В Баровии не бывает солнечно. #writober2019

Посредственность.       Слышится лязг стали, вгрызающейся в деревянное «плечо» и грудь. Аккуратно надломленная щепка падает куда-то в траву и тут же теряется на желтом фоне. Шаг назад. Стойка «корона». Снова лязг стали, выедающей себе путь в теле манекена. Посредственность. Это слово Исмарк услышал впервые, когда ему было около четырех. Не в свой адрес — говорил его отец, не с ним, не о нем, негромко. Но Исмарк все слышал, даже отвлекся от своих деревянных солдатиков, сдерживающих осаду воображаемых тергов. Он сидел тихо, тише обычного, упорно проговаривая новое сочетание букв и слогов под нос, без особого успеха, впрочем. Ничего, ничего, у него будет достаточно времени, чтобы выучить это слово так крепко, что оно алым клеймом останется на внутренней стороне века.       Слышится тихая ругань, когда лязг стали превращается в дребезг и лезвие почти что врезается в сырую землю, оставляя пару свежих полос. Перепуганные, невнятно-серые мотыльки вспархивают из своего укрытия, в панике пытаясь найти новое убежище, и скрываются за корнями сливового дерева, затихая насовсем. Посредственно.Он слышит это в свой адрес, в первый раз, во второй, в третий: его наставники не тратятся на похвалу, но не упускают случая смешать юного баронета с грязью, рассказывая о том, чего добился в этом возрасте его отец, граф этих земель, сын общего знакомого этих двоих. Пытаешься писать тексты, вдохновившись выдержками из с боем прочитанной книги? Мило, но очень посредственно, об этом уже писали и будут писать, куда лучше чем ты. Пытаешься поразить наставника отточеным, выученным самостоятельно приемом? Здорово, но достаточно посредственно, это одна из простейших фигур. Пытаешься тайком выучить урок наперед, надеясь застать гувернера врасплох? Неплохо, но если бы не было сбивок и повторов, то было бы лучше; стоило бы равняться на четкую речь отца, который с младых ногтей обладал поставленной речью и…        Слышится стук гарды о дерево. Очередной промах. Исмарк берет тайм-аут и опирается о древесный ствол, ничего не выражающим взглядом уставившись куда-то в острые зубья верхушек деревьев: Сваличский лес напоминал огромную волчью пасть с почерневшими зубами, полными паразитов. Ты — посредственность. Это Исмарк уже не слышал, но видел, глядя на себя в зеркало каждое утро. Ему было пятнадцать, его отец в этом возрасте уже в совершенстве владел правом и историей, его хватка на рукояти меча была твердой, как и его слово. Исмарк не мог заставить себя читать что-то длиннее пятидесяти страниц, даты и имена в его головах путались (и он искренне желал, чтобы правитель их земель был один, несменный и не имеющий вторых-третьих-пятидесятых имен и прозвищ) и полутораручный меч в его руках все еще можно было выбить одним ударом. А еще он запинался и тянул слова, когда нервничал. Он принуждал себя к учебе и страдал, как узник подземелий Рейвенлофта. Он развешивал кусочки пергамента по собственной комнате, каждое утро повторяя порядок фон Заровичей и их бесконечно длинные титулы, выдуманные каким-то графоманом и извращенцем. Он занимался на заднем дворе до тех пор, пока не мог шевелиться от боли в руках и его не начинало тошнить. Отражение в зеркале не менялось.       Слышится скрип разрываемой ткани, когда от рубящего удара холст разрывается, обнажая дерево, больше дерева. Исмарк с трудом сдувает с глаз пшеничную прядь волос, по-дурацки налипшую на лоб. Где-то рядом по надломанным веткам и извилистым корням скачет черный дрозд, пытающийся заморить червячка. Посредственность. Заурядный, сносный, средний, второстепенный. Его отодвинули на второй план насовсем, как только в доме появилась Она. Мелкая, беспомощная, с большими слезящимися глазенками, похожая на щенка, она заболела в первый же день, привлекая всеобщее внимание к себе, и так и не поделилась им. Девочка-загадка, частично немая, но отвратительно смышленая, насколько вообще может быть смышленой девчонка. Отец читал ей книги, поражаясь ее памяти, учил держать карандаш в руках, хваля за каждый успех, что он видел в нарисованных слабой рукой черточках, буквально не отходил от постели, не боясь заразиться: в его глазах снова появился интерес и блеск, в его движениях появилась былая энергия, которой Исмарк давно не видел. Он не был против, ожидая, когда уже воспаление легких ее убьет и все будет как раньше.       Слышится скрип калитки, перебивающий его тяжелое дыхание и он оборачивается, невольно улыбаясь во весь рот. Посредственный. Обычный. Она считала его невероятным, неординарным, кем-то, кто был точной копией рыцарей из ее дурацких книжек. Она вилась за ним хвостом, когда ей позволили встать с кровати, и бестолково тыкала пальцем в гарду меча, думая, что он не видит. Исмарк пытался игнорировать ее, гнать прочь, повышать голос (это не получалось совсем, как только он встречался с малявкой глазами, полными обожания. Может, он не был хорошим, но ублюдком он тоже не был), однако ничего не помогало: скрыться от внимания новоиспеченной сестры он не мог даже в своей комнате. Не помогали ни чистейшая ненависть, ни абсолютное равнодушие: Ирина всегда была здесь и она всегда им гордилась. Он отмахивался, говоря, что совершенно обычный и гордиться здесь нечем, она заливалась хохотом и обнимала за плечи, подмечая, что он совершенно один такой одинаковый среди всех абсолютно разных и заставляла его улыбнуться. — Исмарк, если методично пропускать приемы пищи, то можно довести себя до язвы. Мне в тебе хватает той дыры, из которой ты извергаешь слова мудрости каждый день, — не оборачиваясь, он слышит усмешку и качает головой, пряча бастард в ножны. Его рука уже достаточно твердая. — Ты не ценишь приступы моей гениальности, Ира, — он всплескивает руками и привычно ловит сестру в объятья, поправляя вихрастую челку. — Я в твоем возрасте всегда прислушивался к старшим, и- — Три года разницы. — Всегда прислушивался к старшим и не перебивал их старческие монологи. Прояви уважение к моим сединам. — Ты блондин! — Дай мне еще один год с тобой под одной крышей и я быстро потеряю окрас.        Слышится болтовня, шутливая ругань и хохот. Слышится скрип двери, звук шагов по деревянному полу, что не получается проглотить мягкому ковру. На какое-то время он замирает, глядя на растрепанное и слегка потерянное отражение. Посредственность. Да. Так и есть. Это все еще он. — Ты идешь или нет? Исмарк улыбается своему отражению, прикрывая на пару секунд глаза, и скрывается в тени коридора.