Смертельная тишина

Все было бы проще. Мы постоянно привыкли твердить это себе во избежание неприятных последствий, совершенных нами же по ошибке или по глупости. Очень просто обвинить обстоятельства, других людей, погоду, широкий выступ и слишком плохое везение. Но очень сложно обвинить себя. Когда я стала только заболевать, то винила обстоятельства, легко плывущие к нынешнему состоянию. Позже, конечно, пришло жуткое осознание — это общество. Люди, мое окружение заставило усомниться в любви и принятии себя как полноценного человека, оно принудило меня стыдиться внешнего вида и стать замкнутой. Это только его вина, в этом не было сомнений. Даже если болезнь прогрессировала, а злости на людей уже не хватало, то я легко делала виноватым желтый вязанный свитер, в котором я выглядела полной, или слишком дождливые дни в качестве отсутствия аппетита. Но никогда я не думала о том, что виноватой могу быть я. Только я одна. Моя болезнь — это результат безобразия с моей стороны. Вся моя жизнь — мой результат, мои действия, мои мысли. Осознание приходит настолько ясно, что удивительно как я могу стоять здесь, в жуткий мороз пустынной улицы, и ещё быть живой. Потому что мое сердце разбито. На кусочки, частички фрагментов, маленькие стеклышки, больно впивающихся в меня. Люди часто употребляют фразеологизм «разбитое сердце», чтобы показать душевную глубину своих переживаний, в действительности не имея ввиду само понятие этой «разбитости». Но я успела убедиться в том, что разбитое сердце — это не просто метафора. Я вдруг стала осознавать, что выгляжу глупо. Меня так сильно озаботили все эти переживания по поводу возвращения и бесцеремонного вторжения в мою жизнь Вани, что депрессия, с которой я отлично ладила в последние месяцы новой волной поглотила меня. С новым осознанием пришла доля злости. Мне плевать, я не стану рушить мою кирпичную стену из-за того, что кто-то захотел вломиться и пробить брешь. В этот раз моя осада будет сильнее. Я буду сильнее. Уверенность запылала в жилах, и я, убежденная в своих мотивах, направилась к автобусной остановке, надеясь все же попасть в больницу на приём, хоть и раньше положенного. Снег привычно летел своим размеренным ритмом, оставляя лишь мокрые следы на ладонях и лице, аккуратно приземляясь на белую поверхность земли, притоптанной следами ботинок. Вокруг проносились машины и стремительно пробегали люди, вечно спешащие по своим делам, что я, кажется, совершенно не клеилась в эту занятую атмосферу, сосредотачивая внимание на зиме, хоть и холодной и мерзкой, но и в тот же момент приятной и покладистой. — Привет, Лина!—кто-то кричит сзади, но поворачиваясь, я не нахожу никого. Неужели показалось? Но нет, со мной выровнялась знакомая белая иномарка Игоря, моего одноклассника, который в последнее время вёл себя очень странно. Подобная странность заключалась в решении всегда преследовать меня, помогать или поддерживать. И самое непонятное — это то, что это совершенно не вяжется с тем, каким был мой одноклассник раньше. Вспоминая те моменты презрения и издевательств, меня редко душили эмоции, но зато овладевали мысли: тягучие и бесконечные. И тогда мне действительно становилось страшно. Я не верю, что люди способны меняться. Вера в это рождает надежду и доверие, но ни одно из этих чувств не жило в моей душе. —Привет,— вежливо отвечаю, следуя дальше. Чтобы там Игорь не задумал, я не хочу в этом участвовать. Не больше, не меньше. —Куда идёшь? Давай довезу. Очень холодно, заболеешь, посмотри на себя... — Я дойду самостоятельно,— резко отвечаю я, поражаясь этой удивительной настойчивости. На лице Игоря замешательство. Ему ведь никто не отказывает. Он вроде как популярный красавчик. А популярным красавчикам разве дают отворот поворот? Вот и я считаю, что нет. Подсознание подсказывает двигаться дальше, да побыстрее. Нам с ним отчаянно не нравилась эта тревога, бьющаяся у нас в голове красным сигналом. Срочно нужно переключиться на зелёный. —Подожди,—снова кричит неугомонный, вылезая из машины.—Я ведь просто хочу помочь. Давай садись, я довезу тебя, Лина, ты же не хочешь... Почему он так отчаянно цепляется ко мне?... Он приближается стремительно, быстро,с тем влиянием, которое своей энергией источает все его существо. Он хватает за руку и тянет, надеясь, что я поддамся на эти глупые уговоры. —Не трогай меня,— предупреждаю я. Но это, наверное, звучит больше как мольба, нежели предупреждение. Я стараюсь вырваться из железной хватки Игоря, который ещё вчера вечером разыгрывал из себя галантного кавалера, а сейчас источал подозрительную настойчивость. — Что с тобой случилось вчера? Почему ты ушла? Мы же вместе с ребятами собирались поехать ко мне на дачу,— начинает перебегать он на другую тему, подталкивая меня к машине. Слово «дача» вызывает только грязные образы, заставляя непроизвольно покрыться мурашками. Боже, дай мне сил стерпеть уродов, ходящих по этой земле. Один бросает, другой давит. И все делают больно. — Отпусти, — слёзы наворачиваются на глаза, и хочется бежать и не видеть ничего. Почему я всего лишь вещь? Меня трогают, таскают и безжалостно вкатывают в асфальт. Игорь не успел сказать даже и слова, только продолжал все также больно сжимать плечо, словно добиваясь от меня какого-то ожидаемого ответа, ожидаемой реакции. — Что за споры у наших птенчиков? Этот слащавый, вечно довольный голос обрушает на меня снег, дождь и весь ураган спектра эмоций, словно цунами. Милосердность всевышних сил не поддаётся объяснению. — Вали к мамочкам, Иванов,— нагло отвечает Игорь недвусмысленно подчеркивая наличие у парня двух мам. Ваня Иванов — сын четырёх родителей, всеизвестный факт. Семейная история его столь же насыщенна и непонятна, как и физические формулы на контрольной работе. Когда-то детей перепутали в роддоме, и они все свои шестнадцать лет жили в других семьях, совершенно не подозревая об этом нонсенсе. Но сейчас семьи вроде как встретились, да и живут все вместе душа в душу. А у Вани и брат есть Данил — полная противоположность. — Только после тебя, ошибка пьяного фельдшера,— с улыбкой парирует Ваня, излучая невиданную уверенность, большую наглость и самое ужасное - готовность пуститься в драку. Воздух накалялся, постепенно из холода и морозной прохладцы в жар. Жуткий жар расползался по телу, как вирус замедленного действия. Игорь источал злость, наравне с Ваней, легкомысленной натурой, чья полуулыбка заставляла вздрогнуть из-за нахлынувших воспоминаний. Полуулыбка — знак внутренней борьбы. Но в этот же момент меня осенила совершенно другое осознание. Игорь совершенно не удивлён появлению Вани, словно он никуда и не исчезал! — Ты знал, что он вернулся в город? — мой голос полон предательских и резких ноток, словно мне обязаны докладывать каждую возможную мелочь. «Но это не мелочь»,—шепчет внутренний голос.—«Это же Ваня». — Об этом говорят уже всю неделю, — раздраженно отвечает Игорь, продолжая тянуть к своей идиотской машине. — И никто даже не потрудился сообщить мне,— я качаю головою. — Детка, ты же знаешь, что я с тобой буквально честен. После этих оглушающих слов, происходит более оглушающее: губы Игоря тянутся к моим, словно я могу это позволить. Но на одну секунду мне все же кажется, что я могу, потому что я замерла, жутко шокированная из-за невозможности пошевелиться. Что, черт подбери, происходит? Но единственный, кто мог рационально мыслить, только что пробил в челюсть моего «любовника», локтем больно задевая скулу и на моем лице. Боль резким потоком пронзила лицо, заставившим меня прикусить до крови губу, что на глазах непроизвольно выступили слезы. Но вряд ли в тот момент меня волновала моя собственная боль. Меня затапливала другая тревога. Ваня и Игорь, вцепившись в друг друга, были готовы биться насмерть. И что-то мне подсказывало, что вряд ли причиною этому служила я. — Ты делаешь все, дабы разрушить мою жизнь,— заявляет Ваня, больно потягивая оппонента за темные кудри. Игорь легко уворачиваются, подбивая кулаком в живот: — Хватит мешать моим планам! — А ты не лезь куда не надо! Героизм — не мое призвание, это я знаю наверняка. Я не вступаю в конфликты, никогда не спорю и стараюсь держаться особняком, когда вижу опасные ситуации. Но видя зачинающуюся борьбу, мой мозг лихорадочно решил, что пора бы вмешаться. Я резким движением становлюсь между ними, тем самым стараясь помешать этому жестокому насилию: —Перестаньте! Кажется, это на секунду выбивает их обоих из колеи, но всего лишь на какое-то мгновение. Кулак Вани не успев остановится (я очень надеюсь, что не нарочно), врезается мне прямо в то же место, куда недавно попал его локоть — в мое бедное, изнуренное физическими и моральными переживаниями, лицо. Мое лицо — сплошной синяк, в котором запечатлело все горести и прелести. Кажется, я не чувствую боли. Она приглушенная, едва уловимая в моем нынешнем состоянии, когда я вдруг начинаю осознавать, что Ваня Иванов только что ударил меня. Игорь, только очнувшийся, будучи в каком-то пространственном смятении, потянулся к моему лицу, но я резко вздрагиваю. Мне больно. Очень больно. И эта боль — мученически невыносима. —Лина...—пытается он, поддерживая за руку, но я резко его обрываю: —Боюсь я опоздаю на взвешивание, Игорь, с радостью приму приглашение меня подвезти,—равнодушным голосом вещаю я, не отрывая взгляда от шоколадных глаз, смеси расплавленного золота.—Подожди меня в машине. Я не вижу, как удаляется Игорь. Я это чувствую: снежный воздух стал будто напористее, жестокее, холоднее. Ваня смотрит на меня с каким-то презрением и недоверием, словно на надоедливую букашку, возомнившую себя человеком. Словно не жалеет об ударе. Это ломает. Я хочу его спросить, что случилось. Молчание пугает. Его взгляд стал туманен, что я сквозь эти дебри стараюсь разглядеть лучик понятия. Но потом я понимаю. Его взгляд — взгляд предателя. — Что с тобой не так?—шиплю я, чувствуя на губах соль. Я плачу? — Предательница,— шипит в ответ, немилосердно приближаясь. Мы дышим одним воздухом, которого слишком мало для нас двоих. Кислород, тягучая смесь жизни и смерти, давит, проникая в легкие. Оправдания и правда душили горло, раздираемые от желания быть высказанными; ведь он, наверняка, злился за тот поцелуй, коим стал действительным не по моей вине, автоматически, став большим предательством с моей стороны. Он никогда не понимал разницу между разумом и застилающей сознание агрессией, часто срывая на мне свои неустоявшие и неокрепшие гормоны. И что сейчас? Ему опять взбрендило заявить на меня свои долбанные права? Но я больше не та послушная девочка, плачущая из-за разбитых надежд и отчаяния, готовая терпеть провокацию и отвечать молчанием на обиду. Ему бы пора, конечно, осознать этот немилосердный факт, но его всепоглощающее эго просто отвергает это, а зря. Виновата не я, виноваты здесь мы. Это единственная вещь, которую я знала определенно, имела смысл. — Учусь у лучших, —парирую я, не собираясь оправдываться. Раз он сам все решил для себя, тем лучше. Более я ничего не хочу доказывать. — Помнишь, я говорил, что мы друзья на всю жизнь?— жестоко спрашивает он, словно я когда-нибудь смогу забыть его несдержанное обещание.— Так вот, я ошибался. Все, что когда-нибудь имело значение, просто пыль. Горстка, Лина, горстка пепла. — Как я могла так сильно ошибаться в тебе? — мое желание спросить это превысило мой собственный разум. Как я могла тешить себя этими забавными надеждами? Но через долю секунды я понимаю. Я не хочу слышать ответа, потому что это, по обычаю принесёт мне боль. Я более не жду его ответа, молча разворачиваясь, стараясь изо всех сил остаться сильной. Ваня продолжал стоять на пустынной улицке, уперев руки в бока, смотря на меня с досадой, болью и чем-то еще, что я не смогла разгадать. На его лице было написано разочарование. Ваня привык добиваться своего любыми способами, и смирение не входило в список его достоинств. — И не приходи ко мне, когда ты вдруг останешься одна! — Вероятность невелика!—упрямо кричу я в ответ. Я точно знаю, что он будет последним человеком, к кому я обращусь в случае одиночества. Тайком оборачиваясь, я впервые в жизни вижу, как одинокая слеза катится по его щеке. Она — символ боли, недосказанности. Но с этих пор мне все равно. Если ему больно, то это уже не моя проблема. Больше не моя. Быстро отворачиваясь, я спешу к белой иномарке, стараясь мысленно поддерживать своё бьющееся сердце. Я знаю: мое сердце разбито. В прямом смысле этого слова.