Смертельная тишина

Когда в реальности наступил день рождения лучшего друга, я была безоружна. Пучина школьной жизни была полна однообразия и скуки. Даже Даня неминуемо чувствовал приближение чего-то, что мы с ним по своей привычке считали кульминацией. Но мой разум отчаянно стремился и веровал в тот факт, что до развязки нам еще предстоит пройти тернистый путь из пустых надежд и неприятных ожиданий. На эту мысль друг что-то неясно бормотал, тоже стремясь заполнить тест по физике до конца. —Будешь много думать, состаришься прежде времени, Лина. Я закатила на это глаза. Самое удивительное здесь даже не в том, что наши отношения каким-то образом поменялись после того злосчастного признания. Если раньше мы избегали друг друга, то здесь, неожиданно стали наоборот притягиваться. Наши с Ваней встречи были далеко не запланированными. Школьные звонки означали совместные пересечения, которые превращались в прогулки и даже некоторого рода встречи, которые мы посещали неустанно. После моих привычных больничных посещений, он меня забирал и мы отправлялись туда, где мы были счастливы оба — в тайных местах моей поношенной карты. Цветные ручки почти утратили свой насыщенный цвет и блеск, когда на подушечках пальцев оставались мелкие блестки. Его общество, некогда отвратительное и сулящее ссоры, если не драку, стало одним из самых приятных в этот момент. Наши прогулки шли нам на пользу; Ваня стал чаще улыбаться и, кажется, на это время поглотил всю свою агрессию; а я же лечилась тёплыми лучами добра, что заставило меня уже ко второй неделе увидеть утвердительную цифру на весах. Мы не говорили о прошлом. Мы росли в этом общении, подпитываясь новыми эмоциями и чувствами, в то же самое время отличными, но и столь похожими одновременно. Только разве единожды Ваня заговорил о том вечере, откровенном и обличительным. —Лина?—он произносит мое имя смеющимся голосом так особенно, что сердце невольно делает кульбит. Мы почти дошли до моего подъезда. Слишком поглощенная смехом, счастьем и ощущением кратковременности момента, я не сразу замечаю серьезного блеска в его глазах. О, нет, мне совершенно не хочется думать о реальной жизни и не менее реальных проблемах. — А потом он мне говорит, что я слишком разговорчивая. Какой же смысл идти на встречу, где нельзя рассказать секреты? Поэтому... Ваня резко остановился и снова воззвал меня с небес на землю: —Лина! Я застыла в ожидающей тишине. Шестое чувство — в своём роде психология. Мы умеем предчувствовать плохое или хорошее. Точно также, как умеем предчувствовать серьёзный разговор. —Тогда,—начал он, не переставая держать зрительный контакт. Это теребит его точно также, как и меня,—Ты сказала Дане о том, что... Одно слово. Единственное слово, которое он собирался сказать бы погубило бы нашу крепкую лодку. Магия слов поразительна, что я чувствую глубокую силу в себе. —Я совсем забыла!—воскликнула я, суетясь.—Через полчаса у меня математика! Прости, я побежала. Пока, Вань. И быстро прильнув к его плечу, я тут же отстранилась, и более не поворачиваясь, побежала к дому. С того момента прошло три дня, но я даже не решалась написать ему или соизволить посетить школу. Кажется, это можно назвать трусостью. Когда я потом рассказывала этот случай Дане, то он долго смеялся, а затем посерьёзнел и сообщил мне, что я полная идиотка. Это с учетом того, что он в принципе никогда не употреблял слова нецензурного лексикона. — Почему бы не сказать правду? Это самый верный и подходящий вариант для решения последнего вопроса. Без его обсуждения можете снова вернуться к перепалкам, унижениям и избеганию друг друга, пока через десять лет вновь не встретитесь,— очевидно бормотал брат Вани, держа в руках бесполезную вещь, учебник по математике. Ещё пять минут назад я думала над формулами и геометрической прогрессии, но сейчас разум занят более стабильными для меня вещами. —Ты преувеличиваешь,— я стою на своем, чувствуя как сердце медленно, но томно замирает от неизвестного страха. Я, соответственно, трясусь от одной только мысли допустить то, что Данила считает необходимым для существования наших взаимоотношений на искренних началах. —Боюсь, что он и без моих слов знает об этом. Не может не знать,—критично завершаю речь я. Но в ту же секунду экран моего телефона загорается, и я чувствую нервозность. Его имя на дисплее возносит пучину страха, переплетенного с трепетом, столь ненавистным, что мне хочется спрятать телефон под подушку и закрыть уши руками. —Ответь. Это его день рождения, не твой. Раз, два, три.. Основной психологический прием, если ты нервничаешь — дышать, ощущать свои конечности и представлять перед собой белый лист. Твое сердцебиение замедляется, пульс нормализуется и ранее пугающая проблема становится не такой уж пугающей. —Нет, очень занята сегодня, —после трехминутного разговора, я завершаю звонок под пристальным взглядом Дани. Он настолько пронизывающий, что мне хочется его стукнуть. —Он предложил встретиться. —И? —Сегодня... —Так в чем проблема? Хоть кто-то из вас двоих наконец-то включил мозг и... —Вместе с Алиной. Якобы вспомнить былую дружбу. Он хочет...чтобы я развеялась, ч-чтобы выздоровела. Он часто говорит, что чем больше я возвращаюсь к своей прежней жизни, тем лучше для меня. Мне хотелось разрыдаться, как будто я действительно маленькая девчонка, которой угораздило разбить коленку и теперь после зеленки она больно щиплет. Зеленка — жгучая правда. Он меня жалеет. Конечно, жалеет. Но мне не нужна чья-то жалость. В особенности, его. —Значит, он заботиться о тебе. Разве это не хорошо? Я качаю головой, а затем прошу Даню пойти домой. Подавленное состояние норовит развалить изнутри, но я стараюсь выучить позитивные моменты из моей жизни. Если так, то почему я должна веровать в то, что это плохо? Я не привязана к нему. Совершенно никаким образом. Иметь хорошего знакомого на своей стороне — не преступление против себя. Спустя пару дней, когда солнечные зайчики разбудили меня в моей маленькой квартирке, я перевернулась на бок с мыслью о ком-то важном. День Рождения — очень-очень важный для него день. Каждый раз он ждёт его с нетерпением и с счастливым блеском в глазах. Он знает всегда, что и кто ему подарит и делает эти предположения так уместно и невероятно точно, что даже удивительно. Маленькие сюрпризы и большие подарки — часть вечных его предположений. У него есть практически все, что можно купить на деньги, поэтому Ваня любит этот праздник за само его существование, а не ознаменование подарков. Все мои сюрпризы и тайные происки сделать что-то особенное, заканчивались одним: мое тугое воображение начинало спорить с разумной частью, а вместе у них получалось лишь дальше позволить мне оставаться в пучине белоснежных простыней. Никуда я не пойду. И дарить ничего уж точно не обязана. Я сомневалась, что мне удастся заснуть , но стоило мне только закрыть глаза, и следующее, что стояло передо мной ясной картинкой, был цвет золотистого шоколада с переливающимся на свету звездочками и искрами. Цвет надежды. Время бежит, пролетая через года моей жизни различными этапами. Нужно просыпаться. От тревоги и беспокойства. От изнуждающей жары и засухи. От одиночества и страха. От ненависти и сухости. От старой оболочки, которая никогда е сделала бы то, что собиралась сделать я. Короткое письмо — в свёрток, рюкзак — на плечи. На глаза навернусь непрошеные слезы, но я ощущала в себе гордость, что вела к преодолению страхов и всяческих обид. Коробка на чердаке нашего деревенского домика нашлась относительно быстро среди прочих вещей-воспоминаний. Сюда не заходили годами, и никому не было дело до существования этого места. До сегодняшнего дня. Полная тьма разразилась светом небольшого настольного фонаря в моих руках, солнечного сплетения пылинок сквозь лучи. Моя детская одежда, стопки фотографий, перевязанных лентами из шелка, спрятанные рукописи моего прадеда, работавшего с историческими данными. Мои мягкие игрушки, давно потерявшие свой интерес, глядели на меня, словно пытаясь сказать: «ты позабыла нас, позабыла что-то совсем важное». Паутина обвивала каждый угол, но это лишь небольшое препятствие к цели. Когда наконец желанная коробка оказалась в моих руках, я сразу стерла слой пыли с бумажки, прикреплённой к основанию: «Ваня и Лина. Пират и Чайка. Мальчик и Птичка. Не вскрывать до самого дня взросления». День взросления — не день рождения, не определенный возраст и далеко не установленная дата на календаре. Это день, когда ты прощаешься со своими воспоминаниями. Ностальгия к тому, чего я никогда не имела и не испытывала, не тревожит, но теребит пайетки разума, заставляя активно работать воображение. Старая музыка, доносящаяся сквозь колонки многолетнего радиоприёмника, раньше вызывала раздражение и желание переключить. Сейчас заставляет думать и улыбаться. Я не жила в прошлом, но и в то же время, — я его часть, горстка времён, пыль или время? Ее легко подмести, но мелкие соринки забиваются в углы и вымести их навсегда рождает невыполнимую задачу. Сколько мест, каких бы я могла посетить во всем мире?... Детство, расплывчатая дымка из проплывающих облаков, не создает границ и не ставит рамки успеха, счастья или прочих ценностей. Солнце нежно касается кожи, пергамент покрывается разводами и все вокруг, — мрак и тишина. Она въелась в кожу, в разум, в волосы и в руки. Ностальгия — это не то, что я когда-либо имела. Это то же, что и воображение. Гнетущее и яркое, активно ведущее к нечто большему. Звездное небо, перечитанные до дыр сказки, мерцающие закаты на качелях, звук смеха и проносящиеся полоски событий, не имеющих твёрдой почвы. Это не описать словами и не заставить переиграть... Но оно вот здесь, в укромке сердца, и оно никуда не денется. Три стука сверху, четыре снизу. Ничегошеньки. Я крепко прижимаю коробку к сердцу, надеясь, что не выгляжу глупо: в шапке, лезущей на глаза, меховой куртке деда, что шире меня в раза полтора, и с блестящим взглядом, в котором плещется плохо скрываемая жалость и любовь. Морозный воздух разрывает легкие, и я разворачиваюсь и вздыхаю от разочарования. Я не ела с утра, а это значит, что очень скоро, если не прямо сейчас, начнутся головокружения. Снежный бархатный хром покрывает валенки, и я утопаю в снегу. Мне нравится зима — она восторженно чувственная, атласная и, кажется, очень честная... Точно вступаешь в новый мир, и всего тебя пронизывает радость открытия, первого соприкосновения с чистым, нетронутым снежным покровом. Я иду, напевая песенку о птичке, что выпала из гнездышка, став мудрее. Мерзнуть не получается: коробка будто согревает своим внутренним теплом. Чуть дальше начинается лесная полоса. Если пойти вправо — можно попасть обратно домой. Но мне не хотелось исчезать из этого безмятежного зимнего дня. Повернув налево, я спустилась вдоль горного склона, покрытого коркой снежного льда. Веселые крики и голоса заставляют меня прервать свою лучистую мелодию и прислушаться. Вернее, присмотреться к тому, что мне видеть совсем не хотелось. Я плюхаюсь в снежное покрывало, совершенно не чувствуя холода внешнего, поскольку холод крепко поселился в сердце изнутри. —Не может быть...—мой шепот никогда не достигнет их. Мне с детства твердили, что я не умею быть эгоисткой. Я привыкла заботиться об окружающих близких людях, выполнять любую их прихоть и окружать их поддержкой. Я умела любить по-настоящему: любить безвозмездно, за просто так, не требуя ничего взамен. И уж, конечно, я никогда не умела ревновать и завидовать. Но скребущее чувство заставило усомниться в этом. Эта мысль была противна всему моему существу, и я постаралась затолкать ее глубже. Ваня изящно и очень по-королевски рисует пируэты на гладком льду замерзшей реки. Он также любил зимнюю пору, но не только за наличие в ней его дня рождения. Я никогда не умела кататься на льду: это было в самом деле страшно и рискованно. Как можно доверять льдистой поверхности, которая может в любой момент ниспровергнуться над тобой? Можно ведь упасть, поскользнуться, достаточно сделать одно резкое движение... Алина не отставала от своего приятеля, мягко выполняла замысловатые трюки, будто была рождена быть фигуристкой. Я прикрыла глаза, улыбаясь. Все было хорошо. Они прекрасно дополняют друг друга. Мои руки мерзнут, поэтому я непроизвольно засовываю руки в рукава дедовой куртки, стараясь согреться. Из-за снега обувь немного промокает, а деревья в это время не пропускают солнечных лучей, несущих остатки дневного тепла. Сколько я здесь? Десять минут или целый час? Скоро начнется праздничная часть дня, а сижу и наблюдаю за своими друзьями, что не замечают меня. Какая-то часть меня хочет подбежать и сжать его в медвежьи объятия, потрепать по макушке свою подругу и вместе с ними рассмеяться какой-то глупой шутке из арсенала Ваниных острых высказываний. Но я знала, что никогда в жизни не выйду на лед. Кусты, чуть скрывающие меня, неприметная одежда и их счастливые лица о многом мне говорят. И зачем я только достала эту несчастную коробку и потащилась с ней сюда? Летом мы детьми любили купаться в этой реке, а зимой Ваня любил разъезжать на коньках и показывать мне с берега, чему научился. Теперь у него есть настоящий конькобежец, а не зритель с последнего ряда. Смех, тихий и грустный, просочился через меня. Тревога сковывает все вокруг. Я всегда знала, что рано или поздно все придёт к этому. Воспоминания превратятся в прекрасные отголоски прошлого, а жизнь – в море возможностей и новых встреч. И это лишь к лучшему. Мне так хочется взглянуть внутрь нашей коробки, но я понимаю, что это бессмысленная затея. Ваня подхватывает Алину за руку, и они долго кружатся в их танце льда и пламени. Коробка лежит прямо в расчищенном от снега местечке, накрытая моим красным шарфом от холода. Он найдет ее. Я ухожу, не оглядываясь. —Все будет хорошо,— шепчу я снова себе. Ложь застывает в зимнем воздухе и падает на землю, словно снег.