The Beloved One

ІІ

Он делает резкий, почти что рваный шаг вперёд, приставляя неровной формы сталь к шеё Кастелланоса. Действие неожиданное, совсем не по плану — Себастьян не успевает вообще уловить себя на том, как начал доверять фотографу, невзирая на всё то, что он творит с людьми, прозывая искусством; доверяет, просто потому что они сражаются бок о бок против Теодора уже сколько времени и Стефано ни разу не подрывал его доверия, честно признать, вообще не проявлял желания его как-либо порезать, или подобное. И что он имеет сейчас? Валентини прижимает, пусть и неплотно, излюбленное лезвие кинжала к его горлу, а перед ним поехавший религиозный фанатик, похитивший его же дочь ради силы. Просто прекрасно; даже малейшие ошибки в СТЕМ почти что непростительны, Себастьян знает и это тоже. Так почему столь глупо — слепо — доверился тому, кто погубил в небытье, искалечил несчитаемое количество жизней? Ответа он, конечно, сам не знает. Произошло непроизвольно, лёгко и незаметно — как это всегда бывает с ошибками, последствия которых всегда неизбежно оставляют глубокие, кровоточащие немало времени шрамы. Но сейчас это было слишком предсказуемо, некого винить в собственных оплошностях — слабостях, точнее быть. Кастелланос дёргается на инстинктах, впустую стремится вырваться из уверенной хватки, не учитывая того, что мог бы невзначай себя ранить; холодящий кожу металл всё также находится в непосредственной близости. Трепыхается в руках художника, подобно внезапно пойманной в клетку птице, отзываясь едва слышным рычанием, формирующимся где-то в груди. Стефано недовольно цокает языком где-то позади. Нет, так дело не пойдёт; слишком велик риск, что детектив способен по-настоящему раниться, коль продолжит столь настойчивые попытки высвободиться силой. — Calma*, — чужие слова слабым отголоском касаются уха, чуть щекочат; тон по-привычному мягок и вкрадчив, соскальзывает на почти неслышный шёпот, будто бы разделяет одно дыхание на двоих, — всё под контролем. Поверить в произнесённое даётся с трудом, особенно, с прислонённым к глотке оружием, но самостоятельно нанести себе порез определённо не самый лучший выход, поэтому выбора, как всегда, впрочем, не остаётся. Себастьян осторожно расслабляется, прекращая сопротивление, чтобы замереть в руках фотографа, внимательно прислушиваясь к любым движением — единственное, что он видит, так это неприятно режущие глаза языки яркого пламени и смутно проглядывающийся силуэт Теодора. — У меня предложение для сделки, — куда громче, увереннее раздаётся возле уха; сдвинувшееся плавным движением чуть ниже лезвие подзывает неосознанно отпрянуть назад. Попытаться, точнее. Кинжал останавливается ровно в области пульсирующей жилки, заставляя в этот раз действительно застыть на месте без лишнего движения. Хоть и отдающий прохладой металл вынуждает слабую дрожь пробегаться волнами по телу, от своенравного прикосновения веёт несовместимой с ситуацией мягкостью, граничащей с мнимой лаской. Стефано держит его пульс на кончике лезвия; чувствует заходящийся в галопе ритм ударов, будто бы касается ладонью. В очередной раз убеждается в том, что Себастьян — особенный. Словно само воплощение жизни, сочащееся эмоциями и бурей чувств изнутри и снаружи — искренними и неподдельными. В ответ на озвученные слова, Теодор вопросительно приподнимает бровь, переведя своё внимание с детектива на Валентини. — Полагаю, мне стоит выслушать, — отвечает тот, взывая к продолжению. И где-то в самой глубине души, Кастелланос вынужден признать, что если ему хотелось слушать чей-то голос, то его выбор бы окончательно остановился на фотографе, но никак уж не на этом «святом» отце. — Я устраняю нашу общую помеху, — протягивает фотограф, свободную ладонь также лёгким, невесомым движением, словно это было бы её законным местом, разместив на плече Кастелланоса, слегка отклоняя его назад, поближе к себе; ненавязчиво придерживает, без слов предупреждая «лучше не дёргаться лишний раз». — Но ты отдаёшь мне девочку. Между ними воцаряется давящая тишина; к нарастающему напряжению, казалось, можно было прикоснуться. — Возможно, если ты бы действительно вступил на путь праведный, — пламя хищно вспыхивает, скрывая за своей надёжной занавесой видневшийся до этого силуэт, — я бы согласился. — Голос постепенно рассеивается, отдавшись глухим эхом от освещённый факелами стен, вскоре вовсе исчезает. Валентини с долей неохоты отнимает обе ладони — в том числе, держащую кинжал — от детектива, неосознанно сжав губы. Смотрит вслед скрывшемуся священнику, понимая, что шанс спасти дочь Кастелланоса с помощью собственных актёрских умений успешно проигран. Чёртова сволочь, каким-то образом уловил скрытую где-то в самых отдалённых уголках души истину. Стефано ещё с детства чётко уяснил и навеки вырезал где-то посреди памяти — судьба не прощает, если кому-либо показать свои слабости. Пусть даже минутная слабость весьма доходчиво указывает врагу — куда хуже, если приятелю — самые уязвимые точки; обнажает самые широкие шрамы, точно свежие раны, с которых всё ещё хлещет кровь. Неужели сейчас его слабое место настолько заметно, почти что невооружённым глазом? Неприемлемо и дело вовсе не из-за рода его деятельности, никак нет — художник ни за что, чтобы там не случилось, не отрёкся бы от собственного мировозрения. Даже ради Себастьяна; прийдёться уж свыкнуться тому. Дело в пугающем осознании, что при одной мысли потерять детектива пробирает холодом. Он поднимает взгляд на всё ещё растерянного Кастелланоса; уголок губ приподнимается в проскользнувшей тени усмешки самостоятельно: — Прости, что не сказал о подобном плане, — совершенно спокойно и привычно согревающе, словно вовсе не несколько секунд назад держал лезвие у чужой шеи. — Но ради правдоподобности пришлось пожертвовать предупреждением. — И это всё равно не сработало, — огрызается в ответ Себастьян, сверкнув недоверчивым взглядом в сторону фотографа. — И это всё равно не сработало, — мягким отлунием отражает слова детектива, признавая и подтверждая временное поражение. Поражение Теодору в этот раз, всего-то, но не проигрыш этой битвы. Что-то внутри тихо предательски нашёптывает — пока они вместе, сломить их будет крайне тяжело. Вновь заглядывает в ярко-янтарные глаза напротив; усмешка на губах проявляется гораздо заметнее. Нет, он не позволит себе утратить подобный шедевр.