***
—…залупа дворовая, блять, где твои мозги были? А? Правильно! Пропил, пидарас такой, все мозги пропил и таких же подзалупышей домой привёл, конча лошадиная, ух с-сука, — Раскольников вдохнул побольше воздуха и смотрел на Разумихина злым, очень недовольным взглядом, — а если бы тебя уебали и спёрли тут всё? Ты долбаёб вообще, не? Конечно, долбаёб, кого я блин спрашиваю вообще. Ещё и тупой долбаёб, пиздец, как так можно… Разумихин стоял перед ним, красный от попыток сдержать дикий смех. Он знал, что ни в коем случае нельзя даже легко улыбнуться, когда Родя в таком настроении: уебашит к чертям собачьим, потом ходи с синяками и моли о прощении, или, что ещё хуже, в запале скажет, что бросает его. Он так никогда не делал, но Разумихин всё равно опасался и старался не доводить парня, но иногда случались вот такие вот коллапсы и парню оставалось лишь пережить это Смутное время. Раскольников, конечно же, знал об этом и считал эти мысли абсурдными: мало что заставит его бросить этого медведя, почти ничего. Но развеивать его страхи по ветру он не спешил - пусть побоится для профилактики. Родя подошёл к нему, легко стукая ладонью по лбу и прижался губами к щеке. Всё-таки, он чуть инфаркт не словил, когда парень позвонил ему и рассказал о своих похождениях. Ещё и Аркашу, с которым Родя познакомился через Ленского, ищет. Разумихин расцвел, как майская роза и прижал парня к себе, обнимая его своими ручищами. — Э-э-э! Руки собери, я ещё злюсь, поганец! — зашипел Раскольников и попытался оттолкнуть от себя парня, но, ясное дело, ничего не вышло. — Ну, извини, сглупил, — парень еле увернулся от смачного шлепка по лицу, — ладно, сильно тупанул, но ведь нормальные парни же! В трезвом состоянии они оказались ещё лучше! Мы даже номерами обменялись, а тот, кто хотел бы меня "уебать и спереть тут всё" вряд ли бы стал давать свой номер… — Так, значит? Ну и иди к своим нормальным парням! А потом не приходи ко мне с просьбой накатать заяву за ограбление, сволочь!... — У меня идея! Давай… — Хватит с тебя идей, гений, додумался уже… — Надо вас познакомить! — парень широко улыбнулся и на всякий случай зажмурил глаза. Раскольников в его руках затих. Разумихин осторожно открыл один глаз, потом второй и наткнулся на колючий, холодный, как сибирский мороз, взгляд Раскольникова. — Ладно, — звенящим голосом сказал Родя, — познакомь нас. Посмотрю на них и если они мне покажутся подозрительными, сам их на тот свет отправлю. Разумихин завороженно смотрел на него, почти не понимания, что он говорит, лишь слушая его голос, и сильнее сжал в объятиях, крепко прижимая к себе, скользя рукой по спине и опуская её на поясницу. Этот взгляд, этот голос, эта аура — холодное спокойствие Раскольникова, всё это всегда сносило Разумихину его шальную крышу. Родя, почувствовав его изменения, в буквальном смысле на себе, попытался его снова оттолкнуть. Снова ничего. — А ну отпусти меня, зверюга! Ты чего творишь, совсем жить надоело? — Раскольников начал вырываться из крепкого захвата рук, — отпусти, кому говорю?! Всё! Уйди! — парень начинал раздражаться на такое поведение. Разумихин осторожно ослабил хватку, потом и вовсе разжал руки, но не двинулся с места. Зато Родя отскочил на добрых три метра: — Задобрить меня решил? О тебе же волнуюсь, бес поганый! — парень взъерошил свои кудри, хмуря брови до глубокой складки на переносице. — Ты когда злишься, просто огонь… — хриплым голосом просипел Разумихин, дебильно улыбаясь. — Вот придурок, — вздохнул Родя и, развернувшись, пошёл на кухню ставить чайник, по пути ворча о том, что он ради этого «неблагодарного засранца пропустил пары в универе», забыв о том, что утренние занятия отменили из-за болезни преподавателя. Разумихин, чувствуя, что лёд тронулся, дал парню пару минут, чтобы остыть и последовал за ним, на ходу разрабатывая стратегически-выгодные извинения, чтобы строптивец его простил.***
Промозглое утро разбудило Чацкого, который неприятно поежился от проступивших на спине морозных мурашек. Посмотрев на время, мужчина написал старосте парня, чтобы их сегодня не ждали и с чистой совестью завернулся в жалкий кусочек одеяла, который Молчалин выделил ему во сне, обнимая прижавшегося к нему Алёшу за плечи, оставляя на его макушке смазанный нежный поцелуй и вновь проваливаясь в сон.***
Через пару часов Молчалин сладко потянулся в постели, переворачиваясь на другой бок и собираясь доспать свой непонятный сон, даже не пытаясь разобрать, что именно он там видит, зная лишь, что это очередная наркота. Однако, у его мочевого пузыря были другие планы. Не желая мириться с подобной несправедливостью, Молчалин решил потерпеть, то бишь прокатит. Не прокатило. Тяжело вздохнув, Молчалин осторожно убрал руку Чацкого со своего бедра и попытался выпутаться из одеяла, которое обмоталось вокруг него. За своими метаниями парень не заметил, что Чацкий проснулся и с лёгкой улыбкой следит за ним. — Доброе утро, — хриплым после сна голосом сказал Чацкий, от которого у Молчалина обычно всё внутри переворачивается и концентрируется внизу живота, воскресая живую силу. Обычно, но сейчас… — А-а-а, блять, — наконец победив одеяло, Молчалин ломанулся в сторону туалета, отмечая доносящийся ему в догонку ржач, иначе и не скажешь, Чацкого. — Вот гадёныш, — проворчал Молчалин, облегчая свою жизнь у керамического друга. Сонная пелена спала и парень перешёл к водным процедурам, тщательно вымыв лицо прохладной водой и удовлетворённо отметив, что краснота и опухоль немного спали. Проторчав в ванной добрых пятнадцать минут, за которые Чацкий успел снова заснуть, парень вышел, сверкая мятным оскалом. На полноценную улыбку не хватило сил и желания. Но когда он увидел задремавшего Чацкого, то чуть не задохнулся от умиления: схватив с тумбочки телефон, он пофоткал моську своего мужчины, напоминавшего сейчас ангелочка, и снова отбросил мобильник куда-то на тумбу. Осторожно забравшись на кровать, он лёг рядом и обнял Александра. Стоит ли говорить, что забрался он на кровать также осторожно, как и вылез, и Чацкий снова проснулся? — Доброе утро, — запоздало ответил Молчалин, смущённо улыбнувшись. — Ну, нет. Ты теперь этим не отделаешься, — протянул Чацкий, укладывая парня на спину и нависая над ним, но осторожничая, памятуя о случившемся, — как себя чувствуешь? Голова болит? — он ласково провел носом вдоль завитков. Молчалин чувствовал себя отлично, даже вина и стыд притупились, поэтому он театрально откинулся назад, задрал голову вверх, утопая ею в подушке и приложил ладонь ко лбу. — Ах, Александр Андреевич, я умираю! — явно переигрывая воскликнул парень, — Вы должны меня вылечить! — Я Вас спасу, Алексей Степанович, — ответил Чацкий, прикусывая кожу пониже ключицы и двигаясь вверх, — но учтите, что курс лечения будет долгим. — На это я и рассчитываю, — выдохнул Молчалин, притягивая к себе Чацкого для поцелуя. Сегодня они из спальни не выйдут.***
— Ребят, может после пар сходим в библиотеку? — спросил Кирсанов, умудряясь записывать за лектором. — Давай, мне как раз нужно кое-что взять, — ответил Ленский, пихая локтем спящего Грушницкого. Тот поднял голову, так и не открыв глаза, и согласно промычал, после чего вернулся к прерванному занятию. — Вы записывать не собираетесь? — Аркаша обиженно осмотрел товарищей: один спит, другой рисует всякую пошлятину. Картина маслом. Так и не дождавшись ответа, парень внимательнее вслушался в слова учителя, удивлённо отмечая, что он об этом уже читал и даже конспектировал. — Что ты рисуешь? — через пару минут, не выдержав, спросил Кирсанов, заинтересованно заглядывая в блокнот Ленского, — Красиво… — оценил он, заливаясь румянцем, но не в силах оторвать взгляд. — Это? Не знаю, просто зарисовочка, — отмахнулся Володя, и, подумав, добавил с усмешкой, — назову «Страсть содомитов». — Или «Девианты», — предложил Аркаша, возвращаясь к своей территории. — Опять твоя биология, бесишь уже, надо было пихнуть тебя на врача. Мои содомиты абсолютно нормальные! — возмущённо проворчал Ленский, заканчивая штриховку на оголённых мужских телах, сплетенных в пленительном танце страсти. Даже они предавались плотским утехам. — «Мои содомиты абсолютно нормальные!», — передразнил Кирсанов, фыркая от смеха, — думаю так нас и представляют люди: отбитые извращюги, но в целом ровные парни. Ленский, который уже хотел обидеться, тихо хрюкнул от смеха, чем рассмешил Кирсанова ещё больше. — Потише, вы мне мешаете, — прошипел Грушницкий, грозно сведя брови и неодобрительно глядя на друзей. — Ты правда спал? — удивился Ленский, — Мы же вроде легли не поздно. — Я могу спать пока не умру и вы знаете об этом, так что нечему удивляться, — пожав плечами и зевнув, парень пододвинулся к Ленскому, снова уложив голову на руку, а второй взял ладонь юного поэта и художника и положил на свою голову: просьба почесать и погладить. Ленский намёк понял и принялся мягко массировать голову, пропуская густые завитки меж пальцев. Всё-таки, они идеально подходят друг другу — один любит чесать, а другой когда его чешут. Аркадий с минуту наблюдал за ними, потом отложил ручку и тоже подвинулся к Ленскому — Грушка не один такой любитель. — Мои щенята, — язвительно-ласково выдал Ленский, почесывая обоих.***
Дожив до конца занятия, парни шумной компанией вывалились из аудитории. — Ну-с, в библиотеку! — подняв кулак вверх, провозгласил Ленский. Грушницкий на такое заявление лишь удивлённо поднял бровь. Понимая, что он не в курсе, товарищи, опасно прищурив глаза, стрельнули в него взглядом: — Ты же согласился, — сказал Кирсанов, а Ленский согласно закивал, — когда я спросил на лекции. Грушницкий потёр лоб, напряг память, но всё равно ничего подобного уловить не смог. — Видимо, я был сонным, — виновато пожал он плечами, — я не могу сегодня пойти, у меня репетиция. — Репетиция? — мгновенно остыв, Ленский переключил внимание на интересующую его тему, — вы уже поставили танец? Когда выступаете? Посмотреть можно? — Остынь, Володь, не всё сразу, — приостановил Кирсанов друга, но сам, полный восторга, ожидал ответа. — Ставим, хореограф гоняет нас как псин последних. Он и так был жёстким, а в последнее время вообще обезумел, собирается поставить три танца и я участвую во всех, блять! Думаю, я просто сдохну на сцене. Но оно того стоит. Наверное. Не знаю, Вулич так говорит. Вообще представление будет в виде концерта или чего-то такого, а в зале будут сидеть «секретные» жюри, которые будут оценивать нас и решать, пройдём мы в эти сраные соревнования или нет, — Грушницкий к концу речи тяжело вздохнул. — Ёбаный насрать, ну и дела! — Кирсанов приобнял его за плечо. — Ещё какой. Даже посрать времени нет, загонял изверг, — парень приложил руку ко лбу, театрально хмуря брови. — Смотри не лопни, фрукт, — насмешливо произнёс ехидный голос. Печорин. Вот оно. День был слишком хорошим, но боги решили поднасрать Грушницкому, конечно. Однако, они не учли, что господин Грушницкий тоже себя не на бренной помойке нашёл, а в дворянском гнёздышке, поэтому он не собирается обращать на это внимания. — Дрочи молча, уебан, — холодным тоном ответил уставший Грушницкий, проходя мимо и утаскивая за собой парней, которые преисполнились гордостью «за их мальчика». Ладно, немного внимания всё же можно уделить, но только чтобы послать в долгое эротическое путешествие. — Каков стервец, — усмехнувшись, пробормотал Печорин, заинтересованно глядя на удаляющийся стан Грушницкого. Парнишка даже не подозревает, что он значит, для Григория Печорина.***
— Дрочи молча, да? А ты та ещё сучка, — взорвавшись громким смехом, произнёс Ленский. Люди поблизости недоуменно оглядывались в их сторону. — Тише ты, болван, — раздражённо шикнул Грушницкий и посмотрел на Кирсанова в поисках поддержки. Тот лишь фыркнул, стараясь сдержать хохот и проявить чувство такта. — Тебя подвезти? — спросил Кирсанов, совладав с собой. — Да нет, на автобусе проедусь, хер с ним. А вы не засиживайтесь там сильно, особенно ты, — парень посмотрел на Кирсанова. — Ничего не обещаю, нам скоро реферат сдавать. Ты же помнишь о нём, да? Грушницкий поморщился, потерев лоб. — Кажется, с таким отношением к учёбе я скорее стану стриптизером в гей клубе, а не квалифицированным профессионалом с хорошим дипломом, — Грушницкий тяжко вздохнул, погоревал, а потом вспомнил сколько зарабатывают эти самые танцоры и повеселел, — что, в принципе, не так уж и плохо. Прорвусь пока молодой, а дальше видно будет. — Я буду твоим постоянным посетителем, — сказал Ленский, ероша смоляные кудри друга, — буду даже приватные заказывать, чтобы вместе посидеть. Хотя, там вроде камеры в кабинках, не прокатит. Ну, всё равно, одно дело вилять персиком перед другом, который тебя пьяного купал, и другое перед старыми извращенцами типа нашего Ивана Васильевича. — Во-первых, когда ты принялся меня "купать", абсолютно трезвого между прочим, пьяным был ты. Причём, вусмерть, поэтому потом мне пришлось купать тебя, после того как ты вломился в ванную «потереть мне спинку». Во-вторых, ты чё серьёзно, Ленский? Я не собираюсь идти и растрачивать свой талант по клубам, — Грушницкий шутливо оскорбился, драматично отвернувшись. Его творчество, суть его самого, раскрывается в танце, когда он полностью погружён в него. Больно иногда так открываться людям, этим жаждущим глазам, следящим за каждым изгибом его тела, за каждым плавным движением. А ведь всё начиналось с народных танцев, на которые его привела мама в четыре года, поэтому он мастерски танцует польку, гопак и многое другое народное. Когда что-то пошло не так? Но в двенадцать лет, в не совсем трезвом состоянии, но по собственному желанию он перевёлся на более вольный стиль, в параллельную группу к хореографу-экспериментатору. Вспоминая причину своего перевода в другую группу, Грушницкий непременно вспоминал его. Неизвестного мальчика, чьи светлые волосы, мягко ложащиеся на бок, так контрастирующие с собственными черными вихрами, его молочную кожу с вечным румянцем на милых щеках, персиковые уста и глаза, которые сжигали его душу одним невинным, детским взглядом, убивая и воскрешая в одно мгновенье. Эти воспоминания грели Грушницкого. Любое напоминание о нём грело его изломанную душу. Может, потому что тот всегда смотрел и видел его, а не оболочку, эту красивую куклу, которую можно было мять и складывать, как хочешь: это же кукла, ей не больно. Он был предтечей, понял Грушницкий спустя пару лет, но тогда, в двенадцать, у него не было никаких сомнений и проблемы этого мира его не заботили. Его заботил лишь мальчишка из соседней группы, за танцами которой он иногда наблюдал в перерывах. И тогда же, столкнувшись с ним взглядом в первый раз, внутри маленького Грушницкого всё перевернулось. Его увидели. Ему тогда показалось, что его сейчас стошнит, так встал ком в горле, но тошнить было нечем, ведь он не ел перед занятиями. Тогда откуда это чувство, словно все внутренности сворачиваются? Ему потребовалось время, чтобы это понять. Целых два дня выходных, за которые он осознал, что хочет снова его увидеть, снова почувствовать этот шквал эмоций. Его невинная детская влюблённость вылилась в собственническую одержимость, но он не успел сказать ему и слова: мальчик переехал, и Грушницкого взяли на его место, а не ему в партнёры... Он так и не смог найти кого-то, кроме друзей, кому может открыться, и когда у всех его сверстников кипели гормоны, и они сходили с ума друг по другу, он выкладывался на репетициях, пока мышцы не окаменеют: после такого хочется только забыться мёртвым сном, а не искать подруг на ночь. —…Грушка, ты с нами? — Ленский помахал рукой перед его лицом, сочувственно глядя на друга, — Ты настолько не выспался? Ох. Знал бы Ленский, что мысли его примерного друга занимает вовсе не сон, а кое-что фатальное, для Грушницкого, разумеется, то непременно удивился бы. — Нет, просто задумался. Я пойду, не хочу опоздать, а то люлей получу, — Грушницкий подмигнул им, и весело приобнял друзей на прощание. — Пока, пупсик, — ответили синхронно Ленский и Кирсанов, — и мы пойдём, а то так и к закрытию не успеем. Осторожно на дороге! — прокричал Ленский. Грушницкий лишь кивнул головой, на ходу махая им рукой и скрылся в толпе. Парни проводили его взглядом, переглянулись и пошли в университетскую библиотеку.***
— Здравствуйте, мне нужно сдать книги. Да, буду ещё брать, нет, в вашей помощи не нуждаюсь, и, да, я помню, что по четвергам вы закрываетесь раньше. Благодарю, — монотонно проговорил Базаров, всем своим видом говоря «не подходи — уебу». Но Онегин на то и Онегин, чтобы доставать Базарова, поэтому: — Ты чего такой кислый, а? Отличный же день сегодня, — парень потянулся и зажмурился, не обращая внимания на то, что они стоят возле стойки библиотекарей, где столпились кучками задрипанные студенты. — Завали ебало, а, — Базаров хмуро отвернулся, — Просто нет настроения, — чуть погодя добавил он. Онегин потрепал друга по плечу, но и это не спасло его от скуки, пока они дожидались библиотекаршу, ускакавшую на своих каблучищах «в архив, подождите секундочку». Ага, секундочку. Онегин в прошлом университете по собственному опыту знал, что это за «секундочка». Знал, потому что вместе с библиотекарями пил чай в «архивах» пока их ждали студенты. Как он подружился с компашкой этих нелюдимов всегда оставалось вопросом номер один для Базарова, но не раздражать это не могло, потому что сам он был тем, кто ждал их возвращения из пресловутых архивов. Онегин в очередной раз вздохнул и повертел головой, осматриваясь в поисках чего-то, что сможет унять его дурную скуку. — Ох, только не сейчас, — устало простонал Базаров, тревожно поглядывая на Онегина. Все, кто действительно знает Онегина, а это был его покойный дядя и сам Базаров, понимают, что если Женька заскучал, то всё, это конец, пизда району, лучше сразу в морг, целее будешь. Его чувства притупляются, и сам он, кажется, леденеет, до тех пор, пока не найдёт что-то новое, способное увлечь его надолго. Между делом, он может проебать абсолютно всё: отношения, дружбу, связи. Его это не заботит, а Базаров называет это "синдром великого похуизма". Онегин не возражает, хотя за формулировку бы поборолся. — Ля, какой, — Онегин застыл, глядя на вход с абсолютно дурацким выражением лица, — святой младенец Иисус, можно мне жениться на нём? — На ком? Младенце? — насмешливо спросил Базаров, незаметно выдохнув, потому что, кажется, пронесло. Он посмотрел на друга, и всё же перевёл взгляд на вход. Ох. Зачем так сразу, сердце же сейчас не выдержит. У входа стояла причина инфаркта Базарова, иначе это чувство не назовёшь. Резко поднялась температура, кровь закипела и, черт, Базарову почти больно, но он не в силах отвести жаждущий взгляд от, ну разумеется, Аркадия Кирсанова. Тот, кажется, почувствовал столь пристальное наблюдение за собственной персоной и заозирался в поисках его источника пока не наткнулся на Базарова у самой стойки. "Странный человек. Красивый, как черт, но странный. И смотрит стрёмно. Этот взгляд пугает, — подумал Кирсанов, не отводя глаз, — но завораживает… но больше пугает. Че за хрень вообще? Он что, маньяк? Да, точно, он маньяк. Тьфу, ты, боже, нельзя так о людях судить. Но, блин, стрёмно. " "Он посмотрел на меня", — проскочила мимолетная мысль в сознании Базарова. — Он же прекрасен как языческий бог, — Онегин не изменил своего положения ни на сантиметр, продолжая зачарованно смотреть в сторону входа. — Да, — выдохнул нигилист Базаров, который в этот момент был готов уверовать во всех богов этого мира. "Не отводит глаз, — запаниковал Кирсанов, считая уже неприличным такой долгий зрительный контакт, — и, боже, кто вообще так смотрит. Бесстыдник какой-то. И наглец. Маньяк как-то слишком жестоко." — Ну точно наглец, — Кирсанов наконец отвернулся, пытаясь спрятать пылающие щеки. Базаров заметил это и усмехнулся, тоже поворачиваясь, но украдкой поглядывая на Кирсанова. — Кто? — беспечно спросил Ленский, тряхнув кудрями и поправляя воротник лёгкого пальто. Онегин в конце зала поперхнулся воздухом. — Да вон тот, у стойки, — пробурчал Кирсанов. — Который? Их там мно-о… — Ленский, наконец, заметил Онегина, который на его светлый лик чуть ли слюной не капал, -…ого. Огошеньки. Какой красавчик, — Ленский легко улыбнулся наблюдавшему за ним блондину, который тут же отвернулся и принял вид независимого самца, пытаясь спрятать улыбку. Аркадий с тихим недоумением переваривал представшую перед ним картину. Что за чертовщина вообще? — Я не об этом говорил, — чуть раздражённо прошипел Кирсанов, — а тот, что рядом с ним. Который повыше, ну. Хотя, забей. Пошли лучше в зал, мало ли маньяк какой. Он меня пугает, — под конец он почти заскулил, капризно хмурясь и злясь, что щёки начали гореть ещё сильнее. Ну а вдруг? — Он улыбнулся мне, — задушенно прошептал Онегин, весь воспрянув духом. — Он посмотрел на меня, — в неверии прошептал Базаров. — Стоп. Кто? — оба Евгения недоверчиво переглянулись и нахмурились. — Аркадий, конечно. На других мне похер. А ты о ком? — Я не знаю его имени. И ты не показал мне своего Аркашу, откуда мне знать вообще, — возмущённо процедил Онегин. — Ладно, опиши мне его. На кого ты там глазел? Узнаю, что это Аркадий — дам в морду. —Уф, какой ревнивый. Окей, ну… Он красивый… — А ты дебил, — прервал его Базаров, — нормально опиши. — Не торопи меня, — нахмурился Онегин, — Так. У него кожа такая красивая, как молоко и кажется такой мягкой. Волосы кудрявые, с виду как шоколад. Молочный. Примерно до плеч и, боги, ему так идёт… Базаров расслабленно выдохнул: описание явно не подходит Аркаше (за исключением того, что он очень красивый), с его прямыми короткими волосами, уложенными в стильную прическу, которые становятся в сырую погоду волнистыми. Ну и слава богу. — Кажется, ты говоришь о друге Аркадия, его, вроде бы, Володя зовут. Но это не точно, — прервал Базаров Онегина. — Сейчас узнаем, — предвкушающе ухмыляясь, Онегин посмотрел в сторону читального зала, к которому направилась интересующая их парочка, — и где вообще библиотекари? Сколько можно ждать? — Что ты задумал? — Да здесь мы, здесь, — пропыхтела та самая библиотекарша, которая несла огромную стопку книг, но удивительно грациозно вышагивала на шпильках. Вот уж точно мастер. Наконец-то отметив, что Базаров сдал книги, она вернула ему карточку читателя и Онегин потащил его в зал. Тут Базаров запаниковал. Это в его планы не входило. Пересечься взглядами для него было уже много, а тут такое и так сразу. Привыкший действовать напролом, рубить разом все сомнения Базаров был абсолютным профаном в делах сердечных. Нет, соблазнить на одну ночь, он, конечно, не дурак, но это первый раз, когда ему кто-то настолько сильно нравится. С ним случилось то, что он так яро отрицал, то, чего он никогда не понимал. Видимо, проклятья «смазливых романтишек» всё же достигли своей цели. — Жень, тормози. Куда ты собрался?! Нельзя нам туда сейчас, — Базаров старался говорить как можно твёрже, но от внимательного глаза Онегина не скрылось его волнение. Ещё бы, он его как облупленного знает. Иногда это хорошо, а иногда бесит, вот как сейчас. —Ты ли это говоришь, Енюшка? Я думал, тебя ничто не может устрашить, а тут вона как. И что же, ты отступить собрался? Вот так просто? Как будто не потратил на наблюдения за этим парнишкой столько времени и нервов? Это уже удар ниже пояса. Давить на слабости, бить по больному — Онегин в этом мастер. Подстрекать на разные глупости — вообще гений. Успокоив себя тем, что если что-то пойдёт не так, это в любом случае будет вина Онегина, Базаров уверенно выпрямился и вошёл первым в зал, ища стол с интересующим его парнем. Онегин победно ухмыльнулся, сразу отыскав их локацию, и кивком указал Базарову на стол возле огромного окна, на котором лежали два стаканчика с, предположительно, кофе, и вещи юношей, которые, видимо, отошли. — Ты уверен, что это их стол? — спросил Базаров, подходя к одному из огромного количества стеллажей, чтобы не загораживать проход. — Да, я запомнил его пальто. Это точно их место, — Онегин собирался уже пойти к столу, но его резко остановил Базаров. — Подожди пока они не вернутся, идиот. Они почувствуют агрессию, если увидят, как мы заняли их территорию. — Так говоришь, как будто они звери какие-то, — фыркнул Онегин, припоминая курсы поведенческой психологии и языка тела. — Пойдём. Сначала возьмём, что нам нужно, — Базаров потянул друга в сторону нужных им стеллажей, бросая взгляд на пустующий стол у окна. Как это всё, однако, волнительно.***
— Боже, я не достаю. Аркаша, помоги мне. — Сейчас, сейчас. Погоди минутку, — пробормотал Кирсанов, судорожно листая содержание, — Опять не то, - разочарованно вздохнул он. Онегин и Базаров за соседним стеллажом застыли в неверии. Потом, прислушались к несвязному бормотанию и тихо прыснули со смеху, отличив в нем отборный мат, иногда даже на других языках. — Это немецкий? — тихо спросил Онегин. Базаров, не переставая ухмыляться, кивнул и снова прислушался. Онегин последовал его примеру. Послышалась возня, потом звук упавшей книги, и снова поток брани. — А это, вроде, итальянский? — наклонив голову, спросил уже Базаров. — Он самый. Боже, что с этими гуманитариями не так? Я вообще всегда считал, что у них какая-то своя секта. Глянь, какие нервные, — усмехнулся Онегин. — Чё сказал? — послышался голос из глубин стеллажа. Онегин резко выпрямился, выпучив глаза и понял, что говорить нужно было тише. А лучше вообще молчать. Базаров убийственно посмотрел на него. — Володя, спокойно, — послышался голос Кирсанова. — Какой «спокойно»? А ну иди сюда, пиздюк, я тебе кадык вырву!.. — Володь, не надо. Да стой ты! Бля… Ух, святые горшочки, меня-то за что? Прекрати, Володя… —… Пиздюк? — с абсолютно ошалевшим видом спросил Онегин, недоуменно хлопая глазами. Базаров, глядя на лицо этого ловеласа, засмеялся, уже не пытаясь прятаться и быть тише. Поделом ему, пиздюку. Возня стала громче и Базаров с Онегиным решили, наконец, выйти. И книги с собой взяли, потому что нужны, а не потому что страшно. Да. Не успели они к ним подойти, как юноши тут же замерли, удивлённо, а потом и хмуро глядя на них. Узнали. — Наглец! — выпалил Кирсанов, едва увидев Базарова. Тот резко остановился, вскинув голову. — Прости? — переспросил Базаров, явно уязвленный. Не так всё должно быть, ох не так. — Маньяки! — вскрикнул Ленский, хватаясь за сердце. Потом перевёл взгляд на Онегина и недобро прищурился. Кирсанов знал это лицо и знал, что оно означает. Сейчас будет глобальный разнос и если обычно он вмешивается, пытаясь сдержать импульсивного друга, то тут уж он даст волю. Сами напросились, негодяи. — Мы не маньяки! — оскорбленно воскликнул Онегин, подходя ближе, — Извините, если обидел вас, я совсем этого не хотел! Что я могу сделать, чтобы… — Съебись! — раздражённо прошипел Ленский, — Вешай лапшу на другие уши! Пока Ленский и Онегин пассивно-агрессивно вели переговоры, Кирсанов и Базаров молча пялились друг на друга. Ну, пялился в основном Базаров, заинтересованно, исподлобья, наклонив голову набок. Кирсанов держался отстраненно и как-то холодно, поворачивая голову и то отводя взгляд, то прямо встречаясь глазами со своим визави, который незаметно подошёл ближе. Заметив это, Кирсанов отошёл ближе к стеллажу, на ходу просчитывая пути стратегического отступления. Эта ситуация его явно не устраивала. — Извините, что помешали. Ни я, ни мой друг не хотели вас обидеть, — спокойно сказал Базаров. Это его спокойствие так контрастировало с царящей атмосферой, что даже Ленский, схвативший Онегина за грудки и что-то яростно ему доказывающий, кажется, снова на немецком, притих, так и не выпустив контуженного блондина из хватки. Кирсанов переглянулся с Ленским, посылая ему знаки взглядом и Володя медленно, пальчик за пальчиком, отпустил Онегина, грубо оправляя воротник пиджака. — Ты когда злишься, просто огонь, парень, — восхищённо выдохнул Онегин. Володя посмотрел на него как на идиота, взглядом выражая всё, что он о нём думает и набрал побольше воздуха, чтобы наткнуться на ухмылку белобрысой сволочи и подавиться им. — Извинения приняты, всё, нам пора, — проговорил Кирсанов, хватая Ленского за руку и приступая к плану о стратегическом отступлении. — Ну, попадись ты мне ещё! — грозно сведя бровки к переносице, пригрозил Володя, еле поспевая за Аркашей. Базаров посмотрел на впечатленного Онегина, который до сих пор стоял с дебильной ухмылкой, провожая горящими глазами фигуру строптивого брюнета. Всё, что могло пойти не так, пошло не так. Вот и познакомились.***
— Фух, не могу больше, - устало откинувшись на кровать, выдохнул Молчалин, отталкивая Чацкого, который игриво покусывал его бедро. — Уверен? А я ведь предупреждал, что это надолго, - Чацкий плюхнулся рядом, прижимая парня максимально близко, отчего тот тихо пискнул. Как же он соскучился. — Мы ещё даже не завтракали, а уже вечереет! — Ну, мы утоляем другой голод, - целуя шею и зарываясь носом в кудри, томно прошептал Чацкий, одной рукой проводя по внутренней стороне бедра, поднимаясь выше, кружа средним пальцем у растянутого входа. Растянутого, ещё бы, после четырёх-то раз. Молчалин шлёпнул его по руке, но Чацкий резко ввёл палец внутрь, заставляя вздрогнуть и глухо застонать. — Ты просто животное. Сколько можно? Ты совсем не устал? - последняя попытка, заведомо проигрышная, потому что внутри уже всё начало скручиваться от накатывающего возбуждения. Ноги раздвинулись шире, когда добавился второй палец. Неторопливые движения разительно отличались от их дикого марафона, но тело все равно реагирует на каждое касание. Молчалин повернул голову к Чацкому, утопая в его глазах, пока тот не потянулся к нему с поцелуем. Медленно, нежно, тягуче губы соприкасались, языки сплетались в сладком танце, словно они пробуют друг друга в первый раз. Аккуратно приподняв ногу кудрявого, Чацкий согнул её в колене, пристраиваясь между бёдер, так же медленно входя в горячее нутро, заполненное им же, не разрывая поцелуя. Плавные движения не выбивали воздух из груди, не сотрясали кровать, не доводили мышцы до исступления, но доставляли колоссальное удовольствие. Спокойно, неторопливо, ловя каждый вздох и полустон губами, отмечая руками каждое движение, поглаживая и окутывая собой, даря любовь и ласку. Молчалин опутал свои ноги вокруг бедер Чацкого, руками обнимая его за мощную спину, прижимая к себе и вздрагивая при каждом толчке. Им обоим нравилось так заниматься любовью, уплывать в свои собственные грёзы, уделять время только друг другу. Наслаждаться друг другом. Вздохи и стоны наполнили спальню, мягко окутали стены, оседая на них как бабочки у цветов. Полное доверие партнёру, абсолютная уверенность, что тебе не сделают больно, единение и взаимопонимание. Ловить поцелуи, случайный взгляд, следить за мимикой. Смотреть, как нахмурил лоб, закусил губу, закрыл глаза, откинул голову, открыто, совершенно бесстыдно, провести носом по горлу, прикусить, чтобы услышать хриплый стон и прильнуть к губам. Почувствовать, как жар внутри становится обжигающим, мышцы сводит, как становится тесно и туго, идеально. Излиться вместе, глубоко внутри. Толкнувшись ещё пару раз, Чацкий замер, не выходя, пережидая приятную дрожь. Молчалин снова закусил губу, расслабляясь и чувствуя себя полностью удовлетворенным, не только физически, но и духовно, мягко поглаживая Чацкого по спине и подушечками пальцев отмечая царапины, которые сам же и оставил в порыве страсти. Надо будет потом обработать. — Алек, я в туалет хочу, - через пару минут лежания, Молчалин всё же не выдержал давления на свой мочевой пузырь, который давал о себе знать как всегда невовремя. — Да, я тоже, - спокойно ответил Чацкий, даже не пошевелившись. — Ну, так, может, стоит сходить? Потому что я бы сейчас точно не отказался от туалета. Если ты, конечно, не хочешь потом застирывать матрас. — Вечно ты ссать сбегаешь, - проворчал Чацкий, поднимаясь с расслабленного тела и выходя из него с громким звуком. Молчалин поморщился, почувствовав как всё вытекает. Вряд ли он сможет нормально ходить в ближайшем будущем. И в далёком, такими темпами, тоже. — Твою мать, как я дальше жить буду? - поднимаясь и держась за поясницу, пропыхтел Молчалин. — Долго и счастливо, - смеясь, ответил Чацкий. Понаблюдав с умилением за потугами парня, Чацкий сжалился, легко вскакивая с кровати, словно и не он тут весь день любился со своим парнем, и подхватил Молчалина на руки. — С ума сошёл? Поставь меня! Я тебе не кисейная барышня, так что не дури и отпусти меня! Александр! Удерживая брыкающегося Молчалина, Чацкий перекинул его через плечо и понес в ванную, по пути отдирая руки парня от косяков, за которые он цеплялся просто чтобы позлить Чацкого. Идеально.***
Раскольников зло посмотрел на Разумихина, набирая знакомый номер и молясь, чтобы трубку не подняли, ибо такого позора он просто не вынесет. Но, видимо, небеса истратили свой ежедневный пакет милосердия и на другом конце зазвучал голос друга: — Привет, Родя, - как-то запыханно поздоровался Аркадий Кирсанов, стараясь перевести дыхание. — Привет, Аркаша, - скривив лицо и заранее жалея друга, мысленно посылая ему извинения, Родион всё же заговорил, - Как дела? Я помешал? — Нет, что ты, просто я торопился, вот и... - глубокий вздох, - запыхался чутка. Что-то срочное? — Да не особо, просто подумал, что мы давно не виделись, - Родя прикрыл глаза и оттолкнул Разумихина, который чуть ли в лицо ему не дышал, - вот и подумал, не посидеть ли нам всем вместе. Как раз познакомлю вас со своим... Эм... Ну, ты понял, - Раскольников старался подавить румянец, но он сука коварная, вылез как прыщ в день первого свидания. Разумихин умиленно ткнул его в щеку, но получил смачный лещ и обиженно отодвинулся. — Хах, я тебя понял, - фыркнул Кирсанов, - всё путем, мы тоже соскучились, пупсик. Ничего, если мы приведём ещё одного нашего друга? Мы тебе рассказывали о нём, Грушка, ты должен помнить. — Да, конечно, - Родя страдальчески возвел глаза к потолку. Ну, вот, ещё один свидетель этого цирка, - мой... Разумихин тоже пригласит своих друзей. Их должно быть не много. Завтра вечером будет нормально? — Вечер пятницы, как символично, - Аркаша хмыкнул в трубку, - подожди секунду... Володя, ты завтра никуда не идёшь, нас пригласили в гости... Родя... Да... - послышалась возня, - тебе привет от Володи, и, да, мы свободны. — Отлично, - Родя постарался унять свою социофобию и звучать дружелюбнее, всё таки эти ребята ему нравятся, - я скину тебе адрес и время, - глубоко вдохнул и на выдохе проговорил, - буду рад вашему приходу! — О-ой, ты ж мой миленький, а мы будем рады увидеть тебя! - даже через телефон было понятно, что Аркадий улыбается. — Ну, эм... Тогда, пока? Точнее, до завтра... – Да-да, давай, солнышко. Володя передаёт чмок в пупок, - послышался смех и Раскольников тоже хихикнул, не сдержавшись. Связь оборвалась. — Я почти ревную, - сказал обиженный Разумихин, на что Раскольников схватил диванную подушку и залез на парня, шутливо колотя его, но не заметил, как тот вытянул руку и резко уронил его полностью на себя, крепко обнимая. Между ними всё ещё была подушка, в которой Раскольников спрятал пылающее лицо. Ну за что ему достался этот фантастический идиот?***
Звук входящего смс на телефоне отвлек Базарова от самобичевания. Посмотрев с опаской на гаджет, он взял его в руки, открывая сообщение, как оказалось, от Разумихина: «Завтра, ближе к семи жду тебя и Онегина в гости, устроим маленькую вечеринку. Адрес вы знаете. Тебя ждёт сюрприз, мужик!» — Женя! - крикнул Базаров на всю квартиру. — Я здесь, придурок, че орёшь-то? — Как ты здесь оказался? — Я всё это время сидел с тобой. — Ох, ладно, не истери, блондинка, - Базаров предвкушающе ухмыльнулся, - завтра идём в гости к Разумихину. Говорит, что у него для нас сюрприз. — Да? Во сколько? - поинтересовался Онегин. Как только они взяли книги из библиотеки, они на автомате пришли домой, молча сели в гостиной и сидели неподвижно около часа. Звук сообщения показался просто оглушительным. — Написал, что ближе к семи. В самый раз, я думаю. — Да, неплохо. Пошли пожрем? Твоя очередь готовить, но я, так уж и быть, помогу, - отрешенность постепенно уходила из взгляда Онегина. Теперь там поселился азарт и, да, предвкушение. Он догадывается, что это за сюрприз. В этот раз он сделает всё как надо. И извинится. Обязательно. Раскладывая продукты, Онегин не заметил, как начал легко улыбаться, вспоминая нахмуренные бровки и злое, но милое личико. Ну кто бы мог подумать, что всё это окажется таким волнительным, и по предчувствию, роковым. В участии во всем этом коварной Судьбы Онегин, почему-то совсем не сомневался. Базаров косо глянул на друга, который собирался чистить лук ложкой, и усмехнулся. Теперь они квиты. Быстро сфоткав парня на будущее, он отобрал у него ложку и дал нож, посоветовав не витать в облаках, ведь даже маленький порез может привести к смерти. — Не драматизируй, Женя, - закатил глаза Онегин. — Сказал Король Драмы, - фыркнул Базаров. Парни переглянулись и дружно засмеялись, разом сбросив всё напряжение, вспоминая всю абсурдность ситуации. Базаров наконец-то заговорил с Аркашей, а Онегину повезло ещё больше - Ленский его даже потрогал. С целью задушить, правда, но потрогал же. И это при том, что он его первый раз сегодня увидел. Они сорвали большой куш. И сердце радо.