________________________________________ Юсеф 16:47
Хэй, где ты? Мы должны закончить с монтажом видеоИзвини, мы можем сделать это позже? Я сейчас жду Исака
Разве он не с Сигве?Ха?
Он запостил его в свою сторис________________________________________
Было уже почти пять часов вечера, и Эвен ждал бы ещё дольше, если бы не тот неоспоримый факт, что Исак в данный момент находился с Сигве согласно вышеупомянутой сторис. На фото они выглядели так, словно находились в кофейне, а на Исаке была толстовка, которую Эвен купил ему несколько лет назад — серая худи с завязками вокруг шеи. Толстовка с капюшоном, которую Исак надел в тот день, когда собирался заняться сексом с Вегардом, но вместо этого он стонал у ключицы Эвена, обхватив его ногами за талию, дрожа, плача и умоляя; толстовка с капюшоном, которую носил Исак в тот день, когда Эвен погубил его. Эвен недоумевал, почему в такие моменты Исак всегда ходит в этой худи. Он также надел её в тот день, в библиотеке, когда Сигве прижался к Исаку и заставил Эвена сломаться пополам от осознания того, что Вальтерсен ускользает от него; что он счастлив с кем-то другим, заботится о ком-то другом, улыбается кому-то другому. Эвен размышлял, знает ли Исак, как он всё перечисляет в своей голове: каждый наряд, каждое слово, каждый жест; как Эвен никогда не забывает ни одного слова, сказанного Исаком. Интересно, понимает ли Исак, как сильно Эвен ненавидит эту толстовку, и понимает ли, что Насхайм всегда закуривает сигарету, когда становится слишком жарко — пламя в темноте. Исак любил смотреть, как Эвен курит, и тот знал это, поэтому он делал это для него. Его собственный способ сказать «прости меня», когда не мог произнести эти слова вслух. Эвен задался вопросом, был ли Исак восприимчив к нему так же, как он был восприимчив к Вальтерсену. Эвен вздохнул и закрыл альбом, прежде чем засунуть его в рюкзак и накинуть лямки на плечи. Исак не придёт, и это хорошо. Исак был с Сигве, и это было также хорошо. Сигве был добр к Исаку. Он заставлял того улыбаться, заботиться о себе и ставить себя на первое место. По крайней мере, теперь Эвен мог сказать Герману, что тот ошибался. Эвен был так поглощён своими мыслями и песней The Smiths, звучащей в наушниках — «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, дайте мне получить то, что я хочу», и это было иронично, учитывая обстоятельства, — что он едва заметил, как перед ним произошёл какой-то несчастный случай. Ничего серьёзного, и никто не пострадал, но Эвен всё равно решил предложить свою помощь на всякий случай. Но она не пригодилась, поэтому Насхайм снова надел наушники и пошёл прочь, стараясь не обращать внимания на грызущее чувство внизу живота, которое пожирало его и поглощало с каждым шагом. Он выбрал кого-то другого. Он не побежал к тебе. Он не твой. Ты никогда не получишь его. Всё, что ты делаешь — это причиняешь ему боль. Он двигается дальше. Однажды он освободится от твоей власти над ним; освободится от твоего дерьма. Когда-нибудь он перестанет к тебе бегать. Он перестанет ставить тебя на первое место. Он проснётся и поймёт, как плохо ты к нему относишься. Ты всего лишь яд. Ты его душишь. Ты вреден для него. Ты.. Всё, что было у каждого в данный момент, — это собственные мысли. И Эвен никак не мог остановить своих саморазрушительных и осуждающих поступков. Он не знал, как заглушить этот шум. Даже самый сладкий звук девяностых не мог заглушить ядовитость его собственного разума, поэтому он потянулся за наушниками и дёрнул их как раз вовремя, чтобы услышать, как человек рядом с ним на пешеходном переходе усмехается про себя: «Какого чёрта этот парень делает?» . Исак. Исак был на другой стороне большого пешеходного перехода и пытался бросить вызов паре машин в своей всемогущей серой толстовке из ада. Что? Эвен вытащил свой телефон в момент оцепенения и большей частью счастья, потому что он идёт ко мне? он бежит ко мне?! Насхайм напечатал несколько глупых слов вроде: «Ты пытаешься умереть?» Но чем лучше он присматривался, тем больше волновался. Потому что Исак сунул телефон обратно в задний карман и теперь бежал к нему со слезами на глазах. Слёзы. Что случилось?! Беспокойство сменилось паникой, потому что Исак врезался в него, как будто не мог поверить, что Эвен здесь. Вальтерсен обнимал его так крепко и отчаянно, что Эвен не мог ничего сделать, кроме как ответить взаимностью, в то время как Исак дрожал в его руках. . Исак услышал об этом глупом инциденте и подумал, что Эвен был вовлечён в него из-за своих серых волос. Иронично. Если бы его мальчик не выглядел так, словно пережил эмоциональный срыв, Эвен бы просто посмеялся над ним за то, что он всё время так драматизирует. Эвен ограничился тем, что купил ему кофе и усадил на качели на одной из детских площадок. Насхайм едва не поморщился при воспоминании о том, как они в последний раз были в таком месте. Он мог только представить, что сейчас чувствует Исак. Исак. Мягкий, красивый, нежный Исак в серой толстовке, узких джинсах, грязных кроссовках и с холодными руками. Исак, чьи глаза всё ещё блестели от слёз, который выглядел хрупким и холодным; который всё ещё дрожал, когда Эвен положил руки на его бёдра, присев перед ним. Исак, который всегда хмурился, но не имел ни малейшего представления о том, как мило он выглядит со стороны; как его холодный и жёсткий фасад всегда вызывал у Эвена желание увидеть, как он тает; как губы в виде лука купидона, которые Исак так ненавидел, всегда вызывали у Эвена желание наклониться и целовать их, пока Вальтерсен не замурчит в его объятиях. Исак. — Я так испугался, — пробормотал Исак, глядя на свои руки. — Я даже не знаю, как это объяснить. Как будто на момент я просто стал глупым и не мог использовать свой мозг. Мой мальчик. Эвен не мог сделать ничего, кроме как поднести ладонь к щеке Исака и улыбнуться. Прикосновение было изначально спровоцировано, чтобы заставить того поднять глаза и почувствовать себя лучше. Я здесь. Со мной ничего не случилось. Эвен уже давно пришёл к пониманию, что временами не прикасаться к Исаку просто невозможно. Каждая частичка его тела так или иначе стремилась к нему. Поэтому всякий раз, когда Исак опускал глаза, чувствуя себя побеждённым, руки Эвена горели от желания прикоснуться к нему, успокоить, утешить, согреть. И сознание того, что Исак бежал к нему, плакал и дрожал в его объятиях, потому что думал, что с Насхаймом что-то случилось, только заставляло Эвена тосковать по нему ещё больше. Я? Это всё из-за меня? Поэтому он не мог удержаться от улыбки и почувствовал тепло внутри при мысли о том, что Исак беспокоится о нём до слёз, как бы это ни было глупо и эгоистично. Иногда Эвен забывал о силе их связи; он забывал, что Исак тосковал по нему, как иногда он сам тосковал по Вальтерсену. Никто никогда не сможет разорвать эту связь: ни Вегард, ни Герман, ни Соня, ни Микаэль, ни Сигве. Никто. Он улыбнулся про себя, потому что его самые глубокие и тёмные мысли были неправильными. Исак всё ещё бежал к нему, и он будет это делать, даже если он не любит его; даже если он с Сигве. Половину времени Эвен понятия не имел, кем они являются друг для друга. Исак плакал по нему, затем целовал его с безмолвными пожеланиями однажды ночью, умоляя выбрать его на Новый год, а после смеялся и желал ему найти парня. Эвен не понимал, как Исак может кричать ему в лицо с открытым сердцем и налитыми кровью глазами, называть его «мудаком» однажды утром, а потом говорить ему, что он совершенен и прекрасен; что Исак ненавидит, когда Насхайму больно. Эвен не понимал, как Исаку удаётся всегда ставить его на первое место, несмотря на всю боль в его голосе и глазах. Эвен не знал, любит ли его Исак; может он просто попал в ловушку, потому что Эвен был всем, что Вальтерсен когда-либо знал; потому что Эвен был болен; потому что Эвен рухнет без него. Эвен не знал, была ли это любовь или подростковая одержимость со стороны Исака. Он не знал, были ли его чувства настоящими или это были временные моменты безумия, подпитываемые чистой интенсивностью их совместных воспоминаний. Эвен не знал, было ли то, что сказала ему мать, верным, или, к примеру, слова Мутты; или же вовсе его терапевт был прав. Эвен сомневался во всём, потому что вдруг Элиас прав. Что, если это что-то вроде стокгольмского синдрома? Что, если он поймал Исака в ловушку и причинил ему такую боль, что только это заставило Вальтерсена полюбить его и нуждаться в нём ещё больше? Что, если это всё не является настоящим? «Ты очень сильно ранил его.» «Ты эмоционально-абьюзивный ублюдок. Вот кто ты такой! Ты даже не понимаешь этого!» «Я думаю, что вы двое так тесно связаны, так неразлучны и так зависимы друг от друга, что границы между вами размыты. Я не думаю, что это полезно для здоровья.» «Ты жаждешь внимания, верно? Когда он твой, ты играешь с ним, как с игрушкой. И в тот момент, когда он начинает смотреть куда-то ещё, ты сходишь с ума от ревности. Тебе просто нравится внимание, не так ли?» Эвен знал, что это несправедливо; что чувства Исака должны были пройти через столько воронок, когда на деле они казались кристально чистыми. Эвен знал, что Исак иногда испытывает к нему чувства. Он знал, что Исак иногда плакал, пока не засыпал. Он знал о чувствах Исака, но также они приходили и уходили, как ветер. Иногда он любил его, а иногда нет. Исак тоже не был уверен в половине случаев. Он оттолкнул его в тот день, в парке, сразу после того, как они посетили могилу Леа; в тот день, когда Эвен был так готов. Насхайм никогда не был уверен, и у него не хватало духу рисковать их отношениями, основанными на капризе, потому что он тоже боялся того, что чувствовал. Он тоже не доверял своим чувствам. Он знал, что Исак испытывает к нему что-то, но не знал, будет ли это длиться вечно. Исак никогда не давал ему понять, что он на самом деле чувствует, поэтому всё, что Эвен мог — строить догадки, основываясь на своих. Он не знал, были ли это его чувства; были ли они надёжны; могли ли они работать. Эвен ничего не знал. Поэтому, когда Исак с улыбкой на губах обхватил его лицо обеими руками, упершись коленями в заснеженную землю, а Эвен поднял на него большие глаза и почувствовал, как от неуклюжего приседания по пояснице разливается боль, он всё понял. Эвен знал, что Исак заставит его плакать. — Я люблю тебя, — улыбнулся Исак, проводя большим пальцем по скуле Эвена. Он улыбнулся. — Я так тебя люблю. Всем сердцем. Я люблю тебя. Эвен смотрел на него с сердцем, застрявшим в горле. Его разум немного затуманился, пока он пытался придать смысл словам Исака, который улыбался, как будто его сердце было спокойным и умиротворённым; как будто он совершил путешествие в мозг Эвена. Ты любишь меня прямо сейчас? А что будет завтра? Ты уверен? Твои чувства реальны? Ты действительно любишь меня? Разве ты не в ловушке? — Я люблю тебя сегодня. И я буду любить тебя завтра. И я люблю тебя каждый день. И не только в День Дурака; не только в ситуации «только на один день»; не только когда я пьян, или одинок, или возбуждён, или в годовщину смерти своей сестры; не только, когда ты переплетаешься с кем-то другим и оставляешь меня в подвешенном состоянии; не только, когда ты хорошо ко мне относишься; не только, когда ты маниакален или стабилен. Я люблю тебя каждый день. Я люблю тебя всё время. Это было сознательное усилие. Но всякий раз, когда Исак говорил: «Я люблю тебя», Эвен непроизвольно впивался пальцами в свои узкие джинсы. Он дышал тяжело и быстро, изо всех сил стараясь не отставать. Его глаза горели, потому что он хотел плакать; потому что его мозг не мог обработать слова Исака; потому что ничего не имело смысла. Почему Исак так говорит? Почему именно сейчас? Было ли это на самом деле? Всего несколько минут назад он был так зол на него. Что происходит? Почему они оба вот-вот расплачутся? Исак смахнул одну из своих слёз большим пальцем и улыбнулся так красиво, что Эвен чуть не сломался. Вальтерсен утешал его, говоря, что любит его, а у Эвена не было слов. — И не только, как свою семью. Не просто как лучшего друга. Я люблю тебя, как мужчина любит мужчину. Я люблю твою душу; я люблю твой мозг; я люблю твоё тело; и я люблю всё в тебе. Я просто люблю тебя. И ты заслуживаешь того, чтобы услышать это, а я заслуживаю того, чтобы сказать это. Так что я люблю тебя. И ты не обязан любить меня в ответ. Это не обязательно должно быть чудом. Тебе не нужно ничего говорить. На самом деле, я бы предпочёл, чтобы ты этого не делал, но я люблю тебя. Ты для меня — солнце. Независимо от того, какие у тебя волосы — голубые, серые, фиолетовые, зелёные или светлые. Я всегда буду любить тебя полностью всем сердцем. Хорошо? Эвен стоял на коленях, и они горели от снега и пронизывающего холода. Но и всё остальное тоже горело; его сердце, лёгкие, разум. Эвен весь горел и не знал, что сказать или сделать. Этот Исак показался ему почти нереальным, прям как тот, что навещал его во снах. Вальтерсен из его снов ласково звал Насхайма и просто любил его безоговорочно. Всё это казалось нереальным, и если бы не его мокрые и холодные колени, он был бы уверен, что всё это только сон. — Хорошо? — повторил Исак. Его улыбка немного померкла, совсем чуть-чуть, как будто он только что осознал, что натворил; как будто он вот-вот запаникует. Вальтерсен провёл большими пальцами по щекам Эвена и ждал с надеждой в глазах. Этот взгляд. Эвен уже видел его раньше. Этот взгляд был с Исаком, когда он наконец открылся отцу. Это отняло у Вальтерсена столько мужества, но Насхайм был с ним. Гордость, надежда и страх одновременно плясали в глубине его глаз. Исак был в мире со своими чувствами, но он боялся отказа. Эвен знал этот взгляд, но ничего не мог сказать, поэтому кивнул. Он кивнул и увидел, как лицо Исака осветилось чем-то вроде облегчения. — Хорошо? — повторил он, на этот раз прижимая их лбы друг к другу, заставляя Эвена закрыть глаза и прижать руки к лицу. — Хорошо, — выдохнул Эвен, а его голос был переполнен эмоциями. Он не знал, на что соглашается, но это был момент Исака. И хотя совершить каминг-аут и заявить о своих чувствах — это разные вещи, он полагал, что принятие всегда приветствуется. Хорошо. — Я люблю тебя, — повторил Исак, как будто с его груди свалилась тяжесть. Затем он обхватил Эвена обеими руками за шею и притянул к себе. — Эвен, я люблю тебя так сильно. Эвен обнял его в ответ, несмотря на то, что был в оцепенении; несмотря на то, что не знал, было ли это реальностью или каким-то жестоким сном. Он обнял его в ответ и только тогда понял, что они оба стоят на коленях в снегу. Тогда он обнял Исака за талию и притянул его ближе. «Ты не обязан любить меня в ответ. Это не обязательно должно быть чудом.» Эвен хотел что-то сказать, но не мог найти слов. Он был слишком ошеломлён, потому что никогда не думал, что Исак когда-нибудь скажет ему что-то подобное. Он не мог найти нужных слов, поэтому просто обнимал его, пока Исак не отстранился и нервно улыбнулся. — Будет странно объяснять это Хельге, — усмехнулся он, поднимаясь на ноги и протягивая руку Эвену, который озадаченно поднял на него свои всё ещё слезящиеся глаза. — Штаны, — объяснил Исак. — Они мокрые от колен и ниже. — Ох, — протянул Эвен. — Да. — Пойдём, — снова улыбнулся Исак, настаивая, чтобы Эвен взял его за руку. — Высушимся у Эдварда. Я уверен, что в моей комнате есть твои штаны. Эвен взял его за руку и чуть не споткнулся, когда они оба оказались лицом к лицу. Исак выглядел почти по-другому. Он был всё ещё меньше и ниже его, но чувствовал себя менее испуганным, неуверенным, нервным и обиженным. Эвен нервничал, и у него кружилась голова. — Ты в порядке? — Исак поднял бровь и рассеянно надул губы, как будто не он только что сделал грандиозное признание в любви посреди детской площадки. Конечно, я не в порядке. — Я чувствую слабость в коленях, — признался Эвен, потому что это было правдой, причём во многих смыслах. Его колени немного онемели от долгого пребывания в снегу, а также, очевидно, от того, что его сердце упало в груди. Исак смотрел на него секунды две, часто моргая своими нелепо длинными ресницами. Затем он отвёл взгляд и зарылся рукой в собственные волосы, покраснев и заставив Эвена снова почувствовать головокружение. Ему нравилось заставлять Исака краснеть. Это всегда приводило его сердце в бешенство. — Пошли, — пробормотал Исак, повернувшись к Эвену спиной, и в уголках его губ появилась улыбка. — Не хочу, чтобы у меня начались мышечные судороги. . Эвен последовал за ним, и они оба пошли к дому Эдварда с румянцем на щеках. Обычно он даже не краснел, но сейчас ничего не мог с собой поделать. «Я люблю тебя, Эвен. Я люблю тебя». Слова тонули в нём, и Эвена лихорадило, потому что они звучали так сладко, так правильно. «Я люблю тебя каждый день. Я люблю тебя всё время.» Его сердце бешено колотилось в груди, когда он шёл, опустив глаза в землю. Эвен чувствовал себя ребёнком, которого знакомят со всеми друзьями матери. Он чувствовал себя стеснительным и маленьким. Он даже не мог взглянуть на Исака. Насхайм не мог оторвать глаз от земли, ведь не знал, что он такого сделал, чтобы заслужить эту любовь. И когда они добрались до дома Эдварда, Эвен, заикаясь, поздоровался с Хельгой, заставив её тем самым нахмуриться и прищурить глаза. Она оценивала ситуацию с их штанами. — И чем вы сегодня занимались, парни? — она нахмурилась ещё сильнее. — На этот раз мы не целовались, — ответил Исак, подходя к ней и целуя в висок. — Не волнуйся. Эвен наблюдал за происходящим широко раскрытыми глазами. Ему казалось, что он пропустил какой-то эпизод, но он был не единственным. Хельга выглядела такой же удивлённой непринуждённым поведением Исака. Вальтерсен выглядел более лёгким, беззаботным, как будто всё раздражение каким-то образом исчезло из его тела. — Ты идёшь? — спросил он Эвена, схватив с кухонного стола два яблока. Он никогда этого не делал. Вообще. Исак не ел яблок. — Эм, да. — Кстати, где Эдвард? — Исак повернулся к Хельге, рассеянно протянув Эвену одно из красных яблок, а затем откусил от своего. — Он сейчас спит, — ответила женщина всё ещё ошеломлённо. — Вам, парни, лучше не высовываться. Эвен снова покраснел, но Исак сложил руки вместе и рассмеялся. — Ты забавная, Хельга. Я когда-нибудь говорил тебе, что ты забавная? — Исак дразнил её, упершись локтями в столешницу между кухней и гостиной. — Забавная и умная. Я думаю, что должен жениться на тебе. — Убирайся из моей кухни, Исак, — простонала Хельга, закатывая глаза. И Эвен рассмеялся, и его сердце наполнилось чем-то вроде гордости и головокружения. Он чувствовал себя как дома, прямо здесь, на кухне какого-то старика. Дом там, где я с тобой. Эвен прошёл в комнату Исака и нашёл пару своих собственных штанов на стуле. Он неуклюже прошёл в ванную, чтобы надеть их, а когда оглянулся, Вальтерсен улыбался про себя. — Что? — нервно спросил Эвен. — Ничего, — рассмеялся Исак и отвернулся. — Это мило. — Что мило? — Ты, — снова улыбнулся Исак. — То, как ты нервничаешь. Эвен ударился бедром об угол стола и поморщился от боли. Исак был прав. Он невероятно нервничал и даже не мог этого отрицать. Поэтому он просто ушёл в ванную, чтобы взять передышку. . — О чём ты хотел поговорить со мной в Kaffebrenneriet? — спросил Исак, когда Эвен наконец вышел. Вальтерсен лежал на спине в постели, и теперь на нём были шорты. — Кстати, извини, что не пришёл раньше. — Всё в порядке, — ответил Эвен, изо всех сил стараясь не смотреть на его ноги. — Я не ожидал, что ты придёшь. — Нет? — Ты был немного зол на вечеринке. — Был, — пожал плечами Исак. — Точнее я был ошеломлён всей этой историей с Микаэлем. — Да. Эм.. Мне жаль, что я не рассказал тебе о нём, — Эвен сглотнул, прежде чем опереться на стол Исака. — Я обещал ему, что не буду этого делать. — Он специально просил тебя не говорить мне? — спросил Исак, скрестив руки за головой. — Да. Это было правдой. Микаэль попросил Эвена скрыть это от Исака, потому что знал, что Вальтерсену будет больно знать о том, что Микаэль борется с тем, кто он есть; потому что он думал, что Исак может принять это на свой счёт. — Я бы тебе сказал, — ответил Исак. — Если бы я оказался на твоём месте, я бы тебе рассказал. — Я уверен, что ты сохранил бы его тайну. — Ты же знаешь, я ни хрена не смыслю в секретах, — усмехнулся Исак. — Я почти уверен, что тебе удалось кое-что скрыть от меня. Отдай себе должное, — Эвен тоже рассмеялся. — Ты совершенно прав. — Хм? — Какое-то время мне удавалось скрывать от тебя свои чувства, — небрежно произнёс Исак, даже не глядя Эвену в глаза. — Если ты считаешь это секретом. Я не знаю. Эвен уставился на него, скрестив руки на груди и широко раскрыв глаза. Он уже начал сомневаться в личности Исака. Кто это был? И почему он так откровенен во всём? — Сегодня я был с Сигве, и он наехал на меня за то, что я всё это время скрывал, что на самом деле чувствую, — Исак сел, как будто мог читать его мысли. — Сигве, — повторил Эвен, и это имя оставило горький привкус во рту. — Ты же знаешь, я подумал, что ты умер, — Исак наконец поднял голову и встретился с ним взглядом. — Я думал, какая-то машина сбила тебя, пока ты меня ждал. — Ты так драматизируешь, — Эвен попытался нежно закатить глаза. — Знаешь, о чём я все время думал? — с горечью бросил ему вызов Исак. — Я всё думал, что больше никогда тебя не увижу; что я потерял тебя навсегда. — Исак, серьёзно.. — И я знаю, что это чертовски драматично, но, честно говоря, это заставило меня понять, что я так глуп, — вздохнул Исак. — Ты не дурак, если думал, что я умер. — Я не об этом, — усмехнулся Исак, рассеянно обхватив рукой одну из своих лодыжек, в то время как Эвен смотрел на него. — Я всё думал, что ты умер, не зная, что я люблю тебя. Что ты умер, чувствуя себя одиноким и нелюбимым. Понимаешь, насколько это хреново? Сердце Эвена сжалось от этого признания, потому что это было всё, что он когда-либо чувствовал. Одинок и нелюбим. Всё время, даже когда его окружали люди, которых он любил больше всего на свете; даже когда Исак смотрел на него так, будто он был ответственен за вращение Земли вокруг Солнца. Поэтому он ждал, что Исак превратит это в шутку, но тот не сделал этого. Его лицо стало только печальнее, и Эвен был фактически потерян. Он нервничал, потому что ничего не сказал в ответ на эпическое признание Исака в любви и потому, что подозревал, что Вальтерсену сейчас, вероятно, больно. Исак, возможно, и улыбался, но ему, наверное, было больно, когда человек, которому он изливал своё сердце, ничего не говорил в ответ. Эвен сделал несколько неуверенных шагов к кровати и сел на край с тяжелым сердцем и чувством вины в груди. Исаку потребовалось всего полсекунды, чтобы прижаться к нему, обнять и дышать ему в шею. И несмотря на свою первоначальную догадку, Эвен быстро понял, что это не было объятием «пожалуйста, люби меня». Это было объятие «я рад, что ты в порядке». — Исак, — мягко и медленно проговорил Эвен, а его пальцы пробирались сквозь мягкие локоны Исака. — Я в порядке. Я никуда не уйду. — Если ты умрешь, умру и я, — прошептал Исак, прижимаясь к его коже. И правда заключалась в том, что Эвен ненавидел эти слова. Он ненавидел их больше всего на свете, потому что мысль о том, что Исак не может представить свою жизнь без него, пугала Эвена, потому что это не могло быть чем-то здоровым или правильным; потому что ему не нравилась мысль о том, что Исак живёт только для него. И всё же Насхайм обнимал его, чувствуя, как контроль возвращается к нему, когда он потерял его на некоторое время после речи Исака. Эвен снова контролировал их отношения. Эвен снова сел за руль. Он больше не чувствовал себя застенчивым и нервным. Он чувствовал себя плохим и виноватым. — Мне всё равно, если ты не любишь меня, пока ты со мной, — прошептал Исак прямо под ухом, прежде чем поцеловать его, подтверждая самые тёмные мысли Эвена; его самые глубокие страхи. Я так плох для тебя. . Эвен шёл домой, чувствуя себя побеждённым, а не ликующим. Исак наконец признался в своих чувствах, но Эвен не чувствовал ничего, кроме пустоты и страха, а слова Элиаса продолжали звучать в его голове. И пока он пытался удержать в памяти то, что Эдвард сказал ему в тот день, когда они украшали рождественскую ёлку, слова остальных начали брать верх. Эвен вернулся домой и достал телефон, чтобы написать кому-нибудь, но он не знал, с кем поделиться тем, что только что произошло. Соня не знала, что он спал с Исаком. Мутта знал, но он, вероятно, был ближе к Исаку, и Эвен не был уверен, что у него хватит духу признать, что тот был прав с самого начала. Элиас пугал его, а остальные просто ничего не знали. Он подумал было послать сообщение Микаэлю, но бедняга был так влюблён в Исака, что, вероятно, возненавидит Насхайма. У Эвена не было никого, кому он мог бы свободно излить своё сердце, кроме Исака. Поэтому, когда речь заходила о самом Вальтерсене, он всегда чувствовал себя одиноким. Он всегда чувствовал, что у него нет никого, кто бы его понял.________________________________________ Мутта 20:14
Хэй Ты в порядке?Хэй Да, а что? Что такое?
Я разговаривал с ИсакомОх Он в порядке? Он грустит?
Я спрашиваю у тебя Как ТЫ себя чувствуешь?Я в порядке
Просто знай, что ты всегда можешь поговорить со мной Ты же знаешь это, да?Да
Надеюсь, ты не больше держишься за то, что я сказал давным-давно Я был совершенно не в себе Мне не следовало так на тебя нападать, и я все преувеличилНе беспокойся :)
Хочешь поговорить об этом?Не-а, всё окей Уверен, что у тебя и так достаточно забот с Исаком
Эвен, ты тоже заслуживаешь того, чтобы пожаловаться своим друзьям Ты тоже один из моих лучших друзейЯ знаю Спасибо <3 Но я в порядке Честно
________________________________________
Эвен был не в порядке. Он не был в порядке уже некоторое время.________________________________________
Семнадцать и Девятнадцать. Первый раз. Эвен втайне любил свои маниакальные эпизоды. Он никогда никому не говорил, как ему нравится быть маниакальным. Иногда он с нетерпением ждал этого чувства всемогущества и эйфории. Эвен чувствовал, что может сделать всё, что угодно, когда он был маниакален. Он всегда чувствовал себя легче, ярче и умнее, и ничто из того, что он делал, не казалось ему неправильным, отвратительным или сумасшедшим. Небо было пределом. Вообще-то нет. Сотри это. Этому не было предела. Всё было бесконечно, когда он был маниакален. Бесконечно, блестяще, прекрасно и совершенно. Возможности были бесконечны, и его мысли не имели ни конца, ни начала. Он мог свободно летать, бегать, творить, жить, дышать, трахаться, смеяться, прикасаться, улыбаться и просто жить. Чувство непобедимости и свободы, которое приходит с манией, было похоже на кокаиновый кайф, за исключением того, что Эвен никогда не употреблял кокаин. Всё было именно так, как описывала его врач. И хотя он был убеждён, что его терапевт никогда не употребляла кокаин и не страдала манией, он решил поверить ей на слово. Эйфория, которая приходит с манией, была тем, к чему стремились адреналиновые наркоманы, когда они принимали наркотики. Поэтому для Эвена было довольно забавно, что ему пришлось принимать наркотики, чтобы избавиться от этого чувства. Эвен любил эти взлёты. По крайней мере, он не ненавидел себя во время них. А когда ему исполнилось девятнадцать, его сексуальное влечение удвоилось; утроилось; возросло вчетверо. Эвен был ненасытен; Эвен просто хотел плоти, пота и любви; Эвен хотел всего. Поэтому, когда он спал с Соней, то не придавал этому особого значения. Они оба были молоды и привлекательны, а также возбуждены. Эвен даже не планировал в тот день оказаться в постели с Соней. Но в то утро Исак лежал на нём всем телом, чтобы разбудить Эвена — как это обычно делают надоедливые младшие братья, — и Насхайм не мог избавиться ни от этого чувства, ни от этого образа; его голодные глаза следили за всеми шагами Исака по дому с приоткрытыми губами и жаждой в крови. Итак, Эвен был возбуждён в тот день, и все, вероятно, подумают, что он отвратителен; потому что Исак жил под его крышей и он доверял Насхайму настолько, что ходил полуголым и позволял ему спать ночью в своей комнате. Эвен боялся нарастающих в нём чувств, когда Исак хихикал и прижимался к нему во время совместного просмотра фильма. Эвен боялся своих собственных чувств, демонов и желаний. Он был в ужасе, потому что единственное лицо, которое приходило ему в голову, когда он мастурбировал поздно ночью, было лицо Исака. Я чертовски отвратителен. Поэтому Эвен почувствовал прилив адреналина и облегчение, когда Соня коснулась его предплечья, улыбнулась и предложила помочь с маленькой проблемой между ног. «Это просто секс» — заверила она его. Слепой и возбуждённый, он поверил и ранил её чувства. Но всё было в порядке. Просто секс. Это было даже здорово. Всё было идеально, пока Исак не открыл дверь и не разбился на полу его спальни, как одна из тех прекрасных фарфоровых кукол, полностью рассыпавшись на крошечные кусочки. Исак казался сломленным и преданным. В тот вечер Исак не выходил из ванной, и Эвен слышал его плач. Ему почти захотелось выбить дверь, чтобы утешить его, и он почти это сделал. Но что-то отвлекло его. Что-то или кто-то. Эвен не мог сказать наверняка. Эвен не мог вспомнить. Исак неделями молчал; Исак больше не прижимался к нему на диване, когда они смотрели фильм; Исак даже не взглянул на него, а его слова были едкими и жестокими, наполненными такой болью, что Эвен действительно почувствовал её. У Исака появился бойфренд — Вегард или что-то в этом роде — и Эвен корчился от ревности и желания. Он знал, что не имеет на это права, но он ничего не мог поделать с собой. Их первый раз был ничем иным, как катастрофой, и Эвен никогда в жизни не был так возбуждён. Его разум выходил из-под контроля от желания, ревности и ощущения, которое было в основном чуждо ему, потому что всё, что он чувствовал к Исаку всегда, была нежность, но не это. Но мысль о том, что другой парень прикасается к нему и помечает — сводила Эвена с ума. Это довело его до крайности; это заставило его потерять всякий контроль. Мой. Мой. Мой. Он думал об этом всё время до изнеможения. Он постоянно смотрел гей-порно и читал о безопасном сексе. Он просто хотел сделать что-то, чтобы показать Исаку, что он заботится. Он ходил по магазинам и покупал смазку, презервативы и всё необходимое. Он хотел отдать их Исаку, поговорить с ним, убедиться, что тот в безопасности, но он не знал, как это сделать, когда всё, чего он хотел, — это заявить на него права. И он это сделал. Исак сидел у него на коленях, стонал, хныкал и выгибал спину. И Исак солгал ему. Эвен понял, что у него ничего не было с Вегардом, ведь Исак вошёл в его комнату, выглядя возбуждённым и запыхавшимся. Эвен слишком хорошо его знал. Поэтому он запечатлевал в памяти каждый его стон; каждое прикосновение; каждый звук; каждый вздох, в то время как его мозг выходил из-под контроля с каждым толчком. — Трахни меня, — простонал Исак с розовыми щеками, приоткрытыми красными губами и непристойными ресницами. И Эвен удивлялся, как он мог заставить самые грубые слова звучать так сладко. Исак делал всё таким сладким. И Эвен трахнул его. Снова и снова, пока тот не поморщился и не попросил его остановиться с тихим всхлипом. А затем ещё раз, когда ему удалось заставить Исака работать до тех пор, пока они не заснули в объятиях друг друга. И снова, когда он разбудил его поцелуями вдоль позвоночника — потому что в отличие от него, Эвен не мог спать — прямо перед тем, как Исак лёг на живот, выглядя полностью измотанным и немного застенчивым, повернув голову в сторону, чтобы посмотреть на Эвена и успокоить его. — Вот так, — выдохнул Исак с розовыми щеками и потными волосами, положив обе руки на свои ягодицы, обнажая себя. — Ты можешь трахнуть меня вот так, Эвен. И Эвен никогда не забудет эти слова и то, как Вальтерсен их произнёс. Исак был похож на куклу, лёжа простынях, уткнувшись лицом в любимую подушку, выгнув спину и раздвинув ягодицы. — Вот так, Эвен. Трахни меня вот так. Так что Эвен трахнул его вот так, положив руки по обе стороны от Исака на матрас, а сам погрузился в него глубоко, медленно и уверенно; с поцелуями вдоль позвоночника, шеи и щёк, и что-то внутри его сердца замирало всякий раз, когда Исак стонал, хныкал и просил большего. И боже, какими нежными были его стоны. Он был мягким и сладким, и Эвен никогда не хотел прекращать трахать его; никогда не хотел прекращать прикасаться к нему. Поэтому он обхватил обеими руками грудь Исака и притянул его к себе, прижимая и входя в него, целуя кожу. И на мгновение Эвен подумал, не устал ли Исак, не пора ли им остановиться, потому что солнце уже почти встало, а Вальтерсен был податлив и беспомощен в его объятиях. — Ты устал? — спросил он. Исак ответил не сразу. Он просто поцеловал его под неловким углом и ободряюще положил руку на бедро Эвена. — Войди в меня, — простонал Исак, заставляя все мысли Эвена наполовину раствориться в его мозгу. — Исак.. — Пожалуйста. И Эвен сделал это. Затем рухнув на спину Исака на несколько мгновений, он заметил, что его мальчик уже крепко спал на своей любимой подушке; всё ещё лёжа на животе, а его кожа была красной и обнажённой; его тело выглядело хрупким, использованным и нуждающимся в хорошем массаже. Блять. Эвен разбудил его около 13:00, и он нахмурился, когда заметил, что Исак не может есть, яростно краснея каждый раз, когда Эвен смотрел в его сторону. Они вместе приняли душ, и Эвен встал перед ним на колени и заставил того ахнуть. — Что ты делаешь? — прошептал Исак сквозь прикрытые веки. — Ты уснул раньше, чем я смог заставить тебя кончить прошлой ночью, — надулся Эвен. — Не каждый из нас может кончить десять раз за одну ночь, — закатил глаза Исак. И, возможно, он был неудачником, но в середине его довольно ужасно небрежного минета, Эвен отстранился. — Исак, я сделал тебе больно? — Что? — усмехнулся Исак. — Я не могу вспомнить, сколько раз мы сделали это, и я не знаю как сильно, но я думаю, что это становится больно после. Я просто.. Исак опустился на колени рядом с ним и поцеловал его, в то время как вода лилась на них обоих. В этом поцелуе было много языка, и Эвен был рад, что они уже стояли на коленях в его душе. — Ты не сделал мне больно, — застенчиво ответил Исак, прежде чем обхватить Эвена обеими руками за шею. — Это было здорово. — Да? Исак кивнул, и в тот день они так и не вышли из комнаты Эвена. Они занимались любовью, хихикали, смеялись и говорили о галактике и о надвигающейся ядерной войне. А Исак был таким забавным, умным и милым, что Эвен не мог не прервать его, чтобы поцеловать, прикоснуться и сказать, что он замечательный. И на мгновение показалось, что они вовсе не «Исак и Эвен». Они чувствовали себя как два совершенно незнакомых человека, которые встретились на вечеринке или в баре. Исак не чувствовал себя ни другом детства; ни младшим братом; ни соседом по комнате. Он просто чувствовал себя горячим парнем, с которым только что переспали. И это было одновременно волнующе и страшно. Эвен смотрел, как тот засыпает у него на груди, и сделал пару-тройку снимков. . Всё было прекрасно, пока мать Эвена не открыла дверь на следующее утро, когда Исак всё ещё тихо посапывал у него на плече. И первоначальный смущённый визг, который его мама всегда издавала, когда заходила в комнату и находила Эвена с кем-то, сменился настоящим ужасом и опустошением, когда она поняла, кому принадлежало тело, свернувшееся в простынях её сына. Она почти закричала, но Эвен успел подойти к двери как раз вовремя, чтобы помешать ей разбудить Исака. — Эвен, что, чёрт возьми, происходит?! — крикнула она с разочарованием в глазах, в то время как Эвен стоял посреди кухни в одних трусах. — Это же Исак! — Мама, мы с Исаком любим друг друга. Мы идеально подходим друг другу. Я действительно думаю, что смогу сделать его счастливым, мама. У нас были такие замечательные выходные, и.. Её голубые глаза наполнились слезами, и Эвен был слишком занят тем, чтобы убедиться, что они не прольются и не скатятся по её щекам. Он не понимал, почему она так печальна, но, должно быть, что-то случилось за время её отсутствия. Потому что Эвен был уверен, что в противном случае она была бы только счастлива за него и Исака. — Мама, что случилось? — он спросил с фактическими беспокойством в голосе, а его рука поднялась, чтобы погладить её по плечу. — Ох, малыш, — вздохнула она, обхватив ладонью щеку Эвена. — Мой милый малыш. — Мама, что случилось? — Как ты себя чувствуешь? Как ты думаешь, нам стоит сходить к врачу? Прости, что я так долго отсутствовала. Ты следишь за приёмом своих лекарств? Ты чувствуешь, что находишься на высоте? — спросила она, и тогда глаза Эвена расширились от того, на что пыталась намекнуть его мать. — Мама, я в порядке! Я не болен. Я не маниакален. Я прекрасно себя чувствую. С Исаком всё по-другому. Это как.. — Малыш, что ты сделал с Исаком? — она прервала его, чтобы осторожно спросить, пока слёзы катились по её лицу. — Что? Ты прикасался к нему? Что ты сделал? — Эм. Мы занимались любовью. Я не знаю. Почему ты.. — Эвен, дорогой. Это Исак. Он твой младший брат. Что ты сделал, малыш? Мы сказали, что позаботимся о нём. У него больше никого нет. И ты это знаешь. — Мама, всё совсем не так! — Эвен, только на этой неделе в доме было ещё пять человек. . Было больно. Всё это. Всё болело. Его мать была права. У Исака были только они, и Эвен трахал его, как в переносном, так и в прямом смысле. На той же неделе Эвен переспал ещё с пятью парнями. Это тоже было правдой, и Эвен был потерян. Он знал, что мать никогда не захочет его расстраивать, поэтому вполне логично, что она ничего не сказала о других людях в его постели. Эвену было девятнадцать, и у него, в конце концов, были свои потребности. Но это был Исак. А Исак был ей как сын. Она, должно быть, думает, что я отвратителен. Эвен ушёл и бродил по городу, пока не наткнулся на Соню, которая могла сказать, что он не в порядке. Он не сказал ей о том, что спал с Исаком, но рассказал о том, что поссорился с матерью. Одно вело к другому, и он обнаружил себя свернувшимся калачиком в её постели. Они ничем не занимались. Соня просто касалась его волос, потому что это успокаивало его. Затем, когда он уже собирался взять себя в руки, в дверь вошёл Исак с тем же самым преданным и сломлённым выражением лица, которое было у него в тот день, когда они с Соней действительно переспали. Эвен мог бы побежать к Исаку, чтобы объяснить или попытаться найти решение. Его мать не понимала, но, возможно, со временем поймёт. Кто знает. И Эвен попытался найти его в тот день. Но Мутта подкараулил его возле дома и чуть не отбросил к стене. Мутта не был жестоким человеком. Он почти ни на что не реагировал, так что оправдать такую внутреннюю реакцию было почти нереально. Эвен никогда бы не обиделся на него, но Мутта сломал его в тот день. — В чём, чёрт возьми, твоя проблема?! — рявкнул Мутта ему в лицо, и Эвен запомнил его слова. Он никогда не думал, что лицо Мутты может выражать такие эмоции. — Что? — Как ты мог так поступить с ним?! Мутта выглядел как те мальчишки, которые приходят за плохими парнями, которые причиняют боль и используют в своих интересах чьих-то маленьких сестёр. Это был глупый образ, но Мутта выглядел именно так. Эвен предположил, что Исак рассказал ему, что Насхайм оставил его днём. — Это Исак тебе рассказал? — пробормотал Эвен, глядя на свои кроссовки и чувствуя, что немного съеживается. — Да. — Это случилось только потому, что пришла моя мама. Я не ушёл бы. Я все исправлю. Я обещаю, — Эвен попытался успокоить его, встретившись с ним взглядом. — О чём, чёрт возьми, ты говоришь? — Мутта, я всё улажу с мамой. Я заставлю её понять, что мы с Исаком идеально подходим друг другу, — ответил Эвен с большими глазами и надеждой в голосе. — Ты даже не представляешь, как это было прекрасно, Мутта. У нас были лучшие выходные. Честно. Я всё исправлю. Это было так удивительно. Мутта смотрел на него печальными глазами, как будто знал что-то, чего не знал Эвен. И хотя Насхайм хотел продолжать описывать их удивительные выходные вместе, что-то внутри него заставляло его остановиться. — Мутта, что случилось? — Бро, ты так сильно его ранил. И похоже, что ты уже не в себе. Я даже не могу обижаться на тебя, — вздохнул Мутта, поднося обе руки к своему лицу. — О чём ты говоришь? Я не маниакален. И сейчас я иду домой. Я всё исправлю. Я не причинил ему вреда. Я.. — Эвен, ты хоть взглянул на него? — Мутта схватил его за предплечья, словно пытаясь удержать, вернуть назад. — Он разбил мне сердце, Эвен. Он, блять, прихрамывая, пришёл ко мне домой. Он хромает, Эвен! Он не может даже ходить, не говоря уже о том, чтобы сидеть. И он не мог перестать плакать, потому что сказал, что снова застал тебя в постели с Соней. Он не ел уже несколько дней, и ему больно, когда он что-то делает. Я просто заставил его пойти в эту чёртову больницу, потому что слишком волновался, и одна из медсестер подумала, что кто-то причинил ему боль или что-то ещё. Она всё спрашивала его, пользовался ли он защитой, и он ответил, что не уверен; что вы оба трахались слишком много раз. И он был так смущён, когда сказал ей, что это был его первый раз, что я просто должен был уйти, чтобы стоять снаружи и притворяться, что ни черта не понимаю. И знаешь, что самое страшное? Он даже не плакал из-за боли. Он плакал, потому что ты трахнул его и снова переспал с Соней. Какого чёрта ты с ним сделал? Как ты мог не видеть, что он испытывает настоящую физическую боль?! Почему ты не позаботился о нём?! Это был его первый раз, Эвен. Как ты мог так его погубить?! . Стыд, который охватывал Эвена, когда мания сменялась депрессией, всегда был пугающим и изматывающим. Отвращение к самому себе всегда разъедало его, оставляя голым. Только на этот раз он действительно чувствовал, что заслужил это. Потому что ничто никогда не приближалось к осознанию того, что он причинил боль единственному человеку, которого любил и ценил больше всего во всей этой Вселенной. Эвен когда-то был одержим самим биполярным расстройством, пытаясь понять, было ли то, что он пережил, похоже на то, что испытывали другие. Потому что он был убеждён, что никто никогда не чувствовал себя так, как он; что его мозг был чем-то уникальным и что они просто навесили на него неправильный ярлык. Вот он и читал об этом. Он купил все эти мемуары известных людей, у которых тоже диагностировали биполярное или маниакально-депрессивное расстройство, и попытался разобраться в хитросплетениях своей болезни. И он каким-то образом нашёл утешение в рассказе Пэтти Дьюк о её биполярном расстройстве. Она была старой голливудской актрисой, которая одна из первых открыто заговорила о маниакальной депрессии. Она даже лоббировала перед Конгрессом, чтобы получить финансирование для лечения, которое она заслуживает. Но Эвен любил Пэтти Дьюк не за это. Эвену нравилась она, потому что она прекрасно описала мучительный стыд, который поселился в его костях, как только мания сменила депрессией. «Чтобы жить дальше, ты должен простить себя и сделать всё, что в твоих силах, чтобы загладить причинённую боль. Самым тяжелым было ощущение, что мне снова можно доверять.» Эвен чувствовал, что ему больше никогда нельзя доверять. Мутта никогда больше не будет ему доверять; мать никогда больше не будет ему доверять; и Исак, милый, нежный Исак, никогда больше не будет ему доверять. Эвен сломался, и сломался сильно. ________________________________________