, и вытирает шёлковым платком брызги крови с короткого кожаного платья. В последнее время она ничего, кроме чёрной кожи и не носит. - что ты творишь, дура? Он шипит и выруливает между машинами настолько резко, что Манобан отбрасывает в сторону по инерции. - тот же вопрос к тебе. Она садится ровно и смотрит взглядом королевы. Мин откровенно заебался, что его считают чем-то вроде дворецкого. Рулить одной рукой, а другой держать ствол возле виска Лалисы он вполне может, даже не отвлекаясь от дороги. Пранприя даже не дёргается – только удивлённо округляет окровавленные губы, потом улыбается и поднимает обе руки вверх. - я повторю свой вопрос. что ты творишь, сука? - в прошлый раз была дура. Юнги щёлкает курком. - ладно, ладно. какой же ты нервный. Ещё Мин ненавидит, когда в разговоре с ним Лалиса переходит на «ты», но за это убивать как-то неинтересно. Лучше дать ей заговорить и тогда повод найдётся сам – даже копаться и готовить его долго не придётся. - манобан, я не буду повторять третий раз. - а в чём собственно дело? я просто разбила лицо одной суке. мне не понравилась её сумочка. к чему в наших маленьких разборках такое активное участие? - впервые вижу, как кто-то пользуется красивым личиком, чтобы притвориться последней дурой. - спасибо за комплимент. может всё-таки уберешь это от моего лба? Лалиска кончиком пальца касается холодного металла пистолета, направленного ей в лоб. Один только выстрел и… Юнги убирает оружие обратно в кобуру – Джиён не простит, если он сделает это без его прямого приказания. Манобан громко выдыхает и откидывается спиной на кожаную спинку, закрывая глаза. Она совсем не выглядит напуганной, не злится и не кричит, как тогда, когда Юнги еле удалось оттащить её от Айрин – он и не думал до этого, что в этом маленьком теле есть столько силы. Они молчат – им нечего друг другу говорить. Лалиса собирается с силами перед следующим раундом этого дня, а Мин ведёт машину и думает, почему ему так хочется дать ей носовой платок. Вишнёвый блеск на её пухлых губах смотрится куда лучше, чем полуспекшаяся кровь. В этот раз Юнги уже не подает ей руку, чтобы помочь выйти из машины – у Манобан больше нет этого красного билетика «женщина-босса». Она только сцепляет губы крепче и перед тем, как обогнать его – она ходит только за спиной у Джиёна и не собирается это менять (пока) – дёргает за рукав и шепчет: - и вы перешли на брюнеток? Лалиса вроде бы пока не умерла и не стала привидением, вечно ходящим за его грешной душой, но у Мина на затылке шевелятся волосы, а пальцы сами сжимаются в кулаки. Он держит их за спиной, с равнодушием (ага,конечно) наблюдая за тем, как маленькая голова Лалисы мотается в сторону вместе со всем телом от пощёчины Джиёна – её хватает, чтобы Манобан осела на пол, низко опустив голову и капая кровью на чёрный паркет, который сама же выбирала в его кабинет. В голове Мина ударяет старым отзвуком «на нём не будет видно кровь – это практично» - какая ирония, Пранприя. - тебе никто не давал право на подобное. Квон любит, когда смотрят ему в глаза, ведь так испуг жертвы ощутим сильнее. Он вздёргивает Лалису за волосы вверх так, чтобы видеть её глаза. Слёза на чёрном каяле показываются только тогда, когда Джиён натягивает настолько сильно, что Юнги слышит скрип волосяных луковиц. - женщина босса – сменяемая должность, а я сам – не твоя собственность, права на которую можно заявить. ты поняла меня? Ей удаётся кивнуть, только лишившись целого клока крашеных волос, оставшихся в пальцах у Джиёна в качестве залога вместе с её собственной кровью. - да, джиён. я поняла. Юнги на то, как Лалиса давится слезами и кровью, не дольше десяти секунд, пока Квон брезгливо вытирает руки салфеткой и кивает ему, чтобы тот уводил Манобан прочь. Когда она встаёт на ноги, её глаза сталкиваются с глазами Мина – такой ненависти и бессильной злобы он ещё никогда в них не видел. Перед тем, как выйти в оживлённую залу Юнги всё-таки протягивает ей платок. - все итак уже в курсе. Её голос дрожит, потому что сквозь улыбку, вообще-то, сложно разговаривать. Тем более с разбитыми губами. Новость о том, что босса сеульской мафии Квон Джиёна застрелили, волной расходится по всему подпольному миру и смывает тех, кто не успел вовремя уцепиться за что-нибудь крепкое и надёжное. Шестерки передают друг другу рассказы о том, что это может значить начало войны между главными семьями и недавно появившимся, но уже успевшим заявить о себе Ли Тэёном. Смерть босса – неплохой повод для выхода на свет тех фигур, которые до этого стояли за пологом или которых туда задвинули и сказали, что те больше не понадобятся (чтобы знали своё место). Юнги везёт (в него и не особо-то целились) – отделался двумя не смертельными пулевыми и теперь лежит в одной из престижных лечебниц, определённый туда аккуратной рукой в чёрной кружевной перчатке. Эта же рука и перехватила за горло зашевелившуюся после смерти своего босса змею-мафию и крепко сжала, не давая никому из шевелящегося клубка расползтись по углам. Лалисе Манобан преклонили головы достаточно быстро – её знали не первый год и считали своей. Тем более, когда после смерти Джиёна, она обвинила в этом Ли Тэёна, на чьей территории и произошло нападение. Пранприя объявила войну враждебной организации и вознаграждение тому, кто принесет ей голову убийцы Квона. Жизнь в сеульской мафии снова закипела и наполнилась животным запахом крови, которой все так давно ждали. Спокойствие – это хорошо, но мафии нужна кровь и этот закон все знают. У Ли Тэёна почти не было никакого шанса. Убийц Джиёна он не выдал по той простой причине, что это были не его люди. Их уже в принципе невозможно было найти нигде, кроме как на дне реки Хан, где никто и не искал. На чёрных кружевах не видно подсохших кровавых разводов; кружева не пахнут пистолетными выхлопами, если их хорошо побрызгать духами. Там, где очнулся Юнги, пахло медицинским спиртом и лилиями. Слипшиеся ресницы расходились с ощутимым усилием – он смог чётко увидеть потолок и лампу на нём только спустя пять минут. Дверь коротко хлопнула – кто-то зашёл, осторожно ступая ногами в мягких тапочках, и почти сразу же вышел. Лёгкие шаги сменились негромким цоканьем каблуков. Юнги чуть повернулся и приподнялся на мягких, не чувствующих ничего руках. - мне сказали, что ты очнулся и с тобой можно поговорить. Лалиса присела на невысокий стул возле его кровати и приподняла край чёрной вуали, плотно окутывающей её голову и полностью закрывающей глаза - видными были только винные (куда темнее, чем вишнёвые) губы. - траур? неужели… Насмешка вышла настолько острой, что резанула по голосовым связкам, совершенно отвыкшим от воспроизведения каких-либо звуков. Юнги закашлялся и припал на один локоть – правую часть грудной клетки обожгло огнём. Манобан посмотрела в сторону закрывшейся двери, но пока решила не звать дежурившего за ней доктора. - из больницы я поеду в клуб. мои люди взяли ли тэёна – надо соответствовать ожиданиям публики. но я не хочу об этом. Лалиса и не пытается больше играть – довольная и спокойная улыбка красуется на её лице, словно бы она получила всё то, что хотела. Ах да, так и есть. - почему я здесь? Кончики тёмных губ изгибаются в непонимании. Юнги замечает, что её волосы больше не лежат на выпирающих плечах – они едва касаются подбородка. Неужели действительно все девушки после расставания укорачивают себе причёску? Почему-то его волнуют бредовые вопросы только из этой серии – упоминать о Джиёне не хочется: сейчас пропал смысл изображать его верного слугу, каким был всё это время. - почему я здесь, а не в могиле? Лалиса смеётся одновременно тихо и оглушающе для Юнги – ему кажется, что в её глазах мелькает что-то ласковое. Но этого не может быть – всего лишь обман зрения или случайно упавший луч света. - какой мне смысл убивать тебя? Она и не пытается скрыть от него то, о чём он итак уже успел догадаться. Догадался уже в тот момент, когда наводил наугад пистолет в ответ на автоматную очередь, ударившую по ним в том клубе. Её разбитые губы зажили, но Лалиса не простила - она может и была домашней кошкой, но только сиамской. Обидеть такую – не лучшее решение. - я могу перерезать тебе глотку за эти две дырки в моей шкуре. - у тебя нет оружия. - когда-нибудь появится. Манобан придвигает свой стул к его кровати и становится ещё ближе – её лицо в нескольких сантиметрах от Юнги, он может увидеть каждый волосок её идеально уложенной чёлки и каждую накрашенную ресницу. У него аргументы и логика; у неё – пухлые влажные губы и бесконечная уверенность, регенерировшая после прошлого падения с собственной высоты. - и даже тогда я не умру. Острый ноготок Лалисы незаметно подбирается к открытой шее Мина и скользит по выступающей артерии, заставляя его замереть и тихо выдохнуть, откинувшись на подушки. Наверное, сейчас она снова рассмеётся. - ведь ты любишь меня не так, как это делал джиён. - лучше бы ты всё-таки приказала и меня пристрелить за компанию. - если бы ты умер, я бы расстроилась. Манобан капризно надувает губки, но быстро убирает эту маску со своего лица, видя, как Юнги сморщился от её нарочитой приторности. - а если отбросить чувства в сторону, то мне нужна твоя поддержка. - собираешься использовать меня в качестве залога доверия? - мафия не сможет жить вечно одной только ненавистью к ли тэёну. ей нужна голова, а мне одной будет немного сложно удерживать всё это в своих руках. - неужели ты всё-таки научилась оценивать свои силы, манобан? Лалиса отмахивается от его колкости, как от надоедливого комара, жужжащего над ухом. Она всё равно знает (это не просто женская интуиция), что Юнги не сможет ей отказать - слишком соблазнительное предложение, чтобы из гордости выкидывать его на помойку. В Мине живёт такой же холодный практический рассчёт, как и в ней самой. А тут ещё и такой бонус. Она снова склоняется к нему, поддевая пальцами ворот больничной рубашки и придвигая к себе ровно на такое расстояние, чтобы он мог почувствовать аромат её винной помады. - так…какой ответ? - если я отвечу нет – ты убьёшь меня прямо здесь, на опережение у меня сыграть не получится. - люблю умных мужчин. Юнги так и хочется ответить «я заметил», но что-то его сдерживает и закрывает рот. - а если соглашусь… Лалиса не выдерживает (терпение вообще не её конёк); ткань под её длинными ногтями жалобно трещит и натягивается, но ей абсолютно всё рано, если больничная рубашка распустится на нитки – ему просто выдадут новую. - получишь жизнь ещё лучше прежней. Юнги усмехается и освобождает одну руку, поднимая её вверх и запуская пальцы в её коротко стриженые волосы – чуть жестковаты, но поразительно гладкие наощупь. Улыбка Лалисы ползёт дальше по её лицу, а глаза бегают с губ Мина и обратно, играя и задерживаясь не дольше, чем на несколько секунд. - ты также и джиёну когда-то клялась. - он первый меня предал, первый и поплатился за это. - тогда скрепим договор. У Лалисы губы отдают сладкой вишней и горьким дымом, хоть она и не курит. Юнги поцелуи с ней в мокрых снах не снились – он вообще спит без всяких снова и фантазий, но не стоит отрицать, что это сносит голову. Она, оказывается, может улыбаться даже в чужие губы и не почувствует себя неловко.