No free time

Спустя неделю Очако мужественно сдерживает смешок, когда её начальство сообщает, что в конце этого месяца она в паре с Киришимой Эйджиро должна провести ещё несколько воспитательных бесед с детсадовцами старших групп, но на этот раз в Йокогаме. Мол, вы оба так популярны среди подрастающего поколения (читай: герои, с которыми нестрашно знакомить малышей). Про Мидорию, Тодороки и Бакуго даже никто не вспоминает — топ-героев даже в офисе не поймаешь, постоянно на вызовах, да и скажут ещё не то, что нужно. Это так не работает. — Да ты можешь идти в предсказатели, Кацуки, — фыркает Очако себе под нос, набирая сообщение своей взрывной половине — тот на смене, а значит и смысла звонить нет никакого. Это дома его весело отвлекать, а не когда он занят боем или эвакуацией. Ближе к вечеру от Эйджиро приходит целый ряд ржущих смайликов и предложение назвать их тандем «Герои-детсадовцы», чтоб уж совсем не выпадать из амплуа — за последний год это уже пятый раз, когда их, правда, до этого раздельно, отправляют на подобные мероприятия. Очако ухмыляется и соглашается стикером «палец вверх». Собираясь домой, Очако меланхолично думает, что совсем скоро должны начаться критические дни, потому что низ живота уже ощутимо тянет. Даже нахальная мыслишка послать Кацуки в этот раз в аптеку только за тампонами, сдохла почти сразу: зная их ужасный график, её парень покупает блоками всё, что касается гигиены. И не прицепишься: и про запас, и дешевле. Последний пункт для Очако в принципе решающий. — И никакого тебе смущенного Взрывокиллера, — тяжелый вздох. Очако зашнуровывает любимые ботинки, поправляет собранные в хвост волосы и резко поднимается со скамейки. На секунду в глазах темнеет и ощущение лёгкой тошноты возвращается. Очако хмурит брови, осознавая, что её организм явно переутомлён. Надо выспаться. Телефон в руке снова вибрирует, сообщая, что Кацуки вернётся сегодня раньше. — Выспаться надо, но не сегодня, — уголки губ снова довольно приподнимаются, и Очако бодро шагает из раздевалки на выход. Свободные вечера и ночи в геройской профессии на вес золота. *** — Эти ебантяи у меня ещё попляшут! — рычит Кацуки, трясущейся от злости рукой сжимая чашку. Очако не боится, что он ошпарится, но вот чашку, если она треснет, будет жалко. — Они заставили меня взять больничный! — он хочет стукнуть левым кулаком по столу, но не делает этого: левая рука в гипсе, и врачи настоятельно просили оставить её в покое на пару дней, прежде чем залечить её до конца. Руку едва ли не заново собирали — так кость раздробило. — Словно я немощь какая! Бесит! — чашка со стуком приземляется на стол, пока в здоровой руке начинают плясать искры. — Тебя больничный бесит или то, что у тебя на гипсе зайчик нарисован? — прикусив нижнюю губу, спрашивает Очако. Вспышки гнева её никогда не пугали, тем более, в исполнении Кацуки. Цундере, они такие. — Какой нахуй «зайчик»?! — угрожающе спрашивает он, щуря глаза. — Ну, вот этот, — Очако демонстративно клацает ручкой и возвращает её обратно на стол, где та мирно валялась последние дня три. На Очако смотрят как на предателя, отчего приходится задержать дыхание в попытке сохранить серьёзное лицо. Кривая рожица зайца, больше похожего на яйцо с торчащими из него палочками для еды, выглядит максимально злорадно. — Ты, блять, издеваешься? — вся злость испаряется, сменяясь разочарованием. — Ты должна была помочь мне составить план, как удачно сжечь эту шарагу, а не херь всякую рисовать! — Сожжёшь свою шарагу — тебя заставят переделывать заново все отчёты за последние три года, — Кацуки на этих словах морщится с отвращением. Очако же, пользуясь короткой заминкой, залезает к нему на руки и обнимает за крепкую шею. — И ещё, — она тянется к нему ближе, вынуждая наклониться, и шепчет в самое ухо: — Ты же теперь такой беспомощный — так и хочется тебя отдоминировать. Секундное молчание как затишье перед бурей. А затем Кацуки начинает смеяться. Громко, хрипло и от всей души. Он прижимает ладонь к лицу и закидывает голову назад, чудом не ударяясь о стену затылком. — Ну, эй! Что ты хохочешь, как гиена?! — Очако показательно дует щёки и складывает руки на груди. Она не может злиться, но образ надо держать до конца. Кацуки под ней расслабляется, словно со смехом теряет всю накопленные за день злость и раздражение, и последние смешинки теряются где-то у Очако на груди, куда кое-кто зарылся носом. — Но вообще звучит стрёмно, — бухтит Кацуки, опаляя горячим дыханием нежную кожу чуть ниже ключиц. Очако ерошит белобрысые вихри, не забывая почёсывать у линии роста волос на затылке — в ответ ей довольно мычат. — Конечно, стрёмно — ты осознаешь все масштабы, когда без меня сейчас в душ пойдёшь. Как же ты справишься, бедненький, — подчёркнуто жалостливо вздыхает Очако. Знает же, что он справится и даже довольно ловко, потому что каких только травм не было уже, но шуточка всё равно действует как надо: Очако взваливают на здоровое плечо и тащат в их крошечную ванную. — Чё, в кидалово поиграть решила, а, Щекастая? — Кацуки держит крепко, как бы Очако ни пыталась вырваться (ну, пыталась она очень осторожно — всё же своего оболтуса травмировать ещё больше не хотелось). — Попомни моё слово! Я тебя ещё отдоминирую! Ёршиком отдоминирую! — вопит Очако, пока за ними не закрывается дверь.