Смертельная тишина

Звонок пронизывает если не всю вселенную, то большую ее часть, когда я быстрым шагом перегибаю лестничную площадку, поворачивая за угол. Пустынная тишина тем же методом поглощает все вокруг, и только легкие разговоры слышатся сквозь стены, ограждённые дверьми, где сидят заполненные классы. Моя нога тихо ступает по зелёной плитке, но я никуда не спешу. Слишком мало желания присутствовать на уроке алгебры, чтобы бежать сломя голову. Слишком грустно прорешивать графики и уравнения, когда на душе скребут кошки. Но сколько ни тянешь время — оно в сотый раз движется медленнее, чем бы хотелось. —Простите за опоздание, Ольга Витальевна,— начинаю говорить идеально заученную фразу, едва переступая порог кабинета. Ольга Витальевна оглядывает меня с равнодушием, лишь некоторый укор проскальзывает в ее взгляде: —Это ваше последнее опоздание, Шведова. Не последнее. Она всегда так говорит. Пожалуй, мои опоздания настолько привычное явление, что ей бы пора смирится с этим. Я с вынужденным вздохом прохожу за своё место, вдруг с удивлением обнаруживая, что вместо привычной Виолетты Устюжиной, моей соседки по парте, рядом с моим местом сидит Даня Иванов. Словно напоминая мне чьим братом он является, я слышу знакомый голос: —Не стеклянная, Шведова, подвинься. Его место прямо позади моего, и от этого я замираю ещё сильнее. Чувствовать осуждающий взгляд все уроки — унизительная вещь и жутко пренеприятная. —Глухая, что ли? — с вызовом смотрит Ваня на меня, прожигая ненавистным взглядом. И откуда столько злости? Такой ненависти, таящейся в недрах души? Но первому чему я научилась, ходя к своему психологу, так это обходить стороной любые конфликты и не обращать внимание на подобные мелочи. Единственно полезная вещь. — Ваня,— осуждающе шипит Даня, выразительно смотря на него.— Присаживайся, пожалуйста, Лина. Благодарность затапливает меня, и я с облегчением усаживаюсь на своё привычное место. Я улыбаюсь ему в ответ: хоть кто-то вежливо обходится со мной. Даня сам по себе был очень приятным человеком, насколько я его знала. В отличие от своего брата, он мог вызывать только положительные эмоции. Раньше, во время моей крепкой дружбы с Ваней, мне редко удавалось с ним пообщаться: то Ваня тянул нас в какую-то очередную авантюру, то Даня был вечно занят учебой. Он единственный человек из моих знакомых, который знает практически все на свете. Образование, серьезность и знание своего будущего — вот три определения, отписывающие его личность. Вот почему мы так редко общались раньше. Мы с Ваней были просто другими. Нам больше было интересно полазить по гаражам или повалятся в снегу, воссоздавая образ снежного ангела, вместо изучения географии или биологии, чем так увлекался его брат. Я неожиданным образом наткнулась на его заинтересованный взгляд, оценивающий меня и перебегающий назад, скорее всего, на Ваню. —Вы поссорились?— тихо шепчет он, стараясь, как я полагаю, не дать нашему соседу сзади услышать этот маленький диалог. Я качаю головой, растерянно пожимая плечами: —Это не моя вина. Данила в задумчивости крутит шариковую ручку, далеким взглядом оглядывая доску, где наш двоечник Боря яро записывал задание, а Ольга Витальевна, как обычно, уткнулась в монитор своего ноутбука, не обращая внимание на старание ненаглядного ученика. Идеальный урок. — Ты изменилась, Лина,—словно подводит некоторый итог к заключению анализа моего образа Даня, слегка приподнимая уголки губ. Не хочет обидеть, наверное.—Я имею ввиду...твои проблемы со здоровьем не оставляют желать лучшего, поэтому единственное, что я хотел... —Ты хотел заткнуться, может?—как-то раздраженно раздаётся Ванин голос позади, в котором чувствуется лишь констатация факта, ничего более. Он устал злиться, ссориться и ругаться. Этот тон не был миролюбивый, но и злым он не был также. Хорошо, что мне не видно его лица. — У вас явно очень хорошие отношения,—снова пожимаю плечами, говорю я. Даня сочувственно смотрит на меня, собираясь сказать очередную пламенную речь, которая должна бы мне помочь, но его опережает брат, явно недовольный моим общением с соседом: —  Как будто это твоё дело, Шведова. Я закатываю глаза и машу рукой Дане, телепатически объясняя ему причину этого поведения, мол человек такой, ничего не поделаешь. Даня кивает. Уж его брат точно знает это и без моих труднообъяснимых жестов. Весь день, словно дымка, проплыл все тем же темпом, что и привычно. Школа, никогда не внушающая ничего положительного в мою жизнь, была жуткой причиной моей раздражимости. Более Ваня не старался как-то коммуницировать, держась особняком, в кругу бывших-нынешних одноклассниц, с обожанием слушающих его очередную «геройскую» историю, которая произошла с ним во время отсутствия. Вероятно, поприглашал их уже на воскресные гулянки. Даня же, наоборот, как-то не стремился возобновить свои былые отношения с друзьями, практически не обмениваясь с братом репликами, он грустно посиживал со мной на переменах в классе, когда все остальные наши одноклассники радовались жизни вне кабинета. Он то ерзал на стуле, то как-то нервно почесывал затылок, то встречался со мной пугливым взглядом, что на третий раз уже вывело из себя. — Исповедуйтесь, Даниил,—предлагаю я, рукой указывая на пустой класс, по старой привычке подтрунивая и коверкая его имя. Будто не ожидая от меня подобного заманчивого предложения, брат Вани слегка смутился, словно я каким-то тайным образом проникла в его мысли, обличив его состояние. — Я и забыл, какая ты внимательная,—нахмурился Даня, беря в руки свою дурацкую шариковую ручку. Я качаю головою: —Не нужно быть гением, чтобы понять, что тебя грызёт любопытство. Действительно, люди порою не видят себя со стороны. Их чувства, их эмоции иногда становятся такими явными, что удивительно, что они ещё не кричат об этом. Но они на самом деле не кричат из-за ненадобности: их глаза говорят сами за себя. — Я просто в замешательстве,—с некой загадочной искоркой говорит он, пожимая плечами, словно в действительности не может разобраться в ситуации.— Что случилось между вами? С тех пор как мы приехали, Ваня как не свой. Вечно ходит, замученный своими «тяжелыми» мыслями, ещё такое резкое отношению к тебе,  к его некогда святой подруге... —Да ты прям сплетник, Даниил, все тебе интересно,—я не знаю, что он рассчитывал услышать от меня. Что я каким-то боком обидела его? Предала? Кинула? Что?—Попробуй спросить его самого, потому что Ваня — самый непонятный и непредсказуемый человек для меня. —Вам нужно просто сесть и поговорить, напомнить самим себе, как сильно вы любите друг друга,—пророчит Даня свою истину таким тоном, словно более правильного исхода не существует. —Мы не любим друг друга,— вру я, отворачиваясь. Моя ложь лишь наполовину правда: я, может, и любила Ваню, а вот было ли это взаимно? Трудно говорить о любви в целом — это больно и неприятно. Обличительная правда и ложь жестоко встречаются с реальностью. — Ты лжёшь,—прямо заявляет мой сосед, уверенно складывая руки. С резким вздохом и стоном разочарования, я откидываюсь на спинку стула, тоже недовольно поскрипывающим под моим весом, закрывая глаза. —Вовсе нет,—твержу я, ни за что в жизни не способная признаться кому-то, даже себе, что могу любить человека, который меня ненавидит. Но ведь я и правда не люблю, разве не так? Если бы любила, то нашла бы путь к примирению. Данила недовольно цокает и драматично закатывает глаза, всем своим видом показывая на мою глупость. —В этом вся психология,—по итогу заключает он, встречаясь со мной взглядом. Я не согласна. —В этом нет смысла! — Смысл лишь один — вы оба страдаете из-за своей гордости,—вскипает Даня, уже настойчиво качая золотистой головой с уверенным видом.—Но кому от этого лучше? Ты не можешь вечно избегать его, а он тебя. Ваш конфликт решаем, но вы просто не хотите слышать друг друга. Я хотела сказать многое. Объяснить Даниле, что он, безусловно, прав, но все, что он предлагает, бессмысленная затея. Ваня стал презирать меня за долго до своего отъезда,  настраивая практически всех моих одноклассников против меня, устраивая дурацкие розыгрыши и искренне потешаясь надо мной. Я не привыкла это признавать, но и скрывать не имеет смысла. Ваня Иванов — первопричина моей болезни. Как-то однажды я услышала как он с друзьями в раздевалке обсуждал у кого самая красивая фигура из девочек. Банальность и жутчайшая тривиальность лишь в том, что он несколько раз повторил: —Шведова же жирная корова. Четыре слова больно впились своими острыми концами в сердце, в душу и прочно засели в голове. Шведова же жирная корова. С того дня я перестала быть собой прежней. С того дня я такая, какая я есть. И в этом первопричина. —Это...сложно, Дань,—выдавливаю я, надеясь, что не разрыдаюсь. Но напрасно: хрустальные слёзы непроизвольно проливают мое горе и утраченное счастье. Они обрушиваются ураганом, захватывая в свои дебри. Мои слёзы — тоже символ боли. Но это не Ванина ответственность. Больше не его. Теперь это только моя ответственность. — Лина...—начал было успокаивать Даня, стараясь найти слова поддержки. Он хороший человек. Определенно хороший. Но его старания напрасны; звенит звонок на урок, и в то же мгновение в класс влетают одноклассники с привычным шумом и гамом, где среди всех прочих мне попадается высокая фигура Вани, расплывающимся в веселой улыбке. Слёзы на щеках не высохли, но с появлением их причины, мне снова хочется разрыдаться, уткнувшись в колени и забившись в угол. На какое-то мгновение я смотрю на него, не в состоянии сдерживать всю свою бьющую ключом боль, а в следующее — наши взгляды встречаются, и былая улыбка сползает с его лица маской. Он останавливается, и опять на очередное мгновение мне кажется, что сейчас все решится. Он решится, я решусь. Весь мир — замедленная пленка старой жизни. Она течёт своими чудесами, но без нас. Мы — отдельный фрагмент, часть этой быстрой вселенной, ее влияние. Это мгновение кажется сущей вечностью, глубокой пропастью, но оно разрушено. Лиза сзади подходит к Ване и тянет его за руку, игриво выгибая бровь. Будто оцепенев, он не сразу понимает разницу между грезами и реальностью, поглощённый этой особенной связью между нами, но в следущий миг он грустно улыбается блондинке, следуя ее прихотям. Проходя мимо, он даже не смотрит на меня, но яблочный шлейф предательски забивается в ноздри, заставляя мое сердце в очередной раз разбиваться. —В этом вся психология,—повторяет Данила, качая головой от безуспешности. И кажется, что я с этим согласна.