The Beloved One

III

Кожу холодит дрожь, ледянящее ощущение зарождается где-то изнутри, разносясь по всему телу; вынуждает руки неконтролируемо подрагивать. Внимание рассеивается, кружится вокруг одной-единственной мысли, сужает весь мир к одному человеку, к одним событиям, к давящим воспоминаниям, будто бы внезапно из комнаты выкачали весь воздух. Словно он вновь в тылу самого взрыва. Словно вновь земля из-под ног уходит, взор заслепляет яркая вспышка, боль пронзает острой иглой, насквозь. Он смотрит на камеру в руках. Тысячи воспоминаний, вся его жизнь — здесь, всего лишь на одной плёнке; без слов, одни лишь снимки — самые различные: от невинных грациозных бабочек до неповторимого мгновения смерти. Мягко проводит ладонью по корпусу — отдающему металлической прохладой и столь родным, привычным теплом одновременно. Здесь запечатлено буквально всё: ещё самые жизнерадостные мгновения, сполненные детской наивности и надежды, отдающее отлунием где-то внутри разочарование и обида, желание доказать свою индивидуальность и правоту слепой серой массе, медленно, но неизбежно разгорающаяся в груди боль и ненависть, горечь лжи и обмана. Стефано оборачивается, чтобы взглянуть через собственное плечо на комнату; взгляд замирает на свисающей с потолка Обскуре, по-любопытному склонившей голову-камеру набок. На губах невольно проскальзывает тень многозначительной улыбки, сквозящей где-то глубоко припрятанной от самого же себя печалью и тревогой, присыпанной уверенностью и целеустремлённостью. — Присмотришь за домом? — вопрос риторический, но не лишь потому, что созданное им существо внятного ничего произнести попросту не сможет; в ответе он совершенно и не нуждается. Знает заранее, что за местом, именуемое ему домом, всегда присмотрят хорошо, что бы там не случилось. Что бы с ним не случилось. Поразительно, как одно-единое, для всех общее слово может значить совершенно различное для множества людей. Тихое, уютное «дом», произнесённое на предыхании — для большинства образ, вырисовывающийся в памяти при этом слове, является, в целом, одинаковым, но для Валентини всегда отличался. Тёплое местечко, любимый или близкий человек, в крайнем случае, музыка и излюбленное хобби — значение, которое обычно вкладывают; постоянные ссоры, звон разбитого стекла, единственное, спасающее из-под этой бесконечной бездны, полюбившееся с самого детства занятие — искажённое реальностью отображение в его глазах. Раньше ему всегда хотелось обрести то место, которое называть домом желание правда появлялось бы; чтобы слово слетало с губ почти что неосознанно, само, лёгко и свободно, словно хрупкая бабочка с цветка. И вот теперь, в СТЕМ, он действительно дома; посреди всех этих картин, от которых другие отшатываются в неподдельном ужасе, посреди наполненного тонким переплетением самой жизни и смерти воздуха. Посреди собственных творений — единственных в своём роде, каждое из них неповторимое, особенное, имеющее свою отдельную атмосферу и хранящее какой-то осколок из его памяти. Только чего-то сейчас отчаянно не достаёт — кого-то, быть точнее. Поразительно, как чрезвычайно быстро возникает доверие и привязанность. Он месяцами жил без какого-либо общества, а теперь внезапно не может вытерпеть всего-то несколько дней без компании одного конкретного человека. Стефано смотрит в окно на руины былого городка. Где-то посреди этих осколков — его единственная, неповторимая модель, Себастьян Кастелланос.