Смертельная тишина

Я поняла: в этом нет более никого смысла. Хотя, разве он когда-либо был? Определенно, нет. Весь смысл потерян где-то на просторах, а здесь, в тюрьме собственных эмоций, его не было вовсе. Странно, что я понимаю это только сейчас, второпях стремясь к школьному зданию, залитому солнечным светом. Вся моя жизнь — одна большая странность. В один момент ты радуешься жизни, а в другой  жизнь уже радуется, но не за тебя. Это удивительно, но и уже не удивляет, что большинство вещей мы осознаём случайно. —Опаздываешь!—кричит знакомый голос с верхнего этажа. Ваня расплывается в хитрой улыбке и машет рукой. Я стараюсь это игнорировать. Я правда считаю, что нет смысла злиться. Я слишком устала делать это. Весь путь от первого до третьего этажа — длиною в одну маленькую вечность. Я уже предвкушаю, как скоро смогу бегом спуститься по лестнице и добежать до остановки. Добираться до дома отнимает время, сил и внушает одно единственное желание — свалиться грудой усталости на кровать. Дойдя до тридцать седьмого, я вхожу и аккуратно захлопываю за собой дверь. Я ожидала всего, что угодно: может, приветственных шуток или подколок, но кабинет встречает меня умиротворенным молчанием. Не желая узнавать какой-либо причины этому, я стараюсь быть незамеченной, краем глаза подмечая, что тот с какой-то детскостью восседает на столе и, уткнувшись в телефон, с улыбкой печатает какое-то сообщение. Он тоже не одаривает меня взглядом. Мельком я оглядываю весь мой сегодняшний арсенал для уборки: веники, тряпки, очищающие средства и пакеты. Не густо, но тем лучше— меньше уборки, мне то в радость. Кабинет небольшой, если постараюсь, то сама смогу закончить в полчаса. Ваня, видимо, не особо стремится помочь. Почему бы ему тогда просто не пойти домой? Или же не потусить в каком-либо другом месте? —Алинка, здорово,—в эту оглашающую тишину врезается веселый голос напарника, который с улыбкой говорит по телефону.—Кто-кто? Иванов, конечно. Развлекается? Я не против. Алинка отвлечёт его от меня, то есть от скуки. Ведь скука для Вани подобна наказанию. Это как чай без заварки, как чёрный без белого. Если поместить его одного в комнату и запереть, он будет молить о пощаде уже через минуту. Потому что скучная жизнь равно смерть. Проверено. Хохот, смешки и глупые шутки кажется взорвут мое восполненное сознание. Укол некоторой несправедливости проникает, как только я сдерживаю это всепоглощающее чувство — чувство обиды. Во мне нет более злости, да, но обида, дикая обида захватывает и затуманивает белой дымкой. Почему он может быть так мил с кем-то? Этот вопрос, вероятно, прочно засел в моей голове. Он всегда мил со всеми, кроме меня. —Да, подъеду, конечно,—любезничает Ваня, с удовольствием одной рукой выгребая весь мусор на мой чистый пол. На долю секунду мы встречаемся взглядами, и это наша настоящее противостояние. «Мне все равно, он не выведет меня. Не сегодня»,—убеждаю я себя, стараясь мысленно излучать позитивную энергию. Я не собираюсь обращать на это внимание. Скомканная бумага, скрепки, пластиковые мешочки, ненужный канцелярский хлам был безжалостно сброшен им в своей привычной детской манере. Его взгляд полон вызова, надеясь, что я приму его. —Оставь меня,— прошептала я одними губами, закатывая глаза. Ещё одна наша общая вещь, когда мы можем читать по губам, не произнося ни слово. Он придумал это на случай школьных контрольных и тестов, чтобы помогать друг другу. В голове моментально всплывает воспоминание, которое я в ту же секунду прогоняю. Понятие «помощь» звучит настолько смешно в этом сумасброде ненависти и предвзятости, что я готова была захохотать, пока все мое игривое и легкое настроение не было подпорчено. —До встречи, Птичка,—заключает Иванов, и с ещё большим удовольствием отключает вызов и начинает рвать весь скопившийся мусор на столах. Что-то больно вонзилось в мое сердце. Очень острый клинок, который просто так не вытащишь. —Птичка, доверься мне,— протягивает руку из воспоминаний Ваня, улыбаясь кривоватой улыбкой. Он всегда называл так меня. Только меня. Глупое воспоминание все же проникает сквозь барьеры, и вот снова — очередной блок. Но слишком поздно. Особенность этого осознания на какое-то мгновение выбивает меня из колеи: я резко начинаю надирать столы до блеска, совершенно не видя из-за набежавших на глаза слез, что каким-то образом опрокидываю ведро с водой на пол. Это отрезвляет меня, и почему-то расстраивает ещё больше. «Не поддавайся чувствам»,—гремит строгий голос в голове. Я слушаюсь его, не подчиняясь силе эмоций. Эмоции — мой враг. Все вокруг — сплошная лужа. Мокрая, неприятная и подавленная, я мысленно сравниваю себя с лужей. Я должна найти просто тряпку или полотенце. Просто должна... Руки трясутся. Черт, что не так со мной? —Не будь столь жалкой, Шведова, я буду галантен и помогу тебе убрать «твой» беспорядок,—замечает Иванов, приближаясь. Он аккуратно берет из моих рук тряпку и начинает вытирать воду. Я не говорю ни слова, словно погружаясь в бездну своей собственной драмы. —Не хочешь помочь?—спрашивает он, раздраженно задирая рукава белой толстовки по локоть, а те в свою очередь вновь опускаются. Ни малейшего желания. —Что я тебе сделала?—смелость порывает плотину, но мой голос все так же равномернен и спокоен.—За что ты меня так ненавидишь? Риторический вопрос. Чистый интерес. Иванов, кажется, совершенно растерялся. С удивлением открывая рот, он хочет что-то сказать, но не находит слов. Мое внутреннее состояние более не страдает, излучая желанную умиротворенность. Проще выяснить то, что мучит, чем ожидать неизвестного решения вопроса. —Я просто хочу услышать ответ на свой вопрос,—мягко добавляю, смотря участливо, но в то же самое время слишком резко хватая его за руку. Это соприкосновение жжется и электризуется, словно искры, но я стараюсь, чтобы моя рука не дрожала. Ванина ладонь мягкая и тёплая, моя — холодная и жесткая. —Не драматизируй. —Это не ответ. — Нет, это ответ. Просто это не то, что ты хочешь услышать,—он освобождает свою ладонь от моей, но по прежнему стоит рядом. —Потому что это несправедливо, безумно несправедливо, что ты... Запас моей смелости иссяк, и я чувствую, как на языке вертятся все те слова, которые я должна была сказать ему, но я просто не могу заставить себя сделать это. Крики и споры в прошлый раз привели к драке. Не дай небеса, приведёт к такому же исходу. — Ты что, ревнуешь?— маленькая ухмылка блуждает по его лицу, заставляя мои щеки гореть. — Вовсе нет, я просто... —Просто что? Конечно, ничего. Просто бери в руки чёртову тряпку и занимайся своим делом, Каролина. Именно это не давало мне покоя. Моя глупость. Если я хочу раз и навсегда закончить наши ссоры, я должна переставать обращать на это внимание. — Прости,—выдохнула я с разочарованием. Слёзы на глазах высохли, оставляя после себя сухие неприятные дорожки. Единственный исход наших ссор — это слёзы. Слёзы навсегда стали привычкой слабого эмоционального равновесия, которые пересиливали разум и сердце. Мои глаза закрыты, и я считаю до десяти, чтобы открыть их. Один, два, три, четыре... Аромат яблок крепко-накрепко засел в моей памяти, что мне даже кажется, что я смогу вспомнить его через годы. Этот запах особенный, нежный, рождал в душе трепет. Теплота, окутавшая меня в этот момент, была лишена любого здравого смысла, поскольку по своей сути была бессмысленна. Он слишком близко. Так не должно быть. Ваня пожимает плечами, но в следующую секунду снова берет за руку, позволяя знакомому чувству расти. —Прощу,—нависая, как скала перед маленькой затоптанной тропинкой,—Только под одним условием. Я выгибаю бровь, не понимая, к чему он клонит. —Живи. Своей. Жизнью. Ещё целую секунду он держит мою руку, а затем, не говоря больше не слова, целует меня в лоб. А затем просто расплывается в улыбке и покидает злосчастный кабинет, не забывая со всей усердностью хлопнуть дверью. Жар, жуткий жар проник сквозь кожу, заставляя пылать щеки и биться сердце. —Как скажешь,—отвечаю я в пустоту, и начинаю вытирать пыль с полок и наводить порядок в своей собственной жизни. Мое сердце настолько каменное, что, возможно, будет прочнее любого металла. Пыль въелась, забиваясь в уголки, но даже там я вычищаю ее, чувствуя успокоение.Все чисто. Как и должно быть. Нет слез, переживаний или захлёстывающих эмоций. И в какой-то мгновение уже совершенно не важно, кто прав, а кто виноват. Ненависть и обида превращаются в дурную привычку, вроде курения или зависимости, постепенно переходя в болезнь. Ты травишь себя, даже не задумываясь о том, что делаешь, потому что — это привычка. И я, кажется, наконец бросила курить и переболела.