Смертельная тишина

Любимый район нашей деревни заявлял о своём присутствии сначала столбами сизого дыма, затем лоскутными красноватыми крышами, выглядывающими из-за холмов. Узкая дорожка, ведущая меня к коттеджу, поворачивает на запад от главной дороги задолго до появления самого дома. Осенний воздух в тот день был особенно стальной, наполненный запахами приближающегося неминуемого дождя. Стоило только допустить эту мысль в голову, как на правую руку упала первая капля, обжигающая своей холодностью. По крупицам, собранный из паров кислорода и водорода, целый дождевой поток обрушился на меня, не захватившей из-за своей глупости даже зонт. Бабушка меня предупреждала, но будучи упрямой, растроганной и зацикленной на своих проблемах, я перестала думать разумно. Разумность —это про мозги и голову, в противовес чувствам. Единственным спасением, правильным решением, был мой любимый недостроенный коттедж, куда я заглядывала каждый раз, когда находилась в нашей деревне. Он был совершенно новый, строился года полтора, и я надеялась, что он простоит нетронутым хозяевами ещё столько же. Здание было окружёно огромной территорией, что невольно подсказывало о наличии в этом доме будущего сада, занимавшего большую его часть. Как же прекрасно здесь будет потом, там, в другой жизни, где я останусь за забором этого всепоглощающего великолепия. Но это будет потом. Сейчас приятно наслаждаться величием в пустом коттедже, больше похожим на заброшенный замок, чем на недостроенный дом. Приятно думать, что я хозяйка своей жизни, великолепного коттеджа и райского сада. Мечты были моей страстью, желанием воплотить свои тайны в реальность. Но вряд ли это было чем-то хорошим для моего воспалённого разума: часто встречаясь с реальностью, становится порой очень трудно не разочароваться. Стремительным движением проникая сквозь пустую глазницу окна, я больно приземляюсь, закидывая своё тело на пыльный пол, устилаемый опилками рабочего мусора. Отряхиваясь, я ощущаю умиротворение, несмотря на легкую боль в области коленного сустава. Второй этаж — вот моя цель. Там находится мое излюбленное место, где чаще всего я ощущаю большое спокойствие и внутреннюю привязанность к привычным стенам. Мои шаги были бесшумны, но торопливы. И мысленно я оглядывала серо-жёлтые бетонные стены пустующих комнат, с сожалением отмечая, что их строительство переходило в новые стадии, что означало небесконечность моего кроткого счастья. Зайдя в последнюю по левой стороне комнату, где практически и любила находиться, я вдруг замерла, скованная страхом. — Что ты здесь делаешь?—может, бестактно кричу я в тишину строительного дома под звук падающих за окном капель. Первое, что я заметила, когда впервые увидела его — это его карие глаза, словно расплавленное темное золото. Они светились озорным огоньком, словно их обладатель был падок на авантюры; по прошествии времени я поняла, что не ошиблась. Кудрявые волосы завивались от влажности, а чистый взгляд создавали мое первое впечатление о нем очень детским и невинным. Наверное, он был очень высоким, так как его длинные ноги превышали ширину подоконника, на котором он сидел, где я обычно не могла достать даже конца. — Очевидно, что не веду себя, как психованная девчонка,— равнодушно замечает незнакомый мальчишка, продолжая восседать на моем любимом месте, огромном подоконнике с обширным окном. — Но...это мой дом,— слабо шепчу я, жутко расстроенная, что любимое место утеряно и сейчас снова придётся выйти под холодный дождь. Мне почему-то казалось, что наличие постороннего в этом пустом, бесхозном доме-призраке, вычеркнет мое нахождение здесь навсегда. Видеть кого-то живого здесь выходило за рамки моего мира. Соответственно, раньше я видела и рабочих, трудящихся здесь сутки напролёт, что редко удавалось пробираться, оставаясь в тени. Иногда приходила женщина, богатая и красивая, она была воплощением идеала, каким обладали все голливудские знаменитости, и о чем-то беседовала с ними. Но более - ни души. Проникая сюда, я была всегда одна. —Да неужели?— явно забавляется он, насмешливо глядя на меня, тем самым добиваясь моего желаемого раздражения.—Что-то нигде не написано об этом, знаешь ли, с тем учетом, что это строящийся дом моей семьи. Тем временем, поток дождя, изливающий своё горе на землю, увеличился и теперь громко тарабанил по стеклу, создавая размытый серый пейзаж. Я уже повернулась, чтобы уйти, так как стыд и неловкость сложившейся ситуации превышал динамику положенного, как сзади послышался голос: — Можешь остаться, если хочешь. Я хотела и не хотела одновременно. Сомнения связали мои чувства в большой комок непонятного, смешанного. Я ощущала себя вором, невольно приникнувшем в чужой дом. Ведь так оно и было! Но только я ничего не крала. Он мягко стучит по месту рядом с ним, заинтересованно глядя на мое распухшее от слез и переживаний лицо. Парень смотрел с неожиданным участием, сочувствием, грустью и осознанием, чтобы меня не привело сюда — это что-то является одиночеством. — Я всегда все порчу,— безжалостно выпаливаю я, садясь напротив него таким образом, что наши ноги переплетались из-за расположения на поверхности оконного блока. Он кивает, забавно покачивая головой своими ниспадающими волосами ; они вызывали желание убрать их с его лица. —Добро пожаловать в мою жизнь,— безропотно соглашается он, озаряя дождливый день своей солнечной улыбкой, протягивая мне крепкую ладонь.—Ваня Иванов, к вашим услугам, грустная миледи, пробравшаяся в мой дом. Я неуверенно, но все же с неким доверием вкладываю свою маленькую ладонь, ощущая электрическое тепло от наших прикосновений: — Каролина. —Та самая из страны кошмаров?—выгибает бровь он. Я качаю головою с улыбкой: —Не-а, та симпатичнее. В тот момент я не особо понимала, что происходит, всячески боясь, что эта случайная встреча окажется глупым сном, после которого я проснусь и снова буду ощущать гнетущее одиночество, бременем лежащим на моей груди. Быть одиноким — не страшно, а больно. Больно от того, что тебе все время кажется, что ты недостоин лучшего. И медленно или быстро, ты постепенно убеждаешься в этом. — И чего же ты так хочешь, Каролина?—спрашивает новый знакомый, внимательным, сканирующим взглядом оглядывая меня. Горестно вздыхая, проводя рукой по шершавой поверхности подоконника, я начинаю исповедь: — Мама хочет, чтобы я стала врачом, хорошо училась и осталась жить в этом глупом городе. Бабушка хочет сделать меня своей копией в молодости, дедушка всегда поддерживает бабушку... Мои друзья не хотят быть моими друзьями, мои знакомые вовсе не мои знакомые...А все парни, которые мне нравились, всегда хотят одного. Но никто не хочет... Резким тонов Ваня Иванов перебивает мою пылкую речь: — Я разве спросил о том, чего хотят другие? Не думай о том, чего хочет бабушка, тот парень или друзья... Чего хочешь ты? Чего я хочу? Задавая этот вопрос, большинству придут в голову тривиальные вещи: мысль о деньгах, лучшей жизни, удачном замужестве и всякой подобной фигне, когда дело касается больного. Но вызывая в воображении четко прорисованное будущее успешного врача с дежурной улыбке на лице и рядом с подобным мужем за ручку, у меня в горле создавался жуткий комок — признак непролитых слез. — Откуда мне знать, чего я хочу? — Полагаю, это находится в твоём сердце, — он пожимает плечами, словно это действительно так, и что совершенно глупо этого не знать. — Тогда я ничего не хочу,— злюсь я от безысходности. Мое сердце — пустое, трепещущее и безнадежно глупое. А как глупое сердце может хотеть чего-то? — Но это блеф, Каролина . Ты, конечно, хочешь того, чего хотят все остальные,—говорит он, делая из этого абсурдного утверждения ничто иное, как факт.— Звучит обидно, но зато правдиво. —Звучит как бред. Злость, неизвестно откуда взявшаяся в моем жутко подавленном состоянии, была невозможна в своём проявлении. Я редко злилась на кого-либо, стараясь сдерживать поток нахлынувшей агрессии, заталкивая ее глубоко в недры души. Но она, непозволительная злость, раздирала, рвала и метала. С чего он взял, что знает меня? —И что же тогда, загадочный незнакомец, который знает каждый ответ на каждый вопрос? Расскажи мне, чего я так страстно желаю? Смех, сначала тихий, бушующий, взревел с нег, став основой его эмоции. Затем он подвигается ближе; беря мою руку, по которой проходят мурашки от этих неожиданных прикосновений, поднося ее к его бьющемуся сердцу, словно подсказывая ответ. — Каждый хочет любви, дорогая Лина, даже ты. Той самой любви, в которую можно окунуться с омутом, без остатка,— он переходит на шёпот, говоря по словам.— Любви к кому-то, к себе и к жизни. Гармонии, мироощущения. Ты хочешь чувствовать хоть что-то, хочешь приключений и море опасностей. Ты просто хочешь почувствовать себя живой. —Разве все этого хотят?—сердце стучит, готовое выпрыгнуть из грудной клетки. Живое, искреннее, готовое пуститься хоть на край света. Слёзы собираются в уголках глаз, задерживаемые лишь моими нахлынувшими эмоциями, туманом застилающим все мое сознание. Терять сознание хотя бы приятнее, чем его лишаться. — Каждый,—тихо соглашается он, снова пожимая плечами. Его простая истина была залогом успешного влияния на меня, достигая верного эффекта. Голос полон своей, особенной грусти, такой глубокой, что в тот момент мне было действительно тяжело не разрыдаться. На секунду мы встречаемся взглядом, целой вселенной, держащих нас от дождливого дня, проблем и прочей ерунды, легко протекающей в обыденности. Не знаю, сколько проходит времени после того, как он тянет мне свою аристократичную руку, руку музыканта или художника и говорит: — Ну что, мир? Я с непониманием смотрю на него: — А мы ссорились? —Конечно, как и ссорятся все друзья. —Друзья? — удивляюсь я. Разве мы успели сблизится настолько, чтобы стать друзьями? Мое живое сердце подсказывает мне ответ. —Если ты не против,— он улыбается, в очередной раз озаряя эту планету своим сиянием. Мне нравится эта улыбка. Улыбка Вани. Улыбка хорошого человека. Улыбка друга. —В таком случае,—говорю я.—Против нас лишь одна вещь. Он поддаётся вперёд, заключая со мной зрительный контакт: —Что же это? —Время,—просто отвечаю я, зная эту истину. Он грустно улыбается, и я понимаю, что он тоже знаком с этим понятием. —В таком случаем за нас одна вещь,—задумчиво протягивает Ваня, протягивая свой мизинец. Я непонимающе гляжу на него, но потом понимаю, протягивая свой мизинец, скрепляя с его. —Клятва вечной дружбы?—спрашиваю я, заливаясь добрым смехом. Неужели можно вот так вот, очень просто стать друзьями на всю жизнь? Нет, невозможно. — Но ведь ничто не длится вечно. Он не соглашается: —Вечность — тоже понятие растяжимое. Но он ошибался: наша вечность продлилась куда меньше, чем этого хотелось.