В Баровии не бывает солнечно. #writober2019

      Все казалось безжизненно-серым. Мертвым. Правильнее сказать «заброшенным». Мир Духов в книгах, что приносил ей отец, всегда был ярким и красочным, полным невиданных существ и ярчайших цветов. Мир Духов, что видела она, был больше похож на туманное кладбище, брошенное даже мотыльковыми мышками и ястребами-воронами. Кладбище без белого цвета, без подношений. Кладбище для одного. Ее руки теплые, теплее обычного, и если щелкнуть пальцами, то высекаются искры. Здесь ей не стоит бояться, что брат увидит. Здесь тихо, спокойно, и хотя на нее смотрят в упор, она чувствует себя в безопасности. Она звонко щелкает пальцами. А затем Ирина резво поднимается с колен, отряхивая шаровары от налипшей грязи. Осыпающиеся камушки, шорох распрямляющейся травы, ее дыхание, шорох длинного черного плаща — больше ничего не нарушало тишины леса, где даже ветер не гулял сквозь огромные кроны и не выл в изогнутых корнях. Она слегка щурится, разглядывая золотую вышивку и атласные медные вставки, имитирующие языки пламени, пожирающие оникс шелка. Высокий воротник, напоминающий тугой ошейник. Черные длинные волосы, ниспадающие на широкие плечи, кажущимися еще более острыми из-за изгибов доспеха, похожих на шипы спины дракона. Ничего особенного. Это всего лишь очередной кошмар, похожий и непохожий на все предыдущие, все те, что мучали ее с того самого дня, как она, тайком от отца и брата, узнала об огне в своих жилах. Ей просто нужно победить его. Она выносит правую руку, делая глубокий вдох, делает разворот, поднимая левую ногу: правильный выдох и согнутая рука высекают из воздуха пламя, что очерчивает идеально ровную дугу, подпалившую алый рукав: шелк быстро обугливается и в воздухе повисает тошнотворный запах. Полукруг. Столб огня начинает угасать, но девушка, опустившаяся на одно колено, не дает ему дотлеть: пылающая стена, поднявшаяся вместе с ней, пожирает тонкие линии голубого огня, жаром опалившие ее лицо. По лбу течет пот, рыжие волосы прилипли к вискам, не давая смотреть по сторонам, но она не дает себе остановиться и передохнуть: одна лишняя секунда и голубое пламя, выпущенное из золотых ртов уродливо прекрасной маски, зверем гложет ей не волосы, но кожу и кости. Откидная линия. — Отличный удар, достойный будущей Хозяйки Огня. Еще раз. Ее начинает мутить: красный плащ мешает двигаться, высокий воротник слишком давит на горло, мешая дышать, и слишком острые концы наплечников раздирают щеку. Такие порезы, — неглубокие, длинные, разрывающие кожу, но не слишком сильно, не слишком глубоко, — долго болят. Ей нужно закончить с этим. Вытащить его отсюда. Содрать с себя эти красные тряпки, единственное цветное пятно на сером, бесцветном, мертвом фоне. Ирина выставляет руку вперед, находя баланс, и резко опускается на землю, поднимая ноги в воздух (когда-то Исмарк, надеясь, что тренировки пробудят в ней дар к магии земли, учил ее базовым движениям. И садиться на шпагат). От пятки к носку, от свежей борозды в сухой земле до воздуха поднимается пламя, одной, другой, третьей чертой скрывая ее силуэт. Одна, другая, третья черта скручивается в тугой вихрь, когда она, опираясь о землю плечом и спиной, изо всех сил отталкивается руками, поворачивая то одну, то другую ногу, лишь бы не дать огню угаснуть. Его напора хватает на то, чтобы до тла выжечь дерево между ними. Осушить, обескровить землю. Она сбивает его с ног. Полный круг. Какое-то время они оба лежат, не двигаясь; Ирине кажется, что сейчас она потеряет сознание и этот сон наконец-таки кончится, но она не позволит себе оставить этот диалог недосказанным. Опора на руки, последний рывок изо всех сил: металл доспеха слегка рвет кант ее алой накидки, когда она садится на его грудь, придавливая к земле своим весом. — Оставь меня в покое. Ответа нет. Ирина складывает указательные и большие пальцы обеих рук вместе, пытаясь разглядеть чужое лицо в тени меди и взъерошенных волос сквозь образовавшееся «окошко», но быстро сдается, прикрывая глаза. — Я больше не хочу тебя видеть. Мне не на что смотреть. Тонкая пленка пламени натягивается между ее руками, язычками и всполохами облизывая бледную кожу. Она выжжет его лицо дотла и без церемоний развеет пепел, что сольется с такой же серой почвой и травой. И вдруг два пальца касаются ее лба и по виску медленно спускаются к шее, оставляя глубокие ссадины от когтей: Ирина пытается вскрикнуть, но крик, как и пламя на ее ладонях, угасает до их рождения. Она хочет отшатнуться и не может, чувствуя хватку на своих бедрах; парализованной своей беспомощностью, ей остается только глядеть на свои руки и до крови прикусить язык. Вздувшиеся от напряжения вены болят, пульсируя под ее кожей, в каждый мускул впивается тысяча крохотных игл. А затем — ничего. Ни покалывания в пальцах, ни привычного тепла между ее легких. Она чувствует себя пустой, словно выброшенная рекой ракушка, искрошенная о гальку. Испуганные, полные слез голубые глаза встречаются с алыми языками пламени на трехликой маске. — Не пытайся поджечь хвост дракону, что учит тебя дышать огнем, — она чувствует унизительный щелчок по носу и вынужденно опускает голову, когда ее лицо берут в ладони, уже скрытые перчатками из выкрашенной в черный кожи льва-стервятника, что плохо скрывали острые когти и выпирающие костяшки. — Я буду ждать тебя здесь. Проснись же, пока ты не забыла, как это делается.       Все казалось мертвенно-серым. Безжизненным. Нет, лучше будет сказать «заброшенным». Мир Духов на картинках, что висели в кабинете отца, всегда был полным красок и света, домом невообразимых существ и прекраснейших цветов. Мир Духов, где застряла она, был больше похож на заплесневелую крипту, ненужную даже мертвецам. Это было самое настоящее кладбище без белых лент, без висящих на камнях амулетах. Кладбище для одного. Ее ладони горячие, слегка влажные от пота и если щелкнуть пальцами, то высекаются цветастые искры, обжигающие нос. Здесь ей не стоит бояться, что отец увидит. Здесь безопасно, спокойно, и хотя хищный взгляд человека, чье лицо больше не скрыто трехликой маской, пожирает ее живьем, она чувствует себя в безопасности. Она звонко щелкает пальцами.