Смертельная тишина

Из множества скверных, неправильных решений, принятых мной за эти полгода, отправиться на вечеринку лучшего друга с потенциальным парнем оказалось наихудшим. Мне требуется пару секунд для того, чтобы сосредоточиться на мягком полусвете из оконной рамы… Динамичная музыка с присущими ей басами доносится до ушей, и, чтобы не оглохнуть раньше положенного, я закрываю уши руками. Хочется застонать от разочарования или разорвать подушку. Длинный день, не желающий иметь конца, снова выносит меня на поверхность. Я чувствую, что заболеваю: неприятные ощущения к холодной поверхности тумбы и першение в горле. Если простуда, то ничего страшного: главное, чтобы это не переросло во что-то хроническое. Кашель на несколько мучительных секунд забирает воздух — столь удушающе заставляющий проснуться от дурманящего сна. Щурюсь и в кармане достаю телефон, ярко ослепляющий мое лицо. —Черт бы побрал меня, когда я убирала автояркость!—выругалась я вслух и посмотрела на время. Три часа ночи. Спала я недолго. Пару десяток сообщений от Игоря. Пролистываем. Одно от мамы. «У меня все под контролем»,— отвечаю маме, даже не привирая. У меня все отлично. Голова вроде больше не болит. Вот что делает с человеком полноценный отдых, хоть и краткосрочный! Смятая постель и не хранит более наличия других посетителей сегодня. Легкий аромат яблока на подушечках пальцах навевает о чем-то.  О ком-то. Закрываю лицо руками и провожу по волосам. Нужно вспомнить детали. Как я здесь оказалась? Лестница, пол, комната, разговор! Был какой-то разговор... Что-то неприятное и приятное. Воспоминания нахлынули, и от них легче не стало. Стало тошно. Я это, наверное, напридумывала. Слышу: ребята что-то на улице делают! Долго мучаюсь с оконной рамой и в итоге распахиваю окно, ощущая морозную свежесть на лице. На улице снегопад! Хлопья разных размеров заметают землю. —Каролина!—Гена свистит и машет мне. Губы непроизвольно складываются в ослепительную улыбку. —Иди к нам! —Привет!— машу обеими руками и чуть не вываливаюсь из окна, вовремя цепляясь за подоконник. Страха будто и нет, словно нажали на выключатель. Различаю плохонького Данька за ручкой с Элей, Генку, Игоря и еще пару девчонок с вечеринки. Все веселые, довольные, румяные.  Пылят петарды и рады. Яркие кружочки подбрасываются в небо и моментально зажигаются миллионами искр. Завороженно наблюдаю за картиной. Тоже хочу быть там! Хочу сделать снежного ангела с Данькой и поиграть в снежки с Генкой. А еще мне нужно поговорить с Игорем: все ему рассказать... —Сейчас буду! Подождите!— кричу им и пулей дергаю ручку входной двери. Раз, два, три. Заперто. Мне не требовалось большого количества времени для того, чтобы осознать очевидное: Иванов запер меня. Неужели боялся, что кто-то из его друзей обнаружит глупую девчонку в его постели? Щеки заалели, и руки непроизвольным образом сжались в кулаки. Холодный безжалостный удар, Ваня. С чувством, толком и расстановкой я снова приблизилась к окну, наблюдая за веселой компанией друзей. Даня с восхищением глядел на новую подругу, вероятно, не веря, что его день рождения станет столкновением их мнений. Руки покрылись непроизвольными мурашками, пробирающимися вдоль всего тела. Я накрепко закрываю шторы и достаю телефон с уверенностью написать виновнику торжества о том, что запирать кого-то без его на то ведома,— это не вписывается в рамки гостеприимства. Не онлайн, но последнее видео было выложено полчаса назад. Красочные софиты облюбовали его бледную кожу, а ярчайшая улыбка из арсенала «я уверенный и блистательный» сверкала во все тридцать два. Две девушки по бокам. Светленькие сёстры-близняшки из десятого, а рядом с ними довольный Генка. Парень стоит счастливый и будто светится изнутри: попал к звездному парню в профиль. «Можно выйти хотя бы в туалет? Оставил бы ради приличия ключ под ковриком». К моему удивлению, ответ через пару минут уже радует меня: «Ложись спать». Чего-чего? Маленькие крупинки чести и достоинства заставляют меня выбрать из прически одну маленькую шпильку — к счастью для меня — длинную и с зубчиками. В пятом классе я посещала занятия по самообороне и самозащите. Открывать дверцы по трюкам Нэнси Дрю — дело легчайшее. С тех пор знаю только как взламывать двери ( лёгкие замки, без комбинаций) и один удар в подбородок, который должен каким-то образом заставить преступника отступить. «Надеюсь, вам это в жизни не пригодится»,— говорил учитель. Но вы надейтесь, конечно, учитель, мне вот, к примеру, пригождается крайне редко, но метко. Секунда, вторая...и дверь больше не заперта. Я на самом деле собираюсь домой: делать мне здесь больше нечего. Поздороваюсь с друзьями, черкану пару строчек Игорьку, чтобы зашел завтра на чай, и пойду в мой деревенский дом по соседству. Ноги перебирают ступеньки, пролетая по две-три, но что-то заставляет их резко остановиться и схватиться за скользкие перила. Внизу заиграла музыка. Не просто музыка, а особенная песня. Я люблю ее за мелодичность и особенное построение, мягкость и лаконичность. Однако вне всяких причин я люблю ее, потому что эта песня — любимая композиция моей мамы. Раньше она была очень популярна и звучала из каждого радиоприемника в каждом месте: в маршрутке, школе, на улицах и в старых колонках дворовой ребятни. Веселая, но и в то же время грустная. Чувство чего-то старого, доброго более не волнует, но при звучании музыки оживают воспоминания. Хорошенькие такие эти вещицы – я имею в виду отрывки памяти, кусочки позабытого, но истинно родного. Будучи в толпе из пары десятков людей, хором певших самую дорогую сердце песню, я испытала чувство, которое было незнакомо мне прежде. Я была не отдельной личностью с переживаниями, а слилась в целостный поток, состоящий из других людей, у которых тоже были свои чувства и нерассказанные друг другу истории. Такая сила может преодолеть любые горы, даже самые недосягаемые! И все они двигались в такт мелодии, которую, очевидно, знали все, и легко, как пушинку, перебрасывали меня друг другу. Единственное мое желание заключалось в том, чтобы это парение никогда не заканчивалось. Сначала я лишь упивалась ощущением свободы, наблюдая за яркими огнями и чувствуя бит музыки. Земля тем временем уплывала от меня все дальше вниз. Где меня ждут любящие руки? Пора бы начать снижение, но я поднимаюсь выше, за облака и досягаемое чувство гравитации. На глаза набежали легкие слезы, и в то же мгновения меня подхватил тот же человек, что подхватывал раньше. Мои руки непроизвольно тянутся к нему, обвивая его за талию. — Не помню, чтобы дверь оставалась открытой,— голос его был уставший, пьяный и радостно-восторженный. Будто мой поступок вдруг неожиданно взбодрил его.— Маленькая Нэнси Дрю, раз ты соизволила выбраться из заточения, подари мне сегодня один танец. У меня, вероятно, уходит целая вечность для того, чтобы успокоить разбушевавшееся сердце, — оно ведь вот-вот выпрыгнет из грудной клетки навстречу его словам. Тогда я непроизвольно я сдамся на милость его рукам. Они у него большие и крепкие, что мне хочется завернуться в них, как в теплое одеяло. — Только если мы станцуем джигу-джагу,— я тихонько шепчу, будто нас мог кто-то прослушивать. —И если ты,— на этой вставке тычу в крепкую грудь и хихикаю,— будешь снова моим другом. Согласен? Наш разговор не несет в себе даже толики серьезности. Мы улыбаемся друг другу кривыми улыбками, и я очень хочу признаться в том, что я все еще способна любить. Я способна на прощение. Мы связаны, и между нами невидимая красная нить. Моя рука— к его руке. Его футболка — к моей шелковой рубашке. И первый раз в жизни почувствовала, что я — не особенная для Вани девчонка. И никогда ею не была. Я никогда ничем не выделялась среди остальных. Не бегала быстрее всех, училась средне, не гонялась за модой. Мои сочинения никогда не хвалили учителя, а красивые мальчишки даже не замечали моего присутствия. Я не пою, не танцую и даже плохо разбираюсь в GPS -картах. Я страдаю анорексией и принимаю таблетки, будто мне не семнадцать, а все семьдесят. Меня зовут Лина Шведова. У меня кудрявые волосы, глаза непонятного оттенка - между зелёным и голубым, и ростом я в полметровку. Однако это не умаляет чувств, которые я испытываю, эмоций, которые проживаю, и любви, которую трепетно храню на краю сердца, в гавани безопасности. Я сделана из кофе, малинового джема и рассветных лучей. Мне часто бывает страшно, я боюсь быть непонятой, и бывает, что жизнь проходит мимо меня легким шагом. Я - обычный среднестатистический человек. Подросток, ребенок и взрослая. В порыве необъятного чувства я зарылась в его объятия, и он, конечно, держал меня крепко, как в детстве. Мы качались в такт собственной мелодии. Я позволила себе на миг сдаться, и зацепилась за него, будто он — корабль среди бушующего океана, когда я — несчастный тонущий за бортом. — У тебя мягкие волосы, Птичка. Ты пахнешь дождем и апельсином,— я замерла в его руках, внимательно прислушиваясь, почему-то замечая кое-что, что раньше не бросалось в глаза. В его глазах бились демоны. Я прикусила губу от отчаяния. Его лицо в миллиметре от моего, что мне хочется того и другого: притянуть его ближе и разорвать губящее расстояние как можно быстрее. Мое сбитое дыхание опаляет его шею, заставляя ее покрыться мурашками. На какую-то секунду я словно чувствую вкус яблока на своих губах. Мои руки крепко охватили его талию. Янтарные глаза светятся в полутьме софитов желанием...? Но в них притаилось что-то еще, пугающее меня. Сердце делает оборот, а потом уходит в пятки. В животе поваляется необычное ощущение парения и чего-то ещё... Его щеки пылали алым от выпитого алкоголя, заставляя меня приложить к его горящим щекам свои прохладные руки. Я не танцевала, а он так и замер, глядя на меня с неприкрытым удивлением, сменившимся на снобизм и такое знакомое высокомерие. —Поверила?—его заливистый злой смех заставил меня сжаться в комок страха. Я ожидала этого, поэтому он злится. А еще он в ярости, что я позволила себе поддаться этой игре. Прекрасное лицо за долю секунды преобразилось и стало почти белесым,— Парочка сладких фраз, и, кажется, ты готова даже на большее, чем поцелуй. Глупая ты, Шведова, все-таки. Да и девчонка ты самая обыкновенная, втрескаешься в парня — и забываешь обо всем на свете.  Игорьку не долго осталось с тобой таскаться, а он переживает, что у него ничего не выйдет. Я даже как-то разочарован, знаешь ли... Мы же раньше были друзьями. И ты раньше была другой. Маленький зверек, загнанный в угол. Его наконец придавили к стене и заставили отвечать. Я моргнула, не в силах сказать ему ни слова. Развернулась и была готова уйти, но его руки припечатали к себе. Хочет ответа, значит... Вот, для чего он это затеял. Мы опять слишком близки к друг другу, почти что соприкасаемся носами. Задерживаю дыхание, но его попросту не хватает. Его взгляд жадно цепляется за мои губы, а затем со злостью он смотрит на меня. Будто моя вина в том, что он удерживает меня. —Пусти,— сипло шепчу. Он не реагирует, продолжает ждать ответа, которого у меня нет. Я вдохнула, подготавливая себя, и решительно притянула его ближе и уткнулась носом в шею. Такое состояние настолько доверительное, что я прикрываю от усталости глаза. —Ты ничего не хочешь сказать? Я слегка мотаю головой. Он не предпринимает ничего, продолжая крепко удерживать повисшее на нем тело. Мокрые ресницы трепещут, и я понимаю, что почему-то плачу. —Пожалуйста,—он выдыхает мне в волосы. Я шиплю от безысходности: мне становится очень страшно, что я хватаюсь за него, как за соломинку. — Скажи же, Каролина, черт возьми, скажи хоть слово! Ваня резко отодвинул меня от себя, а затем отчеканил слова, разгоняющие огонь со спички: —Доверчивая дура. Как и все остальные. Теперь можешь сваливать с этого праздника к себе домой. Я больше не стану тебя держать. Сбегай, как ты это любишь. И попрошу — больше никаких сентиментальностей. Я отнес эту коробку в кладовую, чтобы она мне не мозолила глаза. А завтра она отправится на помойку. И маленький совет: не нужно появляться в моем доме, ссылаясь на Даню, или деда, или зачем-то еще. Меня жутко бесит ложь. Особенно от тебя. И в этот момент он грубо отталкивает меня, и я совершенно доверяя ему и не ожидая этого, не удерживаюсь и больно ударяюсь об мраморный пол. Холодный кафель отрезвляет меня, и теперь я смотрю волчком на обидчика. Как он смог?Неужели? Мой взгляд умоляюще кричит: «зачем»? Моя нижняя губа дрожит, а затылок ломит от удара. Ему недостаточно резать меня словами? В суматохе веселой вечеринки никто не замечает стычку. Или предпочитает не замечать. Мое падение, наверное, расценили как пьяное поведение. Перепила девчонка, что скажешь? Люди вокруг наступают то на мою руку, то просто проходят мимо моего тела. Я —мусор. Я чувствую себя настолько жалкой, что хочу сжаться в маленький комочек. Больно же, эй, вы по живому человек ходите! «Будешь жалеть себя, так и останешься слабым звеном до конца жизни. Относись к себе, как хочешь, чтобы другие видели тебя»,— голос деда Иванова вспыхивает в моем сознании. Пару лет назад я подралась с девчонкой из своего двора, получила ранку на колене, слезы и сплошное унижение. А затем по привычке прибежала сюда, прося зеленку, и в придачу — хороший рассказ. Когда я пыталась подняться, окружающие пару раз сталкивали меня обратно, но через несколько попыток мне это удалось. Теперь я оценивающе оглядела противника. Он также прожигал меня взглядом, но в нем, кажется, читалось раскаяние?.. —Лина...—он хотел объясниться. Поздно как-то. Я нагло перебила и подошла к нему вплотную, заставляя его держать со мной максимальный зрительный контакт: —Нет, Иванов, послушай теперь ты меня. Мне абсолютно без разницы, если ты вдруг почувствовал себя оскорбленным. Хочешь моего ответа? Так получай! Я много раз бывала не права, да что уж говорить, была виновата. Но этот каждый раз ни капельки не делало мою привязанность к тебе меньше. Никогда. Ты был важен для меня, слишком важен, чтобы потерять. Мы когда-то перестали быть друзьями, да. Ты причинил мне боль, я тебе — рану. Мы квиты, вот кто мы по-настоящему, ты рад это слышать? Но несмотря на это, я не чувствую себя обязанной перестать чувствовать то, что чувствую. И это меня убивает. Каждый день. Мне тошно от мысли, что я люблю человека, который меня попросту ненавидит! Мой рот закрылся, и вокруг все стало расплываться. Да, я сказала это вслух. Когда я окончательно решила взращивать в себе ненависть, я призналась в любви. Я резко зажмурилась. Может, это всего лишь сон? Глупышка! Нет, не сон, вот он стоит напротив тебя с открытым ртом. Мне не просто не хватает кислорода, я истощена. Я мысленно приготовилась к последующему разочарованию. Однако за поступком наступает последствие, с которым мы должны встретиться так или иначе. Я смело гляжу ему в глаза, прячу свою неосторожность и страх глубоко внутри. — Ты надеешься услышать, что ты прощена, Каролина? —его холодный тон режет не хуже ножа. Звездочки мельтешат передо мной. В сердце образуется черная дыра, которая разрастается со скоростью света, не позволяя вдохнуть — любой вдох оканчивается вспышкой пустоты, неизвестности, глухой боли. Он никогда не разделял мои чувства. —Знаешь, Ваня, бывшая подружка поняла свое место, не переживай больше. А теперь разворачивайся и уходи, Лина. Не оборачивайся и не смей смотреть ему в глаза! Если посмотришь, он увидит твою настоящую боль и только получит удовольствие от этого. Когда разум и сердце соединились в одно, я сделала единственное, что желало одно и другое, —дала хлесткую пощечину — и в моем взгляде пылала ненависть. Как он и хотел, чтобы она была там. Он играл со мной, как дети играют с куклами и машинками, когда им становится скучно. Удивление, вина, осознание. Все это было прекрасно написано у него на лице. «Заслужил». Кожа на ладони саднила, и я непроизвольно оглядела поврежденный участок. Спасибо одноклассникам за их мягкие ножки. —Прости, что толкнул. Если тебе нужна помощь...—тем же отстраненным, безучастным голосом сказал он подчеркнуто вежливо и попытался коснуться моей ладони, но я быстро одернула ее, смотря на него с неприглядной дикостью. Я его ударила. Он меня толкнул. Он не должен делать вид, что это его заботит. Что я его забочу. —Тронешь еще раз — закричу,— процедила я и припустила через толпу, по пути к лестнице. На душе скребли кошки, и мне хотелось развернуться к нему, вновь увидеть солнечную улыбку и спросить: удалась ли шутка, Иванов? Но, конечно, это была не шутка, а самая настоящая жизнь. Пора научиться падать, Каролина. На нас поглядывали с опаской и интересом. Лиза прошептала своей нынешней подружке что-то, и они обе гадко захихикали. Я набрала побольше воздуха. Меня не интересует их мнение. —Эй, Линочка, куда бежишь ?— пьяный голос Игоря раздался возле моего уха, и по коже пробежала неприятная волна мурашек. От него несло выпивкой и, кажется, рвотой. Его губы хотят поцеловать то ли мои губы, то ли щеку, но я вовремя уворачиваюсь и кричу: —По делам. Увидимся позже. Когда протрезвеешь! Парень отшатнулся и, видимо, принял решение не испытывать меня на прочность и мирно отпустил. Я хотела найти Даню, моего настоящего и единственного друга, чтобы позволить ему меня успокоить, но спохватилась: он же не виноват, что его брат — придурок. Уйду, навсегда уйду! Его желание исполнится! Я больше в этот дом не ногой! Но сначала надо привести себя в чувство. На занятиях по психологии мы с врачом прорабатывали эту сцену. Я горько усмехнулась, припоминая. Знойная жара последнего месяца августа предзнаменовала начало моего курса в этом году после месячного перерыва. Новый психолог начала изучать меня сразу, как только я вошла. Анна Генриховна. Ее бейдж сверкал свежей печатью, на лице — дружелюбная улыбка. Пару бумаг обо мне на ее столе позволили мне понять, что женщина с историей моей болезни знакома. Думает, наверное, сейчас раскусит меня в два счета. Наивная. — Я знаю, ты боишься его потерять,— ее голос будто сейчас проник в мое сознание, помогая лучше вспомнить тот прием. Она не представлялась, даже не пыталась отдаленно начать этот разговор. Она поставила меня перед фактом, с которым я не знала, как справиться. Я замерла в ее кресле, смотря на нее, как на охотника, который неожиданно обнаружил свою добычу. —Что Вы имеете в виду?— невзначай поинтересовалась я, параллельно откусывая шоколадку, которая лежала в стеклянном блюдечке. Вкусно. Но горьковато. Она мягко улыбнулась, и мне почему-то захотелось в тот момент плюнуть ей в лицо. Что она знает? Строит из себя понимающую психологиню, да и только. Если я случайно проболталась старому психологу о «его» существовании, то это не значит, что это имеет хоть какое-то значение сейчас. Вечерние сумерки уже накрывали кабинет, и Анна Генриховна я устало потерла переносицу, а затем сняла очки. Мы сидели в благоговейной тишине пару минут, нарушаемые лишь тиканьем часов в ее кабинете. —  Мне было шестнадцать, когда я впервые влюбилась. Он был на несколько лет старше. Красивее, выше и улыбчивее всех остальных мальчишек... —Не думайте, что ваш опыт поможет мне справиться с болезнью,— почему-то очень резко прерываю ее, хотя в тайне хочу услышать конец этой истории. «Потому что я такая. Колючая, резкая и вспыльчивая. Три главных качества»,— мысленно отвечаю себе. Но Анна Генриховна не злится, не старается облагоразумить меня и не начинает обращаться как к маленькому ребенку. Она медленно кивает, соглашаясь. И та же хорошая улыбочка на ее устах снова заставляет мою злость остыть. —Ты права, Лина. Он тебе не поможет. Я никому не рассказывала эту историю, но просто подумала, что она поможет лучше понять друг друга. Я застыла. Новый термин — «понять друг друга». Я никогда не понимала психологов. Они были врачами, специалистами. Они делали вид, что им интересны мои проблемы, но они не хотели их понять. И сидя в этом мягком кресле, я вдруг подумала, что это, быть может, новый метод в психологии, который мне ещё не доводилось видеть на практике? Или что-то с этим связанное? Но даже если оно так и было, мне не хотелось сопротивляться. —Хорошо, Анна Генриховна. Я бываю грубой, но не обращайте на это качество внимания,—говорю я совершенно открыто и встречаюсь с ее одобрительным взглядом. Тогда она мне рассказала о своей первой любви. Виталик был из бедной семьи, но занимался спортом. Он мечтал однажды попасть в сборную по стрельбе из лука, но на одной из тренировок повредил руку и навсегда остался инвалидом. На этом моменте рассказа мое сердце сжалось от боли. Каково это: проснуться утром и понять, что все к чему ты так отчаянно стремился и так добивался, теперь уже чья-то цель? —В то время моя мама стала работать в редакции, а папа был успешным актером. Нашу семью все любили и ожидали от неё только одного — идеала. Мама, Бога ради, не отдала бы меня никогда за богатого человека ради корыстных целей. Они с папой всегда были рады видеть Виталика, воспринимали его как родного сына. Я им за это была очень благодарна, особенно в этот особо тяжелый период для него... Но как только человек лишается цели, он постепенно перестает жить, Лина. Да, все верно, многие умирают от тоски из-за этого. Виталий был сильным физически, но моральной борьбе ему еще только предстояло научиться. Из-за этого мы стали видеться реже. Когда я приносила кусочек вишневого пирога с корицей, он мог выбросить тарелку прямо с содержимым на пол. Я хотела ему помогать с хозяйством и бытовыми делами, чтобы он не чувствовал себя обделённым из-за того, что у него что-то не выходит. Но он обижался, думал, бедная Аня жалеет его, инвалида, без одной руки. Тогда начались первые серьезные ссоры, после которых я убегала в слезах домой. —И вы возвращались к нему? Несмотря даже на то, что он обижал Вас?— мой голос сочился искреннем интересом и энтузиазмом. —Конечно. —Но почему? —Потому что я любила его. Это заставляло меня возвращаться к нему. Он был хорошим человеком, и я это знала лучше, чем кто-либо другой. Соответсвенно, его тяжелые слова вызывали во мне боль, но лишь гораздо позже я поняла, что эта была форма его защиты от внешнего мира. —Но что-то мне подсказывает, что это не конец истории, не так ли? Психолог снова кивнула и мимолетная грусть просочилась в ее взгляде: — Я перестала приходить к нему после тридцатого января. Ветер тогда дул страшный, я не успевала забегать ему так часто, как хотелось. Мама перестала работать из-за болезни, папа испытывал острый дефицит в бюджете. Вот почему у меня впервые появилась обязанность. Я начала работала помощницей у одной важной женщины в социальных структурах, и она в благодарность пригласила меня на деловой ужин с ее коллегами. Тогда это была настоящая роскошь для меня! Было здорово там развлечься и развеяться. И там я впервые познакомилась с директором крупной компании. Филлип был очень красивым и статным, от него за милю чувствовались богатство и успех, и каждая женщина, польщенная его вниманием, подвергалась его соблазну. С того вечера он каждый раз провожал меня до дома, мама была в восторге, конечно, но позволяла мне самой сделать выбор. Филлип, конечно, мне подходил. Как выражаются все девчонки, был принцем на белом коне. Он умел удивить, был вежливым и заботливым. Но я его никогда не любила. Совершенно. Пыталась, но затем поняла — бесполезная затея. У нас даже взгляды на жизнь были разные: он всегда думал, что меня просто купить за жемчужное колье или дорогую иномарку... —Вы, вероятно, просто бросили его?—задала сопутствующий вопрос я. —Все верно, Лина, быстро схватываешь,—похвалила женщина и продолжила:—Но тогда было уже слишком поздно. Виталик вдруг сорвался с места, со своей квартиры и переехал вместе с сестрой. Я даже не знала куда. Единственное, что я нашла, когда приблизилась к заветному номеру девять на его квартире, была запечатанная маленькая записка: «Анюте». —Что же в ней было?—поддалась я вперед. —Он объяснил, что не хочет обременять меня своим положением, что желает счастья с Филиппом и мечтает, что когда-нибудь у него получится осуществить мечту в спортивной карьере, как у меня — стать психологом, несмотря на неудовольствие родителей. Почему она все это рассказывала мне? На моих щеках тогда застыли две непролитых слезинки, и Анна Генриховна протянула бумажный платочек. Мягкая ткань позволила ненадолго впасть в молчание, где не нужны были никакие слова. —Я хотела лишь сказать, дорогая, что все вещи преждевременны. Никогда не стоит торопиться делать выводы. Он может отталкивать, пугать, и играть с тобой. И когда он уйдет или заставит испытать боль, не стоит прятаться или умолять его остаться. Может, ты слышала где-то эту простую истину: нужно уметь отпускать тех, кого любишь. Мне нравится это выражение, оно очень честное по отношению ко многим вещам, помимо любви,— ее голос растапливал мое сознание. Ей было лет пятьдесят, наверное, но в ее глазах горела жизнь неизменным потоком. Я задумчиво нахмурилась и спросила: —Значит, ли это, что вы больше не пытались искать Виталика? Анна Генриховна вновь нацепила очки и посмотрела на время: —Кажется, нам с тобой пора по домам и к родным. Эту историю мы посмотрим как-нибудь в другой раз. Она снова одарила меня улыбкой, и мы распрощались. Лишь сев в мамину машину, что пахла лимонными конфетами и цветами, я поняла, что дело было вовсе не во времени. А в усвоенном уроке.