Смертельная тишина

В школе Игорь появляется только после пятого урока, по какой-то причине решив, что отсидев последний шестой урок физкультуры, он будет прощен нашим классным руководителем. — Максим Викторович оторвёт мне голову, если не увидит его лучшего ученика, гордость всей школы, капитана бейсбольной, волейбольной...—начинает восхваляться Игорь, беря меня за руку, но я по своей привычке перебиваю: — Поведай, пожалуйста, ты день и ночь так себя любишь или с перерывом на обед? Игорь поправляет свои волосы, даря мне идеальную улыбку, символ безупречности его личности. Что-то тревожное в нем самом вызывает во мне смутные опасения, однако его тёплая рука все так же в моей руке, и я не хочу отстраняться. Приятно с кем-то держаться за руку. —Только по четвергам,—весело пожимает плечами он, направляя нас к спортзалу. —Сегодня пятница, умник,—закатываю я глаза, стараясь отвлечься на этот занимательный диалог, избегая любых взглядов по обращению к заметной фигуре Вани, уже вовсю играющим в баскетбол с остальными мальчишками. С того самого понедельника мы не обмолвились ни словом. Он все так же сверлил мою спину обвиняющим взглядом на задней парте, но прямых выпадов, разговоров и прочего не наблюдалось. Даня, уставший от своих нравоучений уже на второй день, сдался и теперь просто беседовал со мной о квантовой физике и новых изобретениях в мире техники. Сейчас он играл вместе с братом, ловко перекидывая мяч из руки в руки. Их работа с Ваней была тесно взаимосвязана, словно второе дыхание, третья рука и моментальная реакция. Игорь заметил мою скованность: —Думаешь, он мне соперник? Конечно, я знаю кого он имеет ввиду. Невинный, опасный и прямой вопрос. Я вырываю свою руку, чувствуя лишь сплошное раздражение. —Перестань,—прошу я, ненавидя этот вопрос.—Я не хочу говорить об этом. —Просто ответь,—настойчивый тон вызывал ещё большее раздражение, смешанное с наступающей злостью.—Кто лучше, Лина? Что-то ударяет нас вперёд, поочередно задевая и меня, и Игоря, сразу сканирующего виновного. С этим я вспоминаю синяк на скуле, полученный мной( надеюсь, случайно) почти неделю назад. Он запульсировал, так как его создатель находился близко. —Игорь, солнышко, я твой главный соперник,—расплывается в жёсткой улыбке Иванов с удовольствием смотря то на меня, то на него. —И я лучше. Мне хочется ударить его. Выбить всю дурь. Показать на себя, и просто заставить его страдать. Он в очередной раз втягивает в меня дурацкую ситуацию. Мой взгляд встречается с Игорем, и я вдруг опознаю, что безумно зла на обоих. Зла на себя. Зла на Ваню. Зла на баскетбольный мяч. Зла на весь мир. Злость хоть не лучшее чувство, но зато оно самое настоящее. В нем нет ничего фальшивого или лицемерного. Она просто есть, и она рождает хаос. — Если вы не заткнетесь сейчас же, то я буду вынуждена сделать это за вас,— не стремясь хоть к какой-либо вежливости, строго замечаю я, вставая между ними и забирая баскетбольный мяч. Игорь смотрит на меня с удивлением, Ваня же с вызовым. Я знаю, что ко всем тем вещам, злящих меня больше всего на свете, я либо привыкаю со скрипом, либо рушу. И в этом состоит великая разница. К черту дипломатию и миролюбивый тон. Привыкать к этому —неразумно, глупо. — С удовольствием посмотрю на это,—расплылся в улыбке Иванов, рассмеявшись. —Лина, не делай этого...—послышался шёпот Игоря. Он не хочет, чтобы я это делала. А я хочу. Сзади послышались смешки в тон главному герою этого спектакля. Никогда не могла сказать, что имела особо близкие отношения со своими одноклассниками. Наш класс не был показательным по своей дружбе. Все мы находились друг с другом по необходимости, глубоко связанной с нашей обязанностью посещать школу. Но Вани не было целый год, а я все это время была с ними, видясь каждый день, деля общие проблемы и интересы. Я не надеялась на их поддержку. Наш мир настолько хрупок, что трудно говорить об его поддержке. Потому что надеяться слишком опасно. Единственный, кто тебя может поддержать, это ты сам. Случайно встретившись взглядом с Даней, трясущим головой, я понимала, что мое решение важно. Важно обладать уверенностью отстоять свою точку зрения и себя. Оно бы до глупости детским и невозможным, но оно было моим. — Боюсь, твои слова все также пусты, как и ты сама,—презрительно бросает Ваня, приближаясь. Я не слышала, что кричал Игорь или Даня, когда это началось. Мои чувства сплелись с Ваниными в одно целое. Может, он хотел того же, чего хотела я. Может, мы всегда хотели одного. Звук сильной пощечины заставляет вздрогнуть меня, с каким-то удивлением смотря на его горящую щеку и свою руку. Совершенно глупое действо рождает наиболее глупое. Мой расчет примерно таков: он гораздо выше и шире меня, с хорошей мальчишеской  выручкой, а я всего лишь девушка с пищеварительным расстройством. Если бы я была парнем, остальные позволили бы нам выяснить отношения самим. Но люди обычно придерживаются того, что когда девушка бьет парня выше ее на две головы, это самооборона. Раз вокруг нас полно этих самых людей, то самое большее секунд через десять или пятнадцать кто- нибудь нас разнимет. Я надеюсь. Все было как в тумане: мы одновременно сцепляемся вместе, рука моего врага в моей руке, наши кулаки действуют за нас. И я уже знаю — между нами безжалостная драка, самая первая в моей жизни и первая драка с девчонкой у Вани. Этот факт в какой-то момент отрезвляет меня, потому что я определенно чувствую и знаю, я не дерусь, я не даю пощечин, я не злой человек. Я — добрая, милая Каролина из страны Чудес, не Кошмаров. Но в следующую секунду мое худое немощное тело, состоящее только разве из костей и тонкого слоя кожи, падает вниз, на жесткий пол, встречаясь с гнетущей реальностью. Зло наяву. Добро внутри. Но теперь зло повсюду. —Кто же победитель?—каким-то образом успевает прошептать соперник, усмехаясь, придавливая всем своим весом меня, заламывая руки. Все курсы самообороны, тхэквондо и борьбы, которые я посещала в восемь лет, были бесполезны. Мой мозг отказывался воспроизводить из памяти хоть что-нибудь. Но я отчаянно молилась. Кажется, я проигрываю. Проигрываю с униженным достоинством и на виду у всех этих парней-задавак, которые продолжат смеяться своим мерзким смехом, навсегда запоминая, что моя роль — роль проигравшей, роль неудачницы Лины, анорексички и бывшей подружки Иванова. —Достаточно просто найти слабое место противника,—смутным образом проплыли слова моего инструктора по тхэквондо в голове, чьё имя было столь сложным, что я даже не утруждалась запоминать его.—Вам необязательно знать все приемы мира, чтобы победить врага. Враг — тоже человек, и он имеет свои слабые и сильные стороны. Поэтому иногда, чтобы победить, нужно лишь обладать знанием. Используйте это. Потому что слабости — это то, что делает человека уязвимым. —Забыла как разговаривать, Шведова?— спрашивает Иванов, тревожно смотря на застывшую в улыбке меня. Я улыбаюсь? Впервые за долгое время я встречаюсь с его взглядом расплавленного золота, но это лишь увеличивает эффект. Наша поза больше похожа на объятия, чем на драку. —Ванюша, Ванечка, Ива...—детские прозвища заставляют его замереть, нахмурив брови. Я улыбаюсь ему. Его никто так не называет. Очень давно. Никто и никогда. И это правильная реакция: его тело расслабляется, как и его руки, заламывающие мои. И через две секунды ожидания я уже знаю слабое место Вани Иванова —  неспособность разума противостоять чувствам, неожиданность, победившая инстинкт. Мои губы насильно притягивают его, заставляя влиться в очередное сплошное добровольное чувство: страсть. Полыхающий пожар внутри раздирал, был хуже логики и разума, был хуже всего. Поцелуй не был нежным, каким я видела его в фильмах или представляла в своём воображении, когда старалась представить себя и кого-то, он был слишком ярким, захватывающим и глубоким. Он был лишён разума, им руководили эмоции. Руки инстинктивно касаются его темных кудрей, а его перебирают несколько моих золотистых прядей волос, прилипших к щеке, превратившихся, наверное, в подобие птичьего гнезда. Но есть одна деталь. Я должна была завершить этот спектакль. Обязана. Безоговорочно. Иначе проиграю. С некоторым нежеланием, которое я глубоко засунула в недры своего глупого сердца, так страшно бьющегося, но тем не менее, с правильностью суждений, я левой ногой пробиваю в его живот. Выкатываюсь на поверхность в бок и встаю, победно смотря на не менее удивленного проигравшего. — Вероятно, победитель сегодня только один,—улыбаюсь от уха до уха я, жутко довольная своей выходкой. Спасибо вам, занятия по самообороне. Я не вижу эмоций Вани, я их чувствую: унижение, боль и предательство. — Это нечестно,—сквозь зубы шипит он, гневно сверкая взглядом. Его щеки горят со стыда, но это лишь добавляет удовольствие в мой выигрыш. Мои тоже горят, но этот поцелуй был вынужденным, успокаиваю я себя. — Когда силы неравны, такого понятия, как грязные приемы, не существует. Мой желудок сжимается, пытаясь исторгнуть содержимое. Я сглатываю, не обращая на кислый привкус во рту. Черт, анорексия и мой неактивный образ дают о себе знать. Моя голова гремит, кружится и болит, так же как и мое тело. Вокруг все плывёт, но я вдруг замечаю, что вокруг нас никого, а тело Вани распласталось на полу. Его физическая боль прошла, но моральная ещё держит в плену. И он не стремится встать. Я кашляю, мои легкие наполнилось душным, спертым воздухом, заставляющим меня искать свежие потоки. Нам вредны резкие физические нагрузки, девочкам, страдающим пищеварительным расстройством с задатком болезней лёгочных органов.Это может вызвать осложнения. Где, черт возьми, Даня или Игорь? Я резко опускаюсь на пол, уже определяя своё внутреннее состояние. Предобморочное состояние, смешанное с приступом ларингоспазмы. Срочно нужно воды, горизонтального положения и свежего воздуха. Я обеспечиваю себе лишь второе. —Каролина, с тобой все в порядке?—чей-то голос прорывается сквозь сон, но я слышу в нем тревожные нотки. —Давай притворяйся умирающей, ты же у нас первоклассная актриса,—тот же голос кружит вокруг меня. —Ты слышишь меня?—он приближается, становясь все более блеклым и неслышным для моего потухшего сознания,—Нет, на этот раз ты меня не проведешь, ясно? Потом, кажется я наконец-то отключаюсь. Я не слышу и не вижу ничего, чувствую лишь какую-то отстранённость в сознании. Будто бы я одна, совершенно одна. Но одиночество — лучше боли. Но в следующее мгновение я просыпаюсь, и перед моим лицом я вижу его лицо. Почему первым, что я вижу, должно быть обязательно его лицо? —Лина?—Ваня наклоняется, бережно убирая мои волосы с лица. Мы же недавно дрались, готовые поубивать друг друга... Я приподнимаюсь на локтях, с замешательством смотря на него. Он больше не агрессивный подросток, падший на драку с одноклассницей. Он теперь —забота и нежность. Что за лицемерие? Но потом я понимаю. Мой взгляд фокусируется на людях, стоящих за его спиной. Игорь, Данила и Максим Викторович... —Шведова, пришли в себя?—строго спрашивает физрук, подходя ближе к нашему дуэту. —Только не звоните маме!—сонная безмятежность снята, и только адреналин бежит по венам своей бесконечной энергией. Я дышу, я жива, со мной все хорошо. Небольшое перенапряжение. Если мама узнает, что у меня был первый за два года приступ ларингоспазмы и потеря сознания, то мне обеспечены выходные в больнице. И это наилучший исход. Худший — ее решение вновь оставить меня на больничной койке в течение месяца. — В мой кабинет,—грозно указал головой Максим Викторович, оборачиваясь и пронизывая драчунов, то есть нас, самым выразительным взглядом.—Одна минута, я жду. —Так мило, что ты за меня заступилась,—кто-то шепчет позади, и поворачиваясь, я нахожу Игоря. —Я ни за кого не заступалась,—раздраженно бросаю ему, жалея, что затеяла эту фигню драку с мальчишкой. Я больно потираю висок, вспоминая все ушибы, полученные за ближайшие двадцать минут. Мой живот — вот это страдание номер один. Кажется, завтра здесь будет полчище синяков. На моей правой руке пострадал мизинец, но должен оклематься через некоторое время, как я считаю. В основном, не считая моих привычных припадков и небольшого синяка с прошлой пятницы на скуле, я вполне ничего так держусь. —Прости, что не вмешался, детка, я просто...—Игорь снова ноет свои дурацкие оправдания, но я все ещё злюсь. Может, завтра мне будет глубоко плевать, но сама спичка, брошенная им в этот пожар, была непростительна. —Иди домой, Игорек, полежи и поспи перед завтрашним матчем,—равнодушно бросаю я, вытягиваю свою руку из его. На прощание он чмокает в щеку и говорит убедительным тоном: —Завтра я его порву, Лина! Как будто это мне поможет. Его фигура пропадает за задней дверцей спортзала, и закатывая глаза от невыносимости тупой ситуации, куда я попала впервые в своей жизни, я поворачиваюсь к Ивановым. —Таких придурков ещё поискать,—хохотнул Ваня, поправляя свои кудри, которые я только недавно... Ничего! —Таких как ты тоже,—грублю я. В наш мелкий спор вступает Даня: —Подеритесь ещё раз, чего уж томить? Мы с Ваней оглядываем друг друга гневными взглядами, и плечом к плечу движемся к кабинету физрука, по совместительству нашего классного руководителя. —Данила, будь лапочкой, подожди снаружи,—тем же строгим тоном объявляет Максим Викторович, с загадочной улыбкой попивая свой любимый чай с бергамотом. В прошлом году мы всем классом сбросились на годовой запас чая с бергамотом, чтобы наш любимый учитель ни в чем не нуждался. Видимо, запас с тех пор истощается, так как Максим Викторович не предлагает по обычаю выпить крепкого, насыщенного, самого лучшего напитка на этой планете. —Не предложите?— с наигранной обидой спрашивает Ваня, запрыгивая на небольшой кожаный диван. Максим Викторович одаривает его надменным взглядом, качая головой: —Только не после того, как ты так жестоко приземлился на мой любимый диван. Я вмешиваюсь: —В таком случае, напиток богов здесь заслуживаю только я? —Умница!—восклицает учитель, передавая мне чай. Я ухмыляюсь. —Только не злорадствуй, Шведова,—локтем пинает меня Ваня, когда я присаживаюсь рядом, к своему неудовольствию, не имея пространства отстраниться.— Злость тебе не к лицу. Чай проливается на мою руку, и тогда я снова в раздражении. —Вероятно, мне больше идут синяки?—зло прожигаю его взглядом, указывая на свою скулу. На какое-то мгновение в его взгляде читается вина и жалость, и он старается оправдаться: —Я вовсе не... Михаил Викторович, жутко нетерпеливый человек, уже утомленный от нашей перепалки прерывает жалкие оправдания моего обидчика: —Иванов, ты избил девушку? Он не знает, что ответить, в растерянности смотря то на тренера, то на меня. Этот взгляд вдруг напоминает мне тот, когда я впервые увидела его. Он не знал жизни или боли, он был одинок и подавлен. —Она дала мне пощечину,—в итоге уверенно оправдывает себя Ваня, опять с каким-то чувством сожалением оглядывая мою скулу. Физрук хмурится и ожидает моего слова. Я не против. —Он вынудил меня сделать это,—резко отвечаю я, мечтаю поскорее расправится с этой ситуации и быть по пути домой.—Его хамское поведение выводит мне из себя с того самого момента, как он вернулся. Согласитесь, Максим Викторович, вряд ли вы бы сдержались. Мои слова — правда, переплетенная с верностью. Я устала быть жертвой, которая боится ступить и шаг перед опасностью. Я устала терпеть издевательства, неоправданные ничем. Я просто устала. Устала любить и ненавидеть. Максим Викторович задумчиво смотрит на нас, анализируя в своей голове все произошедшее в спортзале, стараясь дать своему мнению огласку. —В таком случае, мы подождём, мои сладкие,—весело ухмыляется наш безумец-учитель, открывая дверь, однозначно указывая на выход. Что? Если это шутка, то мне несмешно. —Чего подождём?—оглашает наш общий вопрос Иванов. Максим Викторович снова расплывается в улыбке: — Чего-чего? Вашей свадьбы, детишек на заднем дворе, медового месяца и... —У вас передоз бергамота,—с отвращением ставит диагноз Ваня. Впервые, я согласна с ним. —Теперь и пошутить нельзя,—фыркает Максим Викторович, поддёргивая зелёный свисток на шее.—Подождём, говорю, пока...спор исчерпает сам себя. Завтра, к примеру, к вашей удаче, уборщица взяла отпуск, вы будете драить кабинеты первого этажа... —Нет, нет, нет,—сжимает руки в кулаки мой бывший лучший друг с какой-то определённой неприязнью оглядывая меня. Я складываю руки на груди: — Максим Викторович, кроме шуток, мы терпеть друг друга не можем. Этого даже не стоило говорить. Все это знали. Но учитель задумал какую-то свою игру, которая очень мне не нравится. —Я знаю, Каролина,—кивнул головой он, выпроваживая нас.—Завтра в тридцать седьмом, после шестого урока, детки. Без опозданий. И без драк. Последнее предложение было подчёркнуто тремя красными линиями. Но в этом даже не было крайней необходимостью: более драться я не собираюсь. Даже защищаться не стану. Пусть буду жертвой. Перед нами громко захлопнулась дверь и послышался звук закрывающейся щеколды, будто бы приговор. В ту же секунду я разворачиваюсь и собираюсь поспешно уйти, чтобы не опоздать на ближайший автобус, попутно спрашивая себя , куда делся Данила. — Лина?— окрикивает меня Ваня, но я не спешу останавливаться. Я не бегу, пока не бегу, но иду максимально в темпе. Может, он не станет досаждать меня разговорами, из которых никогда не выходит ничего хорошего? Если он хотя бы немного меня уважает, то так и поступит. —Стой!—снова кричит парень, срываясь с места. Он пускается вдогонку. О, нет, прости, Ванечка, даже и не подумаю. Теперь я бегу, пробегая лестничную площадку, ступеньки одна за другой и дыхание, хоть и сбивается, мой адреналин даёт нужный результат. —В чем твоя чертова проблема? Перила больно впиваются в спину, а руки насильно зажаты. Конечно, насилие — лучшее проявление садистских наклонностей. Эти познания не дают мне покоя: —Расстройство психического состояния? Отрицание, непринятие и насилие. Что дальше? Ударишь или...убьешь? Его тёплое дыхание рождает горстку стыдных воспоминаний в спортзале, и я закрываю глаза, чтобы рассеять их на атомы. Агония, как и злость, схожи с моим спокойствием. Сколько нужно пережить, чтобы стать такой, какой я бы хотела быть всегда — лаконичной в своей прелести. Его руки, зажатые в моих разжимаются, и в него приходит осознание себя и анализ происходящего. —Почему ты должна быть обязательно такой..?—риторический вопрос. —Потому что ты такой. —В этом нет моей вины. —Как и моей. И все. Это камень преткновения. Точка возврата, делающей нас маленькими ничтожными людьми, вечно ищущих одно решение любой проблемы — винить всех, кроме себя. Я разминаю руки, до сих пор чувствуя горячее прикосновение его рук, но стараюсь не думать о своих горящих щеках. Возможно, здесь можно было бы поставить злосчастную точку, но я предпочту многоточие. Почти завернув за угол, я поворачиваюсь и задаю этот вопрос кудрявому мальчику с дождливого мезонина: —Что ты хотел сказать мне? Я рассудительна и спокойна. Мой голос не дрожит, но предательски срывается в конце. Невозможность видеть его лица угнетает, и мое сердце бьется в разы быстрее, набирая обороты. Я вижу: нас разделяет расстояние. В буквальном смысле. —Ничего особенного, Каролина. —Но... —До завтра,— резко заканчивается этот диалог Ваня. Теперь он уходит. Я тоже должна уйти. Просто обязана, иначе опоздаю на свой автобус, идущий ровно раз в час. Но даже не смотря на часы, я вдруг понимаю, что опоздала. Может, все можно было предотвратить. Когда-то. Но сейчас слишком поздно. И чья же в этом вина?