Смертельная тишина

В этом нет ничего удивительного. Рвотные позывы и желание свернуться калачиком прямо посреди танцпола, сразу охватили меня своими крепкими щупальцами, что я едва успела ухватиться за локоть Игоря, который, будучи очень учтивым в последнее время, по-джентельменски предоставил его. —Все в порядке, Лина?—спрашивает Игорь, хохоча. —Лучше не бывает, —подтверждаю я, покачивая головой в такт, не обращая внимание на нарастающую головную боль. Она молотком стучится в черепе, пробивая мелкие пробоины. Видно, действие неизвестного пойла уже даёт свой эффект. Смех пробирал меня своим зарядом, и я глубоко рассмеялась, танцуя на пару с своим одноклассником, который раньше вместе со своими друзьями издевался надо мной. Я не помню почему это началось. Или когда. Или из-за чего. Это просто началось. Ваня Иванов был моим самым любимым закадычным другом в восьмом классе. Наши мамы дружили, казалось, всю их сознательную жизнь, поэтому, следуя этому негласному правилу, мы с Ваней легко ладили между собой. Вспоминая это время, я обычно всегда прижимала руку к сердцу, чтобы услышать своё равномерное сердцебиение, набирающее оборот, чтобы знать, что я все ещё жива и храню каждую мелочь, связанную с нами: ночевки, прогулки по городу, черничный пирог, шутки, тёплые свитера зимой и легкие ветровки весной одного цвета. Счастье порою кажется нам таким недосягаемым, как звезды, сверкающие в ночной глади. Я знала: мне нужно было всего пару улыбок и тёплого смеха своего лучшего друга. Это было моими звёздами и светом, это было то, что я любила и ценила. Разве это много — хотеть столь малого? Но чаще всего счастье очень часто сменяется несчастьем, потому что за каждую белую полосу мы должны платить черной. Это естественность и необратимость процесса. Все началось в девятом классе, выпускном для многих. Большинство моего времени занимали репетиторы и внеклассные занятия, поэтому мы больше не общались с Ваней. Быстрые взгляды, краткие приветствия и прощания, легкие подколки с его стороны и далекие парты с другими людьми. Теперь я сидела с Ромой, а он с Лизой. Буквально. Я всегда понимала, что это накатная. Все наши ссоры происходили так часто, что мы окончательно разошлись по две стороны, где каждый имел свою точку зрения. Он не хотел мириться, я всегда отталкивала его. Моя мама уезжала в гости к Ивановым без меня, чему я была рада. Не то чтобы я не пыталась, потому что я действительно пыталась поговорить с ним. Но, возможно, тогда было уже слишком поздно. С того года официально болезнь стала прогрессировать по той же накатной, что и мои отношения с лучшим другом. Все начиналась с тех же незначительных мелочей, на которые мы даже порою не обращаем внимания: лаконичные фотографии худых красоток в социальных сетях, идеальные одноклассницы-модели, журналы и, наконец, мальчики. Последнее — главное зло. Накатившие проблемы с учебой, экзаменами, наша долгая разлука, бесконечные ссоры с одним исходом, моя ревностная натура, а его собственническая, по итогу дали свои плоды. Из закадычных друзей мы превратились в подобие врагов. Постоянно кололи друг друга обидными шутками, как маленькие иголочки, впивающиеся в сердце, подставляли или специально делали на зло какую-нибудь гадость, ведь все это обязательно сможет обидеть другого. Однажды, перед своим отъездом из города навсегда, Ваня решил «подшутить» надо мной, что умел он делать просто отъявленно и бесподобно, отточив данное умение до совершенства. Его недалекие извилины решили, что будет очень даже забавно, если на мое место налепить пару сотен жвачек. Идея — улет. — Не смог придумать ничего умнее?—спокойно спрашиваю я. Спокойствие и порядок в голове рождали злость, ненависть, гнев — все самые желанные отрицательные качества. — Мне показалось, что тупее будет как раз для тебя,—смеется, а я с насильной бездушностью смотрю на свою одежду, напрочь испорченную. Моя рубашка, юбка, руки и даже волосы запутались в мерзкой массе жевательной резинки, тягучем и супер неприятным месиве, благодаря одному отбитому на голову. Я знала: это было специально. Когда я худела, превращаясь в себя сегодняшнюю, я часто жевала резинку, так как как-то наткнулась на информацию, что это поможет долгое время не есть. Позже, я, конечно, пожалела и стала ненавидеть жвачку даже больше своего тела. Он надавил на это. Испорчена не только мои вещи, но и моя душа. Я не понимала, что делала в тот момент. Быстро собрав отвратительные кусочки жвачки в кулак, я взяла их и быстрым движением размазала смесь по его идеально выглаженному свитеру, рукам, лицу и, кажется, даже немного по шелковистым волосам. —Что ты делаешь!—в панике кричит он стараясь отбиться от меня. Мое размеренное спокойствие сменилось злобной яростью, прибавленной чувством мести. В итоге, взяв больно меня за руку и выкрутив через плечо, я резко выдыхаю от боли и отстраняюсь, цепляясь партой боком. Больно. Почему так больно? От шутки до драки. Не почти всегда, но чаще всего. —Что присходит?—в класс залетает злой Михаил Владимирович, наш физрук, не менее злобно взирая на нас двоих. Он наш классный руководитель, он же всезнающий учитель. Сейчас должен идти классный час в спортзале, но я и проблемный мальчишка застряли на физике. —Где вас носит?—очередной вопрос от Михаила Владимировича. А потом он замечает наш общий вид, не радуется, что видно по его хмурому лицу, и даже не может сказать ни слова. Что можно подумать в подобном случае? Ничего хорошего. —Кто-то подшутил над Шведовой, а она обвиняет меня, сделав это,— Ваня указывает на его внешний вид, явно не лучше моего. —Все знают, что это сделал ты,—я больно бью его по руке, действительно надеясь, что это было больно. А он даже не вздрогнул! Невыносимо! Как он может так нагло врать и не краснеть? — Не смей бить меня!— предупреждает Ваня, отстраняясь. — Хотя, бей, сколько пожелаешь, все равно бьешь как котенок. — А ты не смей больше никогда даже на метр подходить ко мне! — Больно надо! — Значит, надо, раз так рьяно стараешься привлечь мое внимание. —Сними корону, Каролина, а то уж больно давит. Каролина. Только всегда Каролина. Не Лина, не Кара, никогда из этих имен. Тем временем, физрук выходит из себя: —Замолчали, вы, оба! Выметайтесь отсюда и бегом в туалет, чтобы через пять минут были в спортзале. Михаил Владимирович грозно берет нас за руки в пустой школьный коридор, резко выводя и пронзая ещё одним проницательным взглядом: —Ещё одна драка, и вы идите к директору. Весомая угроза. По лицу Вани я прочитала то же выражение. — В следующий раз все-таки придумай шутку получше, —я скептически оглядываю испорченную форму парня, который даже в жвачке смотрится мило, не то что я, похожая на неуклюжую девчонку. Разворачиваюсь и ухожу, быстрыми шагами и с быстрым биением сердца. —Следующего раза не будет,— отвечает он, но я не поворачиваюсь и не повернусь. Я прекрасно знаю, что он прав. В конце девятого они уехали, в другой город из-за высокооплачиваемой работы его отца. Я даже не помню простилась ли с ним, сказала ли что-то на прощание или когда видела его в последний раз. С тех пор прекратились насмешки от его друзей. Не было источника — не было причины больше осуждать мою стремительно худеющую фигуру. Но как же хорошо! Как замечательно, что он уехал и больше ни за что не вернется. Эта мысль успокаивала, грела мой заледенелое сердце, которое разрывалось на частички атомов, когда я представляла его лицо. Я была благодарна судьбе за всевозможное вмешательство. Даже несмотря на то, что у меня моментами крепло чувство обнять его, как когда-то очень давно, наверное, в прошлой жизни, и вмазать, хорошенько набить его милую мордашку одновременно. Алкоголь, будучи действенным за короткий промежуток времени, стукнул в виски, и я в очередной раз пошатнулась от возникшей боли. Игорь куда-то исчез. Вокруг ни одного знакомого лица. Только я и неизвестные люди, танцующие под громкие биты здешней музыки. Не самая лучшая компания. Какой-то парень положил мне свои ладони на талию, из-за чего мне стало не по себе и моя яростная вспышка вырвалась наружу: —Держись подальше, придурок,—кричу я и выбиваю своей хрупкой рукой его челюсть. Незнакомец смотрит на меня ошарашено, а я, жутко довольная своей выходкой, направляюсь к барной стойке, чтобы заказать очередную порцию крашеной водки. «С каких пор я умею пробивать в челюсть?»—этот вопрос крутится у меня в голове по пути к стойке, которая вертится перед глазами смешными яркими пятнами, смазанными от потрясения. Пространство и время больше не имеют значение. Моя мигрень усиливается до уровня максимума, а в теле будто ломаются кости. Черт, черт, черт. Нужно держать себя в руках... Я ничего не помню или помню все? Что есть реальность, а что вымысел? Мое бренное тело налетает на что-то, на кого-то, но меня это не волнует. Волнует только знакомый запах яблочной шампуни и одеколона, что забирается в легкие своим неизменным путем. Что это? Полусонный бред? В рот забивается пряди волос, и я откашливаюсь, хохоча и поддерживая руку незнакомца, который в темноте клубного света почти не виден моему затуманенному взору. Он приятно пахнет. Или это она? — Какого черта ты напилась? Вопросы, вопросы, вопросы. А может я не хочу отвечать? Я снова смеюсь, стараясь подобраться ближе к этому знакомому шлейфу, расстилающимся в моем сознании. Я вдыхаю аромат яблок и улыбаюсь. Какие приятные духи! Меня трясут за плечи и я легко приоткрываю глаза, недовольно озираясь. — Если не перестанете, я пробью вам челюсть,—грозным, как мне кажется, голосом сообщаю я, показывая зачем-то свои руки. —Только попробуй, Лина, и твое маленькое хрупкое тело рассыпется так же быстро, как и мое дружелюбие,—в сознании моем просыпается смутная тревога. Я стараюсь приглядеться, чтобы не ошибиться с этим. С моим полупьяным выводом, дополненным моей головной болью и ломкой тела. Что за страшный сон! Полубред, что мне дали эти ужасные бармены? —Что с тобой случилось? Что ты тут делаешь?—его голос прерывается из-за оглушительной музыки, имеющей рок направление, которая разносила публику в хлам. Я не обращала на это внимание. Только лихорадочно старалась приглядеться, чтобы точно знать, что пару секунд назад в моем рту были волосы Вани Иванова, ожившего друга детства, восставшего из моих зыбучих воспоминаний. И в этот момент я молилась, что если больно ущипну себя, то проснусь.