В Баровии не бывает солнечно. #writober2019

«Я не собираюсь считать медленно. Десять.» Вайорика в панике оглядывается кругом, пытаясь привыкнуть к всепоглощающей темноте. Накрытые тканью трехногие стулья, выцвевшие кресла, детская колыбелька — столько хлама, а ей негде спрятаться. Пыль неприятно щекочет нос и она, недолго думая, быстро закрывает лицо вязаной черной кофтой, с вороватой усмешкой глядясь в грязное зеркало в дальнем углу: она похожа на кочевницу, укротительницу змей из книжки про подземелья, что бонна читала перед сном, ей только не хватает копья в руке и больших шаровар. «Девять». Она, встряхивает головой, приходя в себя, и забирается на вытертую софу, вытягивая ноги, прячась под покрывалом, словно труп под крышкой гроба. Но черные, непослушно вьющиеся волосы волнами спадают на пол, собирая всю пыль и паутину и грязным пятном собираясь на белизне грубо обрезанной ткани. Нет, здесь ее точно найдут. «Восемь». За покосившимся книжным шкафом, забитым книгами и бумагами до самого верха, для нее нет места: там поселилось семейство мотыльков и несколько метел, отчаянно лысеющих и теряющих прутья. Вайорика отмахивается от блеклых тоненьких крылышек, оставляющие пыльные грязные разводы на детском платьице, и беззвучно кривится, прихлопывая надоедливых насекомых. Оторвать бы им крылышки… «Семь». Не крепко сбитые ящики, заполненные всевозможным барахлом. Не древнее, кажется еще дедушкино, кресло, больше напоминающее трон. Не внутренности старых часов, из которых торчат облысевшие чучела оленей, волков и белок. Она нигде не может найти себе места и, в беспомощном отчаянии, в ярости, топает ногой, вновь озираясь по сторонам. «Шесть». Открывая-закрывая на себя тяжелую дверь в коридор, она чуть ли не придавливает свои ноги: в глазах резко темнеет от запаха гниения, старости и свежего лака, на дубовых досках, и Вайорике приходится спешно вывалиться куда-то на пол, глотая пыльный воздух с таким наслаждением, словно ничего лучше в ее жизни не было и быть не могло. Какая мерзость. «Пять». Она бессмысленно разглядывает собственные следы, петляющие по чердаку, и проводит по пыльному полу рукой, стирая границы между ними. Наверное, стоило бы ходить задом наперед, прямо по ним. Или по потолку, как летучая мышь? Ее тете нравились летучие мыши, да и сама она них была похожа до чертиков. «Четыре». Задом наперед звучит как хороший вариант. Она делает шаг, другой, третий, с коварной усмешкой думая, как умна ее невероятная идея, что точно собьет всех с толку. Четвертый, пятый, шестой. «Три». Вайорика увлекается, не замечает, как заходит куда-то в шкаф с обвалившейся дверцей и изо всех сил толкается спиной в массивную деревянную панель, которая почему-то отпадает, открывая старую, с красивой резьбой в виде колокольчиков и старых, отвратительных чудовищ, дверь. «Два». Она нажимает на медную ручку, скорее из праздного интереса, чем из желания узнать, что же за ней, и едва сдерживает восторженный крик, когда дверь открывается, обнажая за собой узкую спиральную лестницу вниз, всю увитую паутиной и покрытой чужими следами. Пахло воском и старостью. «Один.» Дверь захлопывается за ее спиной, как волчья пасть, когда Вайорика чуть ли не вприпрыжку скачет вниз, считая скользкие лестничные пролеты. Один, второй, третий… «Я иду искать.» Внизу до жути, по-зимнему холодно: даже верная кофта, вновь укрывшая ее хрупкие плечи, не спасает от леденящей сырости подвала. Внизу темно, и она едва различает имена на каменных плашках, что увешивали стенки коридора. Внизу, где-то по правую руку, слышатся разномастные голоса и смех. Взрослые что-то обсуждают, ругаются, мирятся, и их голоса звонким эхом разлетаются по коридорам; хочется подслушать все-все их разговоры, но она идет дальше, и прячется под длинный стол, спотыкаясь о длинную кость (любая собака такой бы обрадовалась). В воздухе вкусно пахнет жареным мясом и запах свежей стряпни стоял такой сильный, что у нее потекли слюнки. Не у нее одной — маленькая крыса, выскочившая из обглоданного черепа, что был ее домик, водила носом туда-назад и пищала, пытаясь разобрать, где же так хорошо. Внизу было жутко. Но что-то еще более жуткое, что-то, подогревающее детское любопытство, было еще ниже на целую лестницу. Вайорика, забыв про прятки, быстрой маленькой тенью скользит вниз и замирает, с удивлением разглядывая ниши в стенах, полные всяких диковинок. Красивые светящиеся перья, ножи и кинжалы, сшитый из серовато-голубых кусочков кожи и жутко пахнущий плащ — она могла бы, разглядывая и щупая каждую реликвию-безделушку, провести здесь день, или два, или сотню, пока ее не найдут, если бы не стон, раздающийся откуда-то совсем рядом. Внизу, на полу, почти под ее ногами, за одной из решеток этого «совсем рядом», — темного и сырого коридора, — лежал кто-то совсем уставший, кто-то прикованный к старой, покрытой мхом и плесенью, стене. Кто-то, кто своими рогами, копытами и куцо обрезанным хвостом напоминал козла, если бы нашелся мастер, что добровольно бы сшил козла с человеком. — Здравствуйте, — Вайорика делает неуверенный реверанс и подбегает ближе, хватаясь за прутья. Но странное существо (на ум приходило слово «фавн», но это было что-то совсем не то) было слишком занято, пытаясь открыть глаза и вдохнуть в легкие побольше воздуха. Кажется, ему было жутко больно. А быть может, эти странные звуки, что он издавал, были его речью. — Я вас не понимаю! — Ты… Как это… Маленькая девушка? Девочка? — Он едва ворочал языком, слишком раздутым то ли от удара в челюсть, то ли от жажды. — Конечно, я девочка, — Вайорика смешно морщит нос, разглядывая носки туфелек, уже изгвазданных в грязи и пыли. — Девочка… — Козлоногий жмурится на пару мгновений, словно вспоминает что-то хорошее, и они вдруг встречаются взглядами. Его глаза почему-то наполняются слезами и ей становится очень неловко. — Уходи. Скорее, уходи. Я не скажу. — Почему уходи? Кому не скажу? В темной, холодной комнате повисает тяжелое молчание. Вайорика пытается протиснуть голову между прутьями, чтобы получше услышать своего нового знакомого, бубнящего что-то под нос, но разбирает только два слова: — Белая. Эта ведьма. Уходи же. — Никуда я не пойду, — В голосе Вайорики слышится недовольство и неприкрытое раздражение. Какой же этот дядечка с симпатичными цепями на запястьях странный. И глупый. — Меня ищут! И я только пришла. — Девочка! От отчаянной мольбы в чужом голосе становится как-то грустно и она разжимает пальцы, чтобы опуститься на колени и осторожно дотронуться до сточенного копыта. Но он даже не шевелится. —…А вы не будете грустить? Как вас зовут? Тоже в прятки играете? Эй? Эй! Обрезанный хвост слабо дергается из стороны в сторону, когда он пытается открыть рот и с резким хлопком закрывает челюсть, слыша цокот каблуков высоких сапог. — Что здесь происходит? Молчание. Вайорика резко поднимается на ноги, пряча руки за спину, и долго смотрит на высокую женщину в белоснежных одеждах: ее кожа бледна, словно она всю жизнь провела среди снегов горы Бараток, ее черные волосы разметались по плечам, вихрастые, словно сама вьюга, а зеленые глаза напоминали витражное стекло, испещренное инеем. — Что ты здесь делаешь? Молчание. Пленник пытается дернуться, подняться на свои переломанные ноги, и в ужасе замирает, когда женщина опускается перед девочкой на одно колено, убирая непослушную челку с ее лба. Белые робы и белое платье. — Разве ты не должна быть дома, со своим дядей? — Мы играли в прятки. — И ты решила выиграть? Вайорика вздрагивает и морщится, когда ее, словно маленькую, поднимают на руки. Ей хочется пинаться, кусаться и капризничать, но она умолкает, глядя на измученного «фавна», боящегося лишний раз вздохнуть. — Мама? Она смотрит куда-то в сторону, усердно думая, и легонько щипает женщину за плечо, скучающе разглядывая узоры на белой ткани, вышитые серебром. Колокольчики и омерзительные глазу людскому чудовища. — Мама. — Я не глухая. Вайорика болтает ногой, слушая, как стучат о каменный пол тяжелые капли то ли воды, то ли еще чего. Один, два, три… Десятый удар выводит ее из оцепенения и девочка, широко улыбаясь, заглядывает в залитые кровью глаза мужчины. Они наполнены слезами и она теперь знает, почему. — Я хочу… «Девочка?» —…Я хочу его рога себе.