Октябрь в Санто-Доминго

      В тот самый момент, когда в комнату вошел пожилой человек в старом грязном парике и пыльном картузе, держащий подмышкой какие-то пергаменты, в которых проглядывались красные пятна вина, Хуан наконец понял, насколько сильно ему хотелось бы бросить все и быстрым шагом удалиться с коридора, выйти на слегка подмороженный воздух октябрьского дня и раствориться в дымке редкого тумана, смешиваясь с миниатюрными каплями опустившегося на город облака. Закрыть веки, позабыв о тонкой ноющей боли в голове, ударяющей по вискам с каждой новой секундой, вырваться из сковывающих движения неприятных ощущений, наконец насладившись загадочной тишиной этой неясной дымки, обволакивающей Санто-Доминго с рассветом и отступающей от островка лишь к закату.       Да, этот городишко не отличался своей красотой или политической важностью для Испании, вряд ли кто-то из столичных вообще мог знать о его существовании, но был в нем особый, притягивающий внимание шарм. Здесь люди были будто добрее и терпеливее остальных, смелее и проворнее. Они не боялись Пиратов, не сторонились жить так, как хочется им, а по вечерам, выпив немного лишнего, звучными голосами пели чудесные песни про бескрайний океан, красавиц-русалок и магию, что живет в каждом человеке, раскаляя его сердце для новых открытий. Господину Арсеньегра нравился Санто-Доминго, с его маленькими улочками, милыми красивыми девушками в нем, холодным туманом, струящимся меж домов, скромной, допотопной виселицей, которую необходимо было бы заменить, но, кому придет в голову подумать о благоустройстве? Родители юной Доньи были заняты отнюдь не этим, а новому губернатору было попросту плевать. Оставалось лишь поддаться спокойному бездельному течению, мурлыкая себе под нос новые мелодии, когда легким мазком наносишь белоснежную пудру на темные мешки под глазами, так ярко выделяющимися во всем портрете. Прислушиваться к новым звукам города, аккуратно приклеивая мушку на щеку, чтобы акцент был больше на ней, а не на синяке где-то под подбородком. Все больше и больше рюш, все меньше и меньше открытых частей тела, все закрыть, заштукатурить, спрятать, подпевая Морским Волкам в кабаках напротив, чтобы не сойти за разбитого пьяницу, просящего милостыню у храма.       Втягивая себя в новое приключение, не несущее в себе никакой достойной выгоды, важно запомнить раз и навсегда одно простое незатейливое правило:       Прими то, что голос сорвется на хрип.       Вошедший уверенной походкой направлялся к главному входу в кабинет Дона, когда Хуан с тихим вздохом поднялся, преграждая ему путь. Встав напротив двери, он принял привычное положение тела: руку чуть поднять, выставляя напоказ перстень, первое колено слегка согнуть, чтобы оно не ныло так сильно, немного высокомерно улыбнуться, не так резко, чтобы гость не счел это плохим тоном, но и не так мягко, чтобы им начали помыкать как тряпкой. Гордо, но не горделиво, неискренне, но не впадая в крайнюю стадию откровенной лести, все чинно, благородно, как обычно, как всегда. Ранее это и правда давалось более легко, теперь же приходилось прилагать некоторые усилия, но не смертельно, лишь маленькие изменения в привычной жизни, скромная адаптация под новые правила игры.       Гость смерил его раздраженным взглядом, останавливаясь перед ним. Он с некоторым отвращением всматривался в лицо Хуана, крайне неприятное по внешнему виду, задержался на его парике, аккуратном и уложенном, на одежде, плотно закрывающей все тело. Да, его вид казался забавным на фоне вычурного зеленого кафтана пожилого человека, высоких стойких каблуков, вызывающих громкий стук, раздающийся в голове Арсеньегра болезненным звоном мигрени, но смешной господин следовал всем правилам приличия, в то время как Посетитель старался прогнать его образ из головы, словно надоедливую муху, жужжащую прямо над ухом.       — Могу я увидеть Дона Диего де Очоа? — Бросил он, все поглядывая на заветную дверь, в надежде спихнуть надоедливого лишь одним своим клоунским видом человека, мешающему ему вручить Дону важное известие.       Горло болело, резало, жгло, чесалось внутри, исподтишка наращивая скверные чувства. Безумно хотелось пить, укутаться в теплое одеяло и слушать вой октябрьского ветра, прикрыв больные глаза. Расслабляясь на кровати, бездумно скинуть с себя жаркий парик, особенно сильно ощутив прохладу в комнате, откинуться подальше и просто уснуть, передавая себя в руки привычной организму неприятной болезни, захватывающей тело, разум и душу. Получить ту самую драгоценную минуту отдыха, когда ноги не сводит от бесконечного бега за юной особой в красном украденном мундире, мышцы ноют не так сильно и явственно; когда можно вдыхать запах чистой выстиранной постели, а не едкого пороха, расслабляясь под мягкостью перин.       Приказ: Никого не впускать!       Значит стоять на страже около двери пустующего коридора, где, в основном, бывают лишь двое посетителей, стеречь чтобы тишина сохранялась в этом узком проходном помещении, и нестись к губернатору лишь по первому крику, доносящемуся из-под двери. А в остальном, все было не так уж и плохо: сидящая обыкновенно напротив важная дама читала изо дня в день один и тот же роман на французском, периодически закрывая книгу и смотря в пустоту слегка обшарпанных стен. Иногда она улыбалась, и, признаться честно, Господин Арсеньегра находил в этом некое очарование: Страница за страницей, вдумчивый взгляд, бегущий по строкам, и брови, то поднимающиеся вверх, выражая крайнее недовольство или испуг, то хмурящиеся, показывая, как сложен был для молодой испанки иностранный текст.       Было в ней то ехидное любопытство, та неудержимая дотошность до мелочей, что производила впечатление на графа, когда она, немного смущаясь, подсаживалась к нему и тихо, почти шепотом просила объяснить ей неясное слово, внимательно сверля книгу взглядом, но вслушиваясь в едва различимые шорохи закрытого кабинета, чтобы подловить тот момент, когда можно было с вежливым стуком зайти и выйти с легкой, но немного грустноватой улыбкой, все думая о чем-то своем, о женском.       Однажды ей довелось промолвиться, что она хотела бы получить у Дона разрешение о поездке в Испанию, но то ли она была слишком смущена этим, то ли не уверена в своих словах, что Хуан не поднимал более разговора об этом, хоть и не смог забыть столь интересный факт.       — Вы, вероятно, полагаете, что я глупа. — Нежный голос звучал совсем рядом, смешиваясь с шуршанием перелистываемых страниц.       — Что вы, — Отвечал он скрипучим надрывающимся голосом, саднящим горло. — Я рад вам помочь.       И была во всем этом маленькая нерушимая закономерность, которую можно было дожидаться, заряжая очередную пушку. Да, это не было уютной теплой комнатой, но была та компания, где не нужно повышать голоса, чтобы тебя захотели выслушать, и это являлось самым привлекательным фактом здешнего времяпровождения. Здесь не на что было жаловаться и не к чему придираться, лишь добровольно засыпать в такой далекой и манящей к себе рутине, пусть на часок, но и этого хватало, чтобы чувствовать наслаждение от каждой секунды, когда можно считать пылинки, летящие по обыкновению в воздухе в причудливом танце.       — Прошу прощения, Премногоуважаемый, но Дон запретил принимать кого-либо сегодня. Вы можете подойти к завтрашнему дню, если вас это никак не будет напрягать. Слова, вызубренные наизусть за долгие годы службы губернаторам, путались, обрывались, мялись и тянулись слишком долго чем нужно. Обрывочная речь вперемешку с хрипами и вырывающимся из легких тяжелым сухим кашлем. Возможно, не будь сегодня так холодно, его горло не саднило бы настолько сильно. Но у Дона были свои проблемы, в которые не стоит вмешиваться, что приносят, конечно, свои недочеты в обыкновенную жизнь, но лучше не настаивать на их решении, иначе Господин мог бы принять слова поддержки, как грубость в свою сторону. Таковое случалось довольно часто, а потому, будучи в службе у важного должностного лица, следует выучить второе незатейливое правило:       Счастье любит тишину.       Воспринимать его буквально или искать глубинный смысл — Хуан не знал, но точно помнил, что если Господин зол, то лучше не трогать, не говорить, а лишь выслушивать человека, который не знает куда деть свое неконтролируемое отчаяние, передаваемое через вечную агрессию. Меньше говоришь — больше молчишь, не подставляя под удар обстоятельств себя и свое душевное состояние, и все можно будет назвать прекрасным. Лишь слушать вой холодного осеннего ветра, продувающий насквозь на взбунтовавшемся море и чувствовать на себе холодные прикосновения аномального снега, обжигающего кожу лица.       — Нет уж, сэр, похоже, вы меня неправильно поняли. — В голосе Гостя появилась нотка нескрываемого раздражения. — Я не тот человек, которого стоит прогонять до следующего дня, и вовсе не тот, к которому стоит проявлять неуважение, если мне нужно попасть немедленно к Дону Диего, то вам и правда стоит представить меня перед Губернатором, Без Лишнего Слова и Задней Мысли.       — Вы и правда так считаете?       — Безусловно. — Прошипел гость с явным намерением оттолкнуть от двери маленького заместителя, но придерживающегося последних правил приличия. — Послушайте, Я плыл в вашу дыру слишком много дней, чтобы сейчас развернуться и уйти. И если вы можете и дальше целыми днями разваливаться на этом пыльном диване в компании с некой леди, то это ваше право, но Дон служит Испанской Короне, и если кто-то из этого окружения соблаговолил дойти до данного коридора, значит нужно привести себя в порядок и, кланяясь и прося прощения, впустить меня как можно скорее, мысленно молясь, чтобы я не запомнил вашу непристойную реакцию на мое присутствие.       Молодая особа, чье имя знали лишь двое людей в Санто-Доминго, Эльвира, оторвалась от скучного любовного романа, перечитываемого ею последние пару дней, напрочь забывая просмотренные абзацы очередной главы, написанных на чистом французском, с беспокойством наблюдая за нарастающим между двумя мужчинами конфликтом. Ей были неприятны крики и споры, и, посещая бал в тот роковой день, она шла с твердой уверенностью закончить все проблемы, надвигающиеся на нее словно хаотичный ураган. Но, пытаясь сбежать от одних бед, она находила другие, и, потому, в некоторые моменты даже задумывалась, не является ли она сама магнитом, что притягивает к себе всю злобу и неприязнь людей? Конечно, подобные выводы были абсолютно беспочвенны, но что-то гложило ее душу, когда мирная обстановка сменялась холодом и напряженностью, лишь перешагни она порог чьего-либо дома. Была ли девушка лишь наблюдателем всех бед или каким-то особым магическим источником их, понятия она не имела, но всегда зачем-то корила себя. То ли за то, что не умела принимать правильные решения относительно своего будущего и вляпывалась каждый раз в новые передряги, то ли за то, что в чем-то провинилась она перед всевышними силами, и теперь в наказание она должна видеть чужую усталость и боль, без права вмешаться или что-то сделать. Вот и сейчас, видя, как дрогнул голос господина Арсеньегра, и как веко его начало подрагивать быстрой судорогой, она, ни слова не сказав, встала, и, закрыв книгу громким хлопком, поспешно вышла из коридора, оставляя двух сеньоров наедине.       Хуан проводил ее усталым взглядом, переводя внимание на яростное лицо своего оппонента, вероятно, жаждущего получить всю неприязнь Дона Диего, и, что-то екнуло в его душе, когда он, вместо того, чтобы и самому поднять тон на своего противника в дискуссии, лишь отошел от двери, открывая Гостю путь. Слишком много нервов занял бы этот бессмысленный спор, в ходе которого Хуан вновь бы подставил себя перед кем-то и опять вышел крайним во всей ситуации. Слишком часто он срывался на крики в последнее время, и, вновь тратить недавно восстановившиеся силы у него не было никакого желания. Слишком много пустой болтовни, слишком много угроз и нападок, и так мало действительно важного, что ускользает от нас в тот самый миг, когда мы вместо того, чтобы справиться со своим поражением, начинаем помогать себе ненужным увеличением звука собственного голоса. Невозможно перекричать каждого. Да и стоит ли? Не лучше ли потратить последние мгновения счастливой жизни на нечто действительно приятное, без этих сомнительных попыток что-то кому-то доказать. Если ты прав, то это все равно вскроется рано или поздно, и если этот Посетитель хочет узнать, что значит «Нет», то почему бы ему на собственной шкуре не прочувствовать, как уходит душа в пятки, лишь взгляни Дон на него слепым глазом с уродливым шрамом и сердцем, полном противоречия к себе и другим? Нет. Больше он не будет встревать в разговоры и излишнюю панику. Он просто устал.       Гость ухмыльнулся, и, не говоря ни слова более, раскрыл входную дверь с приторной улыбкой, с полной уверенностью входя в комнату Дона.       «Привести себя в порядок» — Арсеньегра крутил эту фразу у себя в голове, смотря на позолоченную ручку кресла напротив. Может, ему и правда стоит привести себя в порядок? Но как? Убрать все эти ужимки, скинуть парик, разговаривать чуть смелее с прекрасной девушкой, что пыталась заполучить сердце Дона? Нет. Это было не совсем то, лишь следствия, что возникли из-за определенной причины, симптомы, появляющиеся от страшного вируса, которые нет смысла прятать и убирать. Все равно все это останется, за какую бы новую маску не прятался Арсеньегра.       Понимание сути давно проникло в его сознание, но он не мог признаться себе в этом, не хотел, чтобы это оказалось настоящей правдой, однако, именно при этой мысли, где-то около желудка появлялось ощущение легких судорог, которые, при вдохе, проносились по всему телу, отчего хотелось перестать молчать, унимая дрожь в руках. Быть может, оставь он Дона, все бы изменилось?       Дона, который им помыкает. Дона, который его не ценит, ставит в ничто, забывает и пренебрегает им, Дона, что позволяет ему стать уязвленным, раздражительным, разбитым и потерянным? Быть может, все было бы так, и многое бы изменилось, и, может даже сейчас, Хуан мог спокойно лежать в своей постели, ощущая, как последние крупицы разума покидают его, но, был бы он счастлив? Или хрип бы добрался и до сюда, поселился в душе, разрывая на части все воспоминания, вкусы и мнения, последнее и вместе с этим первое, с чем расстанется Граф Арсеньегра, когда его недуг, что не способны излечить даже самые известные знахари, перейдет в свою последнюю стадию?       Да, совсем скоро ему придется погибнуть, Хуан чувствовал дыхание смерти около себя каждый день, боролся с новыми приступами, цепляясь за жизнь, но теперь, когда парик нужен, лишь чтобы скрыть выпадение всех волос, а огромное количество пудры для хоть какого-то поддержания себя в неплохом виде для всех остальных, он все больше понимал, что значит для человека отчаяние. И, все-таки, не отрицая то, что в один день он просто не встанет с постели, Граф Арсеньегра выучил третье, последнее в правило в своей недолговременной жизни:       Если хочешь осчастливить всех остальных — забудь про счастье свое.        И, в принципе, он не был против такого.       Да, терпеть ежедневные унижения было неприятно. Гнаться за тенью великой Доньи, выслушивать ее смешки и кричать, кричать, срывая голос до хрипа, не сдерживаясь, когда парик летит вниз, а пираты начинают гоготать, что есть мочи. Чувствовать в себе недавно пробудившуюся ярость, и ужасную боль в глотке, когда вместе с кашлем на землю падают первые капельки крови, но разве это по-настоящему плохо? Нет, не совсем. По-настоящему страшно было ему наблюдать, как Дон рвет свои хорошие крепкие черные волосы, хватаясь за них в безумии, как он на протяжении пяти лет думает лишь об одном и ни о чем больше, совершенно забывая, что такое ценность жизни.       Они оба яростно хватались за то, до чего им было никогда не дотянуться, и если существование Господина Арсеньегра решалось неким жребием богов каждую ночь, что Диего сам отдавал существенные минуты своей жизни, приближаясь к смерти добровольно. И если Хуан мог хоть как-то облегчить ему эту ношу, он старался сделать это. Не потому, что принесло бы ему это какой-либо выгоды, но потому что он понимал Дона.       Возможно, и ему бы хотелось ухватиться за призрачную надежду, прыгнуть выше своей головы. Может, ему хотелось однажды услышать слова благодарности, увидеть искреннюю улыбку, обращенную к нему, вновь обрести хороший голос, чтобы подпевать свободным жителям Санто-Доминго? Может, ему хотелось, чтобы, умирая, он видел кого-то, и чтобы этот кто-то был совсем близко, мягким голосом читая ему роман на сложном для читающего французском? Но было ли это так достижимо?       — Господин Арсеньегра. — Юный голос Эльвиры прозвучал совсем близко с ним, выводя Хуана из своих мыслей. — Я принесла вам чай.       Он посмотрел на нее, держащую в руках чашку с горячим напитком, в то время как она глядела на него с беспокойством и той самой ноткой любопытства, что никогда не покидала эту милую леди, вероятно, слишком проникновенно, отчего та смутилась, присаживаясь рядом.       — Вы сильно закашлялись, разговаривая с этим грубияном, мне показалось, вам и правда стоит это выпить, но вы не подумайте… — Эльвира протянула ему чашку, слегка касаясь его запястья. — Я никак не хочу принизить вас, просто вы с Доном совсем себя не бережете. Он на целебных травах, должен облегчить ваш отек.       Хуан аккуратно взял из ее рук чашку, и, чувствуя необычный аромат, которым обычно пахли некоторые из его лекарств, ласково улыбнулся.       — Премного благодарен вам. — Чай волной теплоты обволакивал больное горло, немного оттеснив привычную боль. — Как думаете, через сколько времени этот странный Гость вылетит из кабинета Дона абсолютно возмущенным?       — Предполагаю, минут через пять. — Она с хитрецой посмотрела на закрытую дверь. — А, может, и раньше. Как вы себя чувствуете?       — Просто чудесно. — Хуан с интересом наблюдал за ее реакцией, когда с криком из кабинета вышел Посетитель, слегка помятый, без бумаг и весь красный, с пылающими от негодования щеками и лбом.       В его мыслях начал зарождаться план об осуществлении поездки любовницы Дона в Испанию.       Граф Арсеньегра погиб спустя месяц после того, как Эльвира взяла себе его фамилию.