***
В усадьбе Кирсановых кипела жизнь — хозяева собирались на отчетный концерт их давно ставшего членом семьи мальчика. Фенечка тщательнее обычного выгладила костюмы братьев, все крутились у зеркал, бедный Пётр, поднятый ни свет, ни заря, ходил хмурый и недовольный, постоянно перебегая от одного Кирсанова к другому. Время было раннее, около восьми утра, но добираться им предстоит ближайшие три-четыре часа, а концерт начинается уже в два часа дня (и длится аж до восьми вечера), поэтому они уже были готовы к отбытию. Обычно простенькая Фенечка, гуляющая в цветочном сарафанчике внезапно предстала элегантной Федосьей Николаевной с убранными вверх волосами и женственными формами, одетыми в чёрное платье с вырезом у левой ножки. Никто не признается, что заглядывался на неё всё утро, а она и не спросит — вид её, может, и изменился, а вот её стеснительная суть ничуть. И всё же, она была обворожительна. Павел Петрович придержал молодой красавице дверь автомобиля, сам садясь за руль, так как Николай Петрович водить не любил, хотя и умел и имел достаточное количество машин, у каждой из которых было своё предназначение. Все пассажиры были в предвкушении.***
— Мой мальчик, моё солнышко, привет, моя радость! — приятный голос матери странно успокаивал и Грушницкий постарался дышать размереннее, чтобы не пугать женщину. Панических атак у него не было с семи лет, но сегодня они решили вернуться, по ощущению, все разом. Звонок от Розабеллы Грушницкой оказался как нельзя кстати и именно сейчас Грушка как никогда был рад её слышать. — Милый, ты в порядке? — после длительной паузы спросила мать. — Мама… — прохрипел задушенно Грушка и она поняла его с полувздоха. — Мальчик мой, маленький, дыши, пожалуйста, — Грушницкий представил как мать садится на краешек миленькой софы, как платье струится по обивке и как она прижимает руку к груди. Вместо успокоения подступали лишь новые слезы, но он не может позволить себе этого при ней. Только не она, — дыши со мной, малыш, давай. Ра-а-а-з, — в её словах слышался забавный акцент. Грушка повторил вдох и через некоторое время выдохнул. Снова повторил несколько раз. Почувствовал, как в груди стало меньше сдавливать. — Scusa mamma*, — почти прошептал он. — Ну что ты, дорогой, — женщина вздохнула, — как ты сейчас? Стоит ли нам… Эм… — Нет, — оборвал юноша, — нет. Я в порядке. У меня сегодня отчётный концерт, — перевёл он тему, — мы к нему с лета готовились. — Это же замечательно! Ни разу не пожалела, что отдала тебя на танцы, твоё тело создано для этого, — восторженно щебетала сеньора. Грушницкий скептически посмотрел на свои перебинтованные ноги. — Да, я и сам очень этому рад, — вяло ответил парень, — как там папа? — Ах, у него тоже всё замечательно, вчера заключил довольно выгодный договор и, — тут голос её заговорщически притих, — скажу тебе по секрету, милый, мы собираемся выкупить и реставрировать старую винодельню. Это же наша давняя мечта, у нас будет своё вкусное вино, которое будет носить нашу фамилию. Грушницкий почти радостно хмыкнул. Вино он любил, но пришлось ограничиваться в его потреблении из-за танцев. — А ничего, что мы Грушницкие, а не, допустим, Винограцкие? — смешливо фыркнул кудрявый. — Кого это волнует, — Грушка уверен, что мать грациозно взмахнула тонкой кистью. Они тихо рассмеялись, — но, солнце моё, сколько можно избегать своего имени? Неужели оно тебе так неприятно? Если хочешь, то ты можешь сменить его, милый, только если тебе это поможет, — устало вздохнула на том конце провода Розабелла. — Меня… Устраивает и моя фамилия. Может, хотя бы таким способом отец поймёт, что я его сын, — красивые брови нахмурились, а ресницы обиженно взлетели, сверкнув взглядом. — Папа… Помнит о тебе и никогда не отказывался от тебя. Просто он не умеет показать, как он любит тебя, — попыталась она объяснить, — ему легче делать подарки и всё в таком роде. Но не думай, что он пытается купить тебя!.. — Он и не может, — резко ответил танцор, — я ему не по карману. — Ты так же горд, как и он, это главная черта всех Грушницких, — невесело рассмеялась мать семейства, — самое плохое в этом то, что они не уступчивы друг к другу. Так, к сожалению, было всегда. — То есть, проблемы с отцом — это наследственное? — язвительно спросил Грушка. — Именно, дорогой, — женщина притихла, — а ты нас совсем избегаешь… — Это вы избегали меня. Всё моё детство, — отчеканил парень. — Где ты сейчас? — резко спросила мать. — Я…в ванной, — тихо ответил он. — Сидишь на полу, весь мокрый, прямо на плитке, верно? — Верно, — Грушка прикрыл глаза, — к чему это всё, сеньора? — К тому, что я всё ещё твоя мать, — прошипела она, — что я всё ещё переживаю за своё дитя, ты кровь от крови моей! Я выносила тебя девять месяцев и ты не можешь себе представить какими мучительными они были для меня, я чуть не погибла пока дарила тебе жизнь и первая мысль, которая пришла мне в голову, когда я наконец-то взяла тебя на руки «оно того стоило», — она судорожно выдохнула, — да, мы не планировали стать родителями так рано, возможно мы и не созданы для этого, но мы любим тебя. Как умеем, но любим. Твой отец всю жизнь пытался нас обеспечить, потому что твой дедушка отвернулся от нас сразу после нашей первой годовщины. А ведь мы назвали тебя в его честь! У него просто не было шансов стать хорошим родителем, отцом, потому что резко ему пришлось стать кормильцем. Всё, что он делал, он делал для тебя, — хрипло закончила женщина свою экспрессивную речь. — Это мешает ему просто поднять трубку, когда я звоню? — в душе парня боролись обида и понимание. — Ты не звонишь уже полгода, — тихо заметила она, предчувствуя ответ. — Потому что прошлые полтора оказались безуспешными, — выдавил он, смотря по сторонам. Внезапно сейчас к нему вернулось всё мироощущение: почувствовал он, как неприятно прилипли шорты к ногам, как холодно сидеть мокрым на кафеле, как сквозит через небольшое окно. — Прости, — щелкнула зажигалка, — прости… Мы предоставили тебя самому себе в такое сложное время, мы должны были быть рядом. И сейчас тоже должны быть рядом… Прости нас, — голос её задрожал и вот этого Грушка хотел меньше всего. — Мам, всё в порядке, слышишь? Я не злюсь и не обижен, всё нормально, mamma, только не плачь, пожалуйста, — увещевал юноша, — я благодарен вам за эту возможность побыть одному, найти себя… Но, в последнее время мне кажется, что я скучаю, поэтому… Не обижайся, мам. — Мы возьмём тебе билет на завтра же, милый, — уверено проговорила Розабелла, облегчённо вздохнув. Грушницкий почему-то сразу вспомнил, что в понедельник к нему должен прийти Печорин и только потом сообразил, что у него ещё и учёба есть. — Нет, мам, у меня не получится, — отказался кудрявый, краснея и вцепляясь в волосы, — давай договоримся ближе к лету или к новому году? У нас будут каникулы. — Ох, жалко, ещё столько ждать, — она печально хмыкнула, — но, если хочешь, возьми и своих друзей. Мы всегда рады Аркадию и Владимиру… — Да, — протянул парень, тепло улыбнувшись, — они лучшие… А в голове лишь один образ, сжимающий его воспоминания, как его хозяин сжимал Грушку в руках. — Мне кажется на сердце у тебя не спокойно, мальчик мой. Я уже который день подряд вижу тебя во сне, да не одного. Мне казалось сначала, что это мы с отцом стоим за тобой, но потом я поняла, что это мужские силуэты. К тому, что ты предпочтешь мужчин я была готова ещё с момента, как тебе стукнуло двенадцать, поэтому не смей скрыть от меня такое. Я хочу знать в хороших ли ты руках. — Ну, держат они крепко и уверено, надёжно, но у нас с ним пока ничего нет. Он ухаживает за мной, а мне это не привычно, он просит открыться, а я просто не знаю как, он меня с ума сводит, мам, я не могу оставить его, потому что чувствую, что оставляю неотъемлемую часть себя, — теперь его голос задрожал и охрип. — О Господи, — протянула женщина, отчего-то удрученно вздохнув, -a quanto pare l'amore è anche una cosa di famiglia.* Я сейчас скажу тебе то, что ты немедленно забудешь, понял меня? Грушка посерьёзнел. — Да, — ответил он. — У твоего отца до меня был мужчина, которого он любил всем сердцем и как до сих пор не может полюбить меня. Я не жалуюсь, я понимаю его. Твой дедушка, опять-таки, как только узнал… Сделал с твоим папой ужасное, и когда мы с ним встретились, мне пришлось собирать его по кусочкам. А того юношу уже никто не видел. Ты должен знать, что в этот раз всё по-другому, мы любим тебя и мы поддержим тебя, тебе есть на кого опереться. Только… Ты не должен упоминать это при отце, это разобьёт его, Богом молю тебя, — просила мать. Грушницкий не нашёл, что ответить на это. — Я понимаю, мам. Ни слова при нём, — всё ещё удивлённо сказал парень. — Тогда отлично. А теперь, милый, — голос её стал строгим и решительным, — встань сейчас же с холодного пола, оботрись после душа, оденься и покажи, что ты лучший из лучших. И не смей распускать сопли до тех пор пока не останешься один. Потом сможешь выдохнуть, а сейчас соберись. Fidati della donna che ha attraversato tutto questo.* — Sì, señora.****
Дом Культуры с самого утра был на ушах. Шли последние приготовления, сцена была декорирована, артисты одеты и накрашены, а хореографы злы и взвинчены. Свидригайлов метался по малому залу пока его группа готовилась в гримерной и всё бы ничего, но его нервы отказали ещё неделю назад и сохранить остатки спокойствия казалось невозможным. Зрители ещё не начали собираться, но один уже был на месте с огромным букетом красных роз, который передал администратору, чтобы та в нужное время отправила его в нужную гримерку. Ради этих цветов Печорин буквально наизнанку перевернул полгорода в поисках «идеального» букета. Длинные, шипастые, свежие, ярко-алые розы оказались классической находкой, которая как нельзя кстати подходила одному конкретному танцору. Григорий был в предвкушении, с самого утра он чувствовал раздражение и даже злость, он срывался из-за мелочей, а из мыслей не шло будущее представление. Лишь спустя некоторое время до него дошло, что он заранее ревнует Грушницкого, который часто стоит в паре с сербом и злость захлестнула его ещё больше. Но как только он увидел эти розы, вся тревога неясным образом исчезла. Красивые, утонченные, словно каждый из бутонов взлелеяли сами боги — они же и шипастые, соответствующие своему кровяному цвету, готовые ранить за любое лишнее касание. Таков и сам Грушницкий в мыслях Печорина. Прекрасный. Богоподобный. Неземной. Нет больше такого человека в мире и в душе его и не будет. Внезапно на воистину огромной сцене закрытой кулисами, появилась возня и приглушенные голоса, которые резко перекрикнул громкий командующий голос. Свидригайлов, хореограф Грушкиной группы, вывел своих овечек на поле, то бишь решил всё ещё раз объяснить своим танцорчикам, которых он помнил ещё «вот такими сопляками неумехами», чтобы они, не дай бог, не запутались в этом балагане. Все голоса стихли, лишь обрывками доходили до Печорина слова хореографа, но и в них он ничего не разумел — танец ведь нужно видеть, а не слышать. Он бы сейчас увидел и одного конкретного танцора. В зрительный зал резво выскочила девчушка лет десяти в длинном хлопковом платье. Такие обычно выступают в зале, пока старшие отдыхают. Григорий подозвал девочку. — Привет, красавица, — очаровательно улыбнувшись ребёнку, поздоровался он, — сильно спешишь? — Здравствуйте, — кивнула девочка, — а вам чего? Печорин покусал губу, думая как бы попросить её о своей задумке. — Группу Свидригайлова знаешь? — наводяще спросил он. — Кто ж их не знает, — детские глазки восторженно распахнулись, — они звезда ДК! На самом деле, — заговорщицки понизив громкость, сказала девчуля, — я тоже хочу когда-нибудь у них танцевать. — И будешь! — уверенно заявил Печорин, — Обязательно будешь, ну, а пока, — он наклонился к ней чуть ближе и заговорил тише, — я так понимаю, ты знаешь всех танцоров группы? Позови-ка мне, пожалуйста, Грушницкого. Ты его сразу найдёшь, он там самый красивый и самый-самый кудрявый, — ухмыльнулся парень. Девочка снова закивала, как болванчик и уже готова была умчаться вновь к сцене, как вдруг обернулась к единственному зрителю в зале и, прищурившись, спросила: — А как вы сюда попали? Двери открывают только за пятнадцать минут до начала. Печорин нервно улыбнулся. Как объяснить ребёнку, что ты почти незаконно проник в зал через служебные помещения? А та самая администратор, которая унесла букет уже смирилась с этим за два года таких вот выкрутасов, поэтому просто махнула на обожателя театра и танцев рукой. — Когда очень чего-то хочешь, обязательно получаешь, — ответил он, стрельнув взглядом на кулисы, скрывающие от него любовь всей его жизни.***
Ленский выключил таймер на телефоне и снял с лица тканевую маску, выкидывая её, и массажными движениями потирал нежную кожу лица без единого изъяна. Чуть-чуть помахав руками на лицо и почувствовав охлаждающий ветерок, парень переместился в ванну, чтобы смыть остатки роскоши. Кирсанов полулежал на кровати, тоже с маской, но уже из арабской глины, и внимательно наблюдал за юношей. С самого утра Володя был необыкновенно молчалив и это очень настораживало Аркашу. Обычно слова «Ленский» и «молчит» никогда даже не стояли рядом, а сейчас это происходит на самом деле. Студент, тем временем, вернулся из ванной комнаты и теперь вновь стоял у зеркала, втирая какой-то крем. Молча. Так же молча он начал укладывать свои локоны. — Что случилось? — прямо, но мягко спросил Аркадий. Глина уже начала засыхать и стягивать кожу, поэтому слова выходили немного свистящими. — Свидание у меня сегодня случилось, — вздохнув, ехидно ответил Володя, — а я не знаю, что надеть. Этот болван даже не соизволил подсказать мне место. Вот куда мне собираться? В кино? В ресторан? Может, вообще в лес, где он надо мной надругается и закопает? Кирсанов медленно моргнул. — В Дом Культуры собирайся, на концерт, — вкрадчиво сказал Аркадий, — и, — продолжил он, — в связи с вашим свиданием, я тоже насторожен на его счёт, но не настолько же он плохой, в самом деле. Может, вообще не плохой, а очень даже хороший, — задумчиво протянул парень, — а ты, солнце моё, пиши мне каждые полчаса и будь на связи. Чтобы поднял трубку с первого звонка, — строго поучал Кирсанов, — нет, даже не так. По возможности, с первого гудка! Если с тобой что-то случится или он тебя обидит, клянусь Зевсом, ему даже боги не помогут. — Аркаш, — Володя стоял растроганный до глубины чувств, — я так тебя люблю. Спасибо тебе, — подойдя к юноше и кидаясь ему на шею, прошептал кудрявый. — За что? — не понимал Аркадий, всё же обнимая мальчика. — За… — за заботу, за любовь, за дружбу и за многое другое, что слов не хватит выразить, — за всё. — И тебе, Володь… Спасибо, — тихо выдохнул Кирсанов в макушку друга, — а теперь собери сопли и скажи, что мне надеть? Не помню, говорил ли тебе, но у меня, вообще-то, тоже скоро будет свидание вроде как. — Вроде как? — Ленский оторвался от парня, недоумевающе глядя на него, — И с кем же? Аркадий отвёл взгляд, филейкой чувствуя, как загорелись щёки. Благо под тройным слоем очищающей грязи ничего не видно. — Базаров, — сказал он, нежно улыбаясь своим мыслям. — Ох, ну нихера себе, — присвистнул Володя, — мы охмурили медицинскую чету, а? — посмеялся он. — Никого мы не охмуряли, — не согласился Кирсанов, — оно само как-то… К тому же, было очень сложно не замечать человека, который буквально следил за мной около месяца. Мне тогда, на самом деле, было страшновато, а потом я незаметно пригляделся к нему и думаю, мол, ладно, если такой красивый маньяк нападёт на меня, я даже не стану звать на помощь, а скорее всего сам нападу на него первым. Ленский фыркнул и разразился хохотом. — Он действительно думал, что ты его не заметил? — отсмеявшись, спросил юный поэт. — Он до сих пор так думает и, — Аркаша предупреждающе поднял палец, — пусть так и остаётся. Я и так заманался ждать пока он подойдёт ко мне, а тут вообще лёд тонкий, нет уж, пусть идёт мальчик до конца. — Могу отдать тебе Онегина, соберёшь полную аптечку, — ухмыльнулся Ленский, но в голове его ножом резнула мысль, что хер он кого-то кому-то отдаст. К тому же, блондины всегда были его слабостью. — Блондины всегда были твоей слабостью, — озвучил Аркадий, — не разбрасывайся такими экземплярами, а то ж я соглашусь, — усмехнулся он, сверкнув глазами. — А я передумал! — Прям-таки и передумал? — насмешливо хмыкнул Аркаша. — Конечно, — Володя откинул локоны назад, — я не отдам его тебе... - он хитро прищурился, - просто так. А вот за кругленькую сумму, мы, может быть, сможем договориться, - одарив друга улыбкой из разряда "шаришь о чём я?", он, в довесок, поиграл бровями. — Стервец, — рассмеялся Кирсанов, щекоча парня и слушая его заливистый смех. Ленский попытался отползти или хотя бы прикрыть тыл руками, но всё было тщетно — Аркадий Кирсанов был мастером щекотки, это готов подтвердить даже Грушницкий. Особенно Грушницкий, которого часто доводили до икоты. Кстати, о нём. — Ты звонил Грушечке? — отсмеявшись, спросил Ленский. — Да, он не берёт трубку. Никогда не брал перед выступлениями, которое, кстати, — Аркаша глянул на время, — будет совсем скоро, поэтому давай реще, лохушка, а то опять опоздаем. Володя покраснел. — Это было всего один раз, — недовольно и смущённо буркнул он, припоминая, как они перепутали концертный зал и ворвались на середине прослушивания в театралку. Их оттуда погнали вениками и выразительной руганью, а юный поэт так заслушался и впечатлился, что после этого написал сразу три стихотворения. Но всё равно это было неловко. — Ну да, ага, — Аркадий вздохнул и вскочил с кровати, когда понял, что уже почти не чувствует свое лицо из-за застывшей глины. Парень пошёл умываться, оставляя Ленского наедине с его кучей одежды, занявшей почти все шкафы в их скромной комнате, в том числе и половину тех, что принадлежат Кирсанову. Володя скептически осмотрел свои запасы и, внезапно вредно фыркнув, дёрнул головой, словно пытаясь прогнать дурные мысли. « Почему я вообще согласился на это? — размышлял он, перебирая вешалки с бесконечными рубашками, футболками, свитерами, кардеганами и прочей прелестью, — Онегин, сволочь, чтоб тебе белки яйца отгрызли, что ты удумал, скотина?! »***
Грушницкий разминался на сцене, за закрытыми кулисами и вполуха слушал причитания Свидригайлова. Ему наконец-то удалось настроиться и прийти в себя, но очистить голову всё не получалось. "Что мне с ним делать?" Думал он об источнике всех его проблем. О Григории. Аркадий Иванович прикрикнул на Софью, которая отвлеклась, поправляя макияж. «Насколько правдивы его чувства?» Отодвинув кулисы, на сцене показалась светлая голова девчушки, с сосредоточенным видом искавшей что-то. Или кого-то. “Я не могу ввязываться в отношения, я просто не умею. Может быть, он вообще разочаруется во мне. Он же не знает меня, не знает моей семьи, а это очень тёмное болото. Я не хочу, чтобы он утонул в этом." — Из зала срочно велели позвать самого красивого танцора. И очень кудрявого, — громко произнесла юная балерина, глядя прямо на нахмуренно витающего в облаках Грушницкого. «Я не хочу, чтобы он утонул…». Последняя мысль била набатом в голове. — Уточнили, что зовут его Грушницким, — не скрывая чистого детского обожания, добавила маленькая балерина. «Я не допущу этого. Отдам всю душу, но он больше не должен так страдать.» —… Грушницкий! Грушницкий! — звали парня почти всей группой. Юноша наконец обернулся и наткнулся на раздраженный взгляд Вулича, до того стоявшего отдельно ото всех в стороне. Грушницкий непонимающе нахмурился на такое поведение и повернул голову к девчонке. — Вас там зовут, — внезапно смущённо проговорила девчуля, когда танцор наконец подошёл к ней, — какой-то красивый кавалер. — Я догадываюсь, кто именно зовёт меня. Скажи ему, — наклонившись близко к уху маленькой балерины, заговорщически прошептал он, — скажи, что терпение — хорошая штука. И передай ему, пусть зайдёт после выступления в гримерку номер 17. Если хочет, конечно. Девочка понятливо закивала, всеми силами пытаясь сдержать бешеный румянец, огненными всполохами расцветающим на щеках и шее, потому что в тот момент Грушницкий стал центром её мира. Всё в нём было превосходно, лучше, чем у кого-либо: его тело, его красота, его движения, его дыхание — всё. Он был абсолютно безупречен и неотразим, что бы ни делал. Она ещё раз взглянула на него, подавилась воздухом в ответ на милую улыбку и юркнула обратно в зал, что бы доложить обстановку ожидающему зрителю. Когда она в попыхах рассказала всё Печорину, тот лишь усмехнулся и в благодарность поцеловал маленькую ладошку. — Как тебя зовут-то, красавица? — спросил Григорий. — Мери, — вновь краснея, ответила она, — Лиговская, — добавила зачем-то. — А я Григорий, — он коротко пожал её ручку, — спасибо тебе, милашка. — Ну что вы, мне не сложно, — по-детски кокетничая, вздохнула девчонка, — а теперь, мне точно пора! — округлив свои глазки, громким шёпотом сказала она, услышав, как её позвала подружка. — Беги скорее, — Печорин помахал ей вслед и вновь уставился на закрытые кулисы, чувствуя приятно ноющее волнение и азарт. С терпением у него всегда были проблемы, но сейчас он готов их преодолеть. Он ломает себя и строит заново, и всё ради одного единственного человека. Это определённо того стоит.***
Уже в такси, на подъезде к Дому Культуры, у Чацкого зазвонил телефон. — Добрый день, Александр Андреевич, — зазвучал голос секретарши ректора, — мне поручили срочно известить Вас о немедленном собрании всех педагогов и практикантов на экстренное собрание, — послышался шелест бумаг и приглушённые голоса, — прошу прощения, на семинар, на котором будут присутствовать наши иностранные коллеги. Явка обязательна, поверьте для Вас это не займёт много времени, — она понизила голос и громко зашептала, — достаточно всего лишь отметиться. Чацкий захлопал глазами. — Я не могу сейчас поехать в университет. Это мой законный выходной, и как студента, и как лектора, — нахмурился он. — Я всё понимаю, Александр Андреевич, — голос её показался действительно сочувствующим, — нам очень жаль, но информация поступила слишком поздно. Молчалин, сидевший рядом с ним и кинувший ухо к разговору, положил руку на бедро Александра, привлекая его внимание. — Я поеду с тобой, — сказал он одними губами, на что Чацкий снова нахмурил свои брови и отрицательно покачал головой. — Ладно, я вас понял, — вздохнул он сердито, — скоро буду. — Благодарю за понимание, — мягко проговорила женщина и её голос сменили равнодушные гудки. Александр смотрел на телефон и прикидывал, сколько примерно он пропустит. Это должен был быть их день. Они должны провести его вместе, наслаждаясь обществом друг друга и культурной пищей для души, но вместо этого его вызывают в университет из неизвестного номера под галимым предлогом и требуют, чтобы он срочно бросил свои дела и сорвался к ним на какой-то семинар. Бред сивой кобылы, но обязанности никто не отменял. — Я поеду с тобой, — твёрже сказал Алексей, который действовал чисто на инстинктах, кричавшие ему о том, что нельзя сейчас отпускать Чацкого. Тот строго посмотрел на парня и наклонился ближе, негромко говоря: — Нет, это будет неразумно, — Молчалин на такое лишь закатил глаза, — ты пойдёшь на концерт и проследишь, чтобы моё место никто не занял, а я вернусь так быстро, как смогу. К тому же, мы почти приехали, — Александр поправил очки и осмотрелся. Они уже находились на территории ДК. Молчалин упрямствовал. — Не хочу без тебя никуда идти, у меня… — он не знал, как оформить мысль, как сказать, что едкий червячок уже поселился в его душе и потихоньку начинает грызть его спокойствие, — не хочу. И точка. — Пойдёшь. И точка, — стальным голосом отрубил Чацкий. Добавил чуть погодя, увидев обиженное лицо своего возлюбленного, — в этом нет ничего серьёзного, правда же? Не стоит пропускать такой концерт из-за всякой ерунды. Не переживай, малыш, — практически прошептал он, выдыхая в висок парня. Алёша хотел бы сказать, что раз это ерунда, то он мог с лёгкостью и поехать, сказать, что любая ерунда становится самой важной, когда она касается Чацкого и вообще… Но он лишь кивнул, отводя взгляд, не желая заставлять своего мужчину нервничать. Потому что знает (благо не на себе), чем это чревато. — Не задерживайся слишком сильно, — проведя ладонью по крепкому плечу, пробормотал Молчалин, выходя из машины. — Не буду, — ответил ему Чацкий и повернулся к таксисту, как только захлопнулась дверь авто, — к университету, пожалуйста, здесь недалеко.***
— Онегин, давай реще, осталось полчаса, Аркаша с Володей уже там полюбасу, — крикнул Базаров, спешно обуваясь. — Да не там они ещё, — в ответ прокричал Онегин из спальной комнаты, пшикая туалетную воду за уши и на кисти рук. — Почему ты так уверен? — Потому что десять минут назад Володька закинул фотку, где он стоит в ванной с маской на лице, — умиленно улыбаясь, проговорил блондин, не упоминая, что сделал три скриншота этой фотографии. На всякий случай. — Всё равно давай быстрее, — не сдавался Базаров. Онегин снова повертелся перед зеркалом и, оценив свой внешний вид, как подобающий (потрясающий), вышел к другу в переднюю. — Неужели, — закатил глаза нигилист, после оглядывая блондина со всех сторон и одобряюще поднимая большой палец, — отпадный красавец, альфа-самец, отличник, спортсмен, комсомолец и вообще охиренный человек, — выталкивая Женьку из квартиры, приговаривал Базаров, быстро проверив, всё ли он взял и закрывая дверь. Взял он с собой действительно всё, что мог: карманную расческу, которую им подарили на 23 февраля и которой он никогда не пользовался, маленький флакон с духами, запасные носки (а вдруг), носовой платок, и, самое главное, букетик полевых цветов, которые он в третьем часу ночи нарвал в охраняемом парке, а потом смотрел десятки роликов по их красивому оформлению. И ведь собрал же, спёр с чьей-то почтовой ячейки газету, вырезал по размеру, вымочил её в растворе с кофе, высушил, и обернул ей цветочки, придавая им нежный, несколько винтажный вид. Благо, что Онегин спал и не видел его мельтешений, но, судя по его хитрожопому виду, отмазка «утром купил» не сработала. — Куда поведешь Ленского после ДК? — резво спускаясь, спросил Базаров. Онегин блеснул глазами и плотоядной ухмылкой. — Не скажу, — высунув язык и пробегая вперёд, капризно буркнул блондин. — Ебнулась, блондинка? — участливо глядя на товарища, как на неизлечимо тупого, проговорил Базаров. — Эх, Енюшка, ничего-то с тобой не поделаешь. Скажу, но после того, как пройдёт свидание. Я и Володе не сказал. — Ты сам-то знаешь куда идёшь? — недоверчиво вопрошал нигилист. Женя пихнул его в плечо, оскорбленно выпучив глаза. — Конечно знаю, дурень. Я столько договаривался и пиздел как не в себя не ради того, чтоб проебаться в последний момент, — к концу речи голос Онегина панически зазвенел, и тут же ему прилетела затрещина от опытной руки будущего хирурга, набитая на жабах, трупах в МОРГе, которых он препарировал, когда закончились зелёные подруги и живых людях на секции бокса, куда он ходил вплоть до тех пор, пока не переехал окончательно учиться. — Отставить истерику, — твёрдо отчеканил Базаров, — всё будет нормально, долбень, не ссы. Сказал Базаров и сам чуть холодным потом не покрылся: сладостное предвкушение от встречи с Аркашей резко перебивалось острой тревогой от встречи с его семьёй. Как их там Ленский назвал? Дворяне? Что это вообще должно значить сейчас?! Они думают, что люди всё ещё делятся на сословия? Или это был своеобразный комплимент от Володи? — Думаю, Володя действительно интерпретировал это в своем стиле, поэтому не стоит переживать, он также говорил, что это очень хорошие люди, — внезапно ответил Онегин и Базаров непонятливо похлопал глазами. Он, что, сказал это вслух? Позорище. — Угу, — только и смог он выдавить из себя после продолжительного молчания. — Посмотри на самого Аркашу, — продолжал блондин, — разве такой прекрасный, доб… — тут он вспомнил, как смачно поджалось у него одно место, когда Кирсанов ему красиво угрожал расправой за обиду «его мальчика», -…рый, заботливый парень, — вот уж точно, — мог вырасти таким в плохой семье?! — Мгм, — глядя перед собой, промычал нигилист. — Сам посуди, его отец должно быть добрейшей души человек, как и дядя, как я понял, у него всего лишь незаурядный характер и старомодные привычки, но при всём при этом, все без исключения любят их, как родных. Ну, то есть, Аркаше они, ясное дело, и есть родные, а вот Грушницкому и Володе нет, но парни души в них не чают, — заливался Онегин соловьем, в попытке поддержать друга. — Угум. — Я вообще уже почти люблю этих людей, потому что в ином случае мой ненаглядный даст мне не того, чего я хочу всем сердцем и душой, а знатных пиздюлей. Раз он так топит за Кирсановых, то ты можешь не переживать, у Володи чутье на хороших людей. Вот, взять хотя бы нас, — Базаров, отвлекшись, в ужасе вскинул на него взгляд полной паники, — ладно, не нас, а… Того же Грушницкого! Отличный парень, молодец! И танцами занимается, и дурью не мается, и красавец, и умен… И… Я его пока плохо знаю, но уверен, что он отличный человек! Видимо, перспектива Грушницкого в роли хорошего человека более менее устроила Базарова, потому что он вновь посмотрел прямо перед собой и ответил: — Ага. Онегин скептически оглядел излишне серьёзного товарища и просто похлопал его по спине. Тот от этого немного расслабился и блондин увидел насколько уставшим выглядит его друг: покрасневшие от недосыпа глаза, глубокие тени под ними же, бледность и постоянно нахмуренные брови. Онегину на долю секунды даже стало стыдно, что он спокойно спал (вырубился, как младенец после тихой истерики в подушку в перемешку с радостными писками) пока его друг места себе не находил. Они не заметили, как в молчании дошли до Дома Культуры, где собралось очень много народу. Взгляд упал на машину Кирсанова-младшего, плавно зарулившую на парковку.***
Николай Петрович ожидал начала представления в буфете, набрав себе и ребятам сосисок в тесте, а себя ещё и угостив сладким чаем. Фенечка от мучного отказалась категорически и скучно попивала зелёный чай из пакетика, изредко морщась от того, насколько он далёк от настоящего чая, но рука все тянулась к чашке — не то от волнения, не то от желания скоротать время. Павел Петрович отлучился «в уборную», но, зная своего брата, Николай Петрович станет искать его уже в концертном зале. Ребята запаздывали. Только он поднял глаза в сторону входа, как увидел, что Аркаша и Володя стоят с двумя незнакомыми мужчинами. И, черт побери, краснеют. Присмотревшись, он заметил в руках у сына букетик полевых цветов, которые он с детства обожал и таскал их домой, порой выдирая бедолаг с корнями из земли. Николай Петрович тихонько тронул Фенечку за руку, привлекая внимание и махнул головой в сторону детей, мол, глянь че творят, сопляки. Федосья Николаевна тихонько рассмеялась, засверкав всеми лучами солнца: — Бросьте, Николай Петрович, мальчишки давно выросли, самое время для любви, — она положила свою ладошку на его щеку и успокаивающе погладила. — Ты правда так думаешь? — глядя на детей с какой-то грустью, сказал он, — Не рано ли? — А мне с вами не рано ли? Мужчина смешливо посмотрел на неё и сдался, подтвердив: — Бито.***
Родя прошёл в зал и занял место на втором ряду, которое им выбил Разумихин по «своим связям». Раскольников подозревает, что этой связью является ненавистный им Порфирий Петрович, но пока этот гад приносит им пользу, он готов его терпеть, как бы цинично это ни звучало. Дмитрий приземлился рядом, и Родя в тот же момент понял, насколько неудобны эти сиденья одного параметра, в которых его Разумихин смотрелся протеиновой гущей мускулов. Гущей, которая сейчас нещадно прижимала Раскольникова к другому человеку и, Родион это чувствует, придавила его ногу, чуть выше бедра. Дмитрий извиняющимся взглядом с долей паники и горсткой неловкости глазел на него, и будь проклят этот мир, если Родион Раскольников позволит такой мелочи расстроить его Медвежонка, поэтому он героически протянул руку и... поднял свой правый подлокотник, который врезался Разумихину в ребро и был преградой к их воссоединию. Преграда была успешно устранена и парни наконец разместились, как им удобно: Родька немного закинул свою ногу на ногу Дмитрия и прильнул к нему, чувствуя себя на седьмом небе. Оставалось от силы минут десять до выступления и можно будет спокойно подождать начала со всеми удобствами.***
Грушницкий тихо выдохнул, когда в его гримерную кто-то постучался. Внезапно стало дурно и всё его тело пробила мелкая дрожь; накатывала тошнота. Он глубоко вздохнул и попытался крикнуть, но вышло слишком приглушенно: — Войдите, открыто. Дверь открылась и вошел Павел Петрович Кирсанов, словно бы мимолетно оглядывая с неким пренебрежением небольшую, но уютную комнату. Старший Кирсанов прошёл прямо к сидящему на диванчике юноше и успокаивающе погладил его по волосам. Тот всхлипнул и порывисто обнял мужчину, чувствуя как увлажнились его глаза, что было плохим знаком — макияж мог потечь. — Ну-ну, полно, мальчик мой, полно. Нечего так переживать, — Павел Петрович похлопал Грушку по спине, так, как это могут делать только люди в возрасте: уверенно, вроде бы и с силой, но не больно. Надёжно. — Вздохни-ка, да поглубже, и успокойся. Всё в порядке, слышишь? Всё в порядке. Ты всё можешь. Эх, знали бы вы, дядюшка, из-за чего моё сердце рвётся и выступление тут, блин, вообще не при чём, — подумал кудрявый, беря себя в руки. Не успел он толком отстраниться от мужчины, как в гримерку ворвался — о боги — разъяренный Свидригайлов. — Ты почему ещё не в зале? Я что говорил?! За десять — пятнадцать минут до выступления быть за кулисами, в зале ожидания! — он еле пытался отдышаться, поэтому речь звучала не так грозно, как должна была, — Бегом к остальным! И Грушницкий, извиняющимся взглядом мазнув по старшему Кирсанову, вышедшим вслед за ними, ломанулся к ребятам. Испытывать терпение Свидригайлова не стоило — если дорога собственная тушка, конечно, — от слова совсем. Именно это, кажется, сейчас и делал Грушка не по собственной воле, но по своим дурным мыслям, не покидающим его. Нервирующим его. С каждым быстрым, широким шагом, с ощущением, что он уже близко к сцене, что совсем скоро он вновь нырнет в свою стихию — как окунуться в океан после удушающего зноя — и вновь почувствует свободу. Он был вне себя, его переливало столько всего — чувства, эмоции, не только свои, но и чужие, оставившие свой отпечаток на нём, все мысли и переживания — от всего этого он собирается избавиться, выплеснуть это и вновь обрести своё спокойствие. Но не только это подстегивало его. Хвала богам, — подумал мимолетно Грушницкий, — что Павел Петрович зашёл после того, как я громко ругался на итальянском. Уж он-то понял бы о чём я… Его там ждут. Мерные шаги Павла Петровича стихли, как только он завернул в общую гримерку.***
Зрители сидели на своих местах, скрытые жюри всё также оставались инкогнито и даже хореографы не могли предположить, кто же из сидящих в зале и есть судьи. Объявлять начало отчётного концерта вышел директор Дома Культуры Петр Петрович Лужин, мерзковатый, немного трусливый, но в принципе безобидный тип: — Уважаемые дамы и господа, рад приветствовать вас на отчётном концерте наших ведущих групп, посвященному 60-ти летней годовщине нашего всем сердцем любимого Дома Культуры! — он выждал паузу с улыбкой, которая всегда говорила «а я что-то знаю», и когда стихли аплодисменты, продолжил, — Напоминаю вам, уважаемые зрители и телезрители, — он кивнул в объектив одной из камер (и когда они вообще тут появились), — что это концерт, который пройдёт в немного необычном формате. Необычном, в основном, конечно, для наших ребят, — он немного хохотнул, чем разбавил обстановку в зале, — потому что это будет соревнование. Я скажу вам!.. — он поднял ладонь на поднявшийся возбужденый гул со стороны зрителей, и дождался вновь пока всё внимание не обратится на него, — Я скажу вам, что это не соревнование за первое место или какое-то другое. Нет. Это соревнования на чувства, на то, что может показать каждый из наших талантливых ребят, это способ раскрыть их палитру полностью, распечатывая все краски, которые отразят оттенки их душ, их настроений. Мы, погрязшие в рутине нескончаемых дней, окунемся в этот крик свободы наших самых настоящих артистов! Наслаждайтесь, люди нашего мира, люди — потому что сейчас мы отбрасываем все ярлыки и становимся едиными, равными и как-никогда близкими, — звон аплодисментов отдавался эхом в высоких потолках и, кажется, можно было даже услышать чьи-то всхлипы от особо впечатлительных особей, — итак, пробил час. Открывает концерт группа неподражаемого Аркадия Ивановича Свидригайлова с его прекрасными ребятами. Благодарю за внимание, — он коротко поклонился и спустился к почётным местам на первом ряду. Погас свет. А потом резко вспыхнул яркими всполохами, поражая своим разнообразием. Музыка, до того бывшая столь тихая, что осталась незамеченной. Сейчас же все подобрались и внимательно смотрели на сцену. Первыми вышли девушки, порхающие как бабочки с одного места на другое, словно с одного цветка на другой. Они, тонкие как тростиночки, изящные, как лучший фарфор, лёгкими шажками встали в полукруг, из которого с каждой стороны выходило по девушке. Они шли друг к другу по диагонали, и лишь когда они приближались достаточно, чтобы обвхватить, обнять, они резво оборачивались друг к другу спинами и только потом, ведомые не глазами, но интуицией, прижимались спинами, руками притягивали ближе. Пара из девочек осталась одна, в самом центре. Остальные выкрутились из хваток цепких пальчиков и мягкой поступью с небольшими прыжками, словно подскакивая, закружили вокруг этой пары. Девушки, всё ещё прижимавшиеся спинами, синхронно двигались под чёткий для них ритм. Тонкие руки взлетали вверх, бедра вели их в смутно знакомом танце, но не хватало чего-то, маленького воспоминания, чтобы понять, что это за танец. Они плавно закружились, всё ещё приклеенные друг к другу и, невероятно, но это вальс. Они вальсируют, не видя партнёра, прижимаются и кружатся, не прерывая контакта. Мерная, лёгкая музыка, внезапно разбавилась грозным басом и одновременно с ним все девушки, что вели круг, «упали» аккурат вокруг пары. Центральная пара остановила свой вальс, словно вымученно оседая на пол, подтягивая колени к груди и откидывая голову на чужое плечо. Близко. Устало. Влюбленно. Спустя мгновение с двух сторон широкой сцены в идеальном прыжке, с плавным взмахом рук, появились Грушницкий и Вулич. Чтоб узнать их пришлось хорошенько присмотреться — оба были во всем чёрном и загримированы по самое не могу. Облегающее трико с полупрозрачной свободной рубашкой, грозящейся стечь по плечу при первом же неаккуратном движении — но их не было. Не было ни одного лишнего движения, шага, вздоха. Четко выверенная программа, а они лишь исполнители. И это то, что им явно удавалось. Девушки в кругу выгнулись, подняв корпус, но не отрывая головы от пола, пока мужчины, словно скользя, неуловимо ступали к паре в центре. Живое инструментальное сопровождение мерно отбивало по самым нервам. «Ярко,» — подумал Грушницкий, не смея даже моргнуть лишний раз. В груди клокотало нетерпение. Он знал, что ещё немного, ещё три, два… Рука дирижёра сделала резкий взмах и многие вздрогнули, но с интересом наблюдали, как все на сцене подскочили и завертелись в, казалось бы, суматошном карнавале. Девушки в паре словно зачарованные вторили каждому движению парней, до тех пор, пока они не оказались нос к носу с ними. С удивительной легкостью они подхватили аккуратных балерин, вращая их, прижимая их к себе, сплетаясь в безумном танце, пока вокруг них кипели, казалось, суматошные и хаотичные их напарницы. Они резко замерли, кто как, но акцент был, конечно же, в центре: Вулич и Грушницкий стояли плечом к плечу, но отвернувшись друг от друга, а на их руках, не подчиняясь никаким законам гравитации, зависли в воздухе балерины. Софья и Татьяна. Свет гаснет и остаётся лишь подсветка в зале, пока танцоры покидали сцену так, будто это было частью представления. Хотя, это действительно так. Шокированные зрители не сразу сообразили поблагодарить выступивших аплодисментами, но когда послышались редкие, начинающиеся хлопки, свет прожектора вновь замер на сцене. Выходит вторая группа.***
Молчалин не мог сосредоточиться. Не мог расслабиться. Не мог вздохнуть без ощущения тяжёлых тисков, сдавливающих грудь с каждым разом всё туже и туже. Он порывался написать или позвонить Чацкому, но в последний момент вспоминал о запрете использования мобильных в зале и, тем более, во время представления, поэтому как только первая группа уступила сцену втрой, он, бесконечно извиняясь, протиснулся к выходу, под конец практически вылетая из большого зала. Что-то его дико тревожит и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять из-за кого это, но что могло случится за это короткое время? Он вызвал такси до университета.***
Чацкий глубоко вздохнул, сдерживая злость. Чертова конференция состоялась и продолжала идти, пока он, расписавшись в бланке о присутствии на этом мероприятии (господи, бред-то какой) и договорившись с заместительницей о прикрытии, пытался покинуть стены родного, но в этот момент такого бесячего универа. И, конечно же, это должно было случиться именно сейчас : какой-то первокурсник, по неясным мотивам присутствующий в учебном заведении в выходной, облил его кофе из красивого станчика с логотипом кофейни, когда несся куда-то на всех порах. — О Господи! Простите, пожалуйста, я сейчас вам дам салфетки, - пацан чуть ли не с головой зарылся в огромный рюкзак и усердно проводил раскопки. Прям будущий археолог, мать его. - Я просто очень поторопился, извините, пожалуйста. Это всё из-за сочинения по археологии, я случайно, я не хотел прав..., - он наконец поднял голову и увидел злющего Чацкого, у которого разве что дьявольские рога не выросли, да дым из носа не парил, -...да. И, черт, заметка об археологе попала в яблочко. — Сгинь, малой, - рявкнул Александр, придерживая испачканную ткань, неприятно липнущую к коже. Спасибо хоть, что кофе был холодным. — А... А салфетки? - мальчишка пугливо хлопнул глазами и весь будто съежился. Да что ж за день-то у него сегодня такой. — Не нужно, - буркнул Чацкий, проходя мимо парнишки и из последних сил внушая себе спокойствие. В груди уже клокотало это омерзительное, черное чувство жажды крови и кулаки чесались как никогда. Но он обещал себе прекратить это дерьмо, обещал себе ради единственного важного в его жизни человека - и вот уже пять лет исправно держит обещание. Правда, одни только Боги знают, чего ему это стоит... Мысленно (и не только) матерясь, он почти дошёл до дома, оставалось пройти две самые мерзкие улицы - на одной живут преимущественно наркоманы, а на другой "уличные пацаны". И думай-гадай кто же хуже. Но ни одни, ни другие никогда не пугали Чацкого - он, считай, рос среди этих людишек. Чего не скажешь о Молчалине, который всегда относился к подобного рода увлечениям и поведению негативно. — Э, очкарик, - крикнули ему из-за какого-то угла. Следом последовал бараний гогот и свист. Александр старался держать себя в руках, честно старался, но глаза его уже потемнели. — Оглох? Или в уши ебешься? Тебя зовут, педрила зализанный! - кто-то дёрнул его за плечо, пытаясь повернуть его лицом, но получил жёсткий и резкий удар с правой. Чацкий быстро осмотрелся и сокрушенно выдохнул - отморозков было четверо. Теперь проблем не оберешься. Придурки постояли пару секунд, тупо пялясь на грозно сдвинувшего брови Александра, пока их товарищ громко матерился и пытался унять кровь из разбитого носа. Выглядело это впечатляюще: на половину лица сплошная кровяная масса, с тёмными сгустками и слезами, промывающими кривые дорожки на лице. Кажется, это и вывело его дружков из ступора и те, как по команде, набросились на Чацкого. Он отвечал на удары с каким-то садистским удовольствием, быстро реагировал, крепко брал в захваты, но, черт, их трое, если не считать лоха с расквашенным носом, который привалился к стене и прикладывал к лицу платок. Придурок. Александр пропустил удар и ему прилетело в скулу. Этого хватило, чтобы он буквально озверел, набрасываясь на обидчиков с новым рвением. Нанося чёткие, резкие удары при таком помутившемся сознании, он не чувствовал боли. Не почувствовал, как порвалась его рубашка, за которую рванули, сбился пиджак, который он отбросил, как только ушёл от захвата, не чувствовал крови, застилающей левый глаз от рассеченной брови, лишь смаргивал её, когда она мешала видеть. Он уложил ещё двоих - один потерял сознание от удара в челюсть и в любой другой момент он бы запереживал и проверил, жив пацан или нет, но не сейчас. Второй просто прилёг отдохнуть, баюкая выбитую коленную чашу. Когда он понял, что нападающих почему-то снова стало больше, он глянул на первого ублюдка, всё ещё стоящего у стены убитой хрущевки. Ублюдка, который позвал ещё троих таких же некультурных особей, как он и теперь усмехался, глядя на него. Чацкий кроваво оскалился, предчувствуя пиздец, но выглядя чертовски внушающе со стороны. Он как бы говорил "давай, подойди, и у меня сегодня будет свежее мясо". Черт возьми, он выглядел оголодавшим. Один из новоприбывших что-то буркнул своим о том, что его ждёт мама и ему пора забирать младшего братика из садика. " Ну да, - подумал ехидно Чацкий, - лучше забрать малого из садика, чем тебя потом заберут из морга." Кто-то рявкнул о том, что тот, вообще-то, единственный ребёнок в семье, но парниши уже и след простыл. Александр едва ухмыльнулся, как того позволяла ему кровоточащая губа и внезапно посерьезнел: в руках у одного из новеньких был большой нож. Несуразно большой. Ты его из мамкиной кухни что ли спёр. Потому что обычно в таких случаях удобнее брать складную бабочку - у Чацкого был такой в детдоме, но после того, как он случайно порезался при Молчалине о колюще-режущих пришлось забыть. А жаль, сейчас было бы как раз кстати иметь при себе хоть заточку. Сам парень стоял глядя в никуда, как будто безразличный ко всему и постоянно сплевывал. Когда на него снова одновременно напали, окружив его, отбиваться стало сложнее, хотя бы потому что приходилось следить за каждым движением больного дебила с ножом, которым он размахивал практически не глядя. Гляньте-ка, кто оживился, блять. Александр присмотрелся к нему и едва не передернулся от отвращения - придурок был вусмерть укуренным (а может, что ещё похлеще), зрачки его неестественно расширились, глаза покраснели и, закралось подозрение, что он сейчас вообще не шарит где находится и что делает. Ну и ну. Внезапно у Чацкого выбило весь воздух из лёгких. Кто-то попал ему коленом по животу, пока он тут рассматривал особь наркомана обыкновенного. Как будто первый раз видит, ей-богу. Он согнулся, одновременно с этим увернувшись от очередного кулака и попытался отдышаться. Выходило плохо, потому что передышки в планах у этих ребят не было и ему снова зарядили с ноги, но уже по почке. Забавно, он почти отвык от этого ощущения. Чацкий удержался на ногах и, наскоро отметив приближающегося слева неприятеля, резко ударил в эту сторону, удовлетворенно отметив, что попал, когда под кулаком почувствовалось что-то мягкое. Не успел он отметить только то, как оказался на коленях со скрученными руками и когда это к его шее приложили нож, тот самый, огромный. И, понял он, очень острый, когда от вовсю дрожащей руки вспоролась кожа под челюстью. Это злило. Даже не так - вся ситуация и его положение в целом приводили его в бешенство. Александр резко откинулся назад и в строну, словно перебрасывая человека, который удерживал его руки, вперёд и теперь размашисто ударяя его лицо об асфальт снова и снова. Наркоман с ножом начал восторженно смеяться и едва ли не хлопал в ладоши. Ему Чацкий заехал с ноги чуть выше паха, бросая его на землю, ногой отпинывая нож куда-то назад и пиная под рёбра несчатного, явно намереваясь отправить его под землю. — А ну стой, ублюдок! - послышался обозленный, запыханный крик. Чацкий замер. Сквозь пелену, застилающую действительность, он осознал, что это знакомый голос. Вслед послышался звон бьющегося стекла, наверное, бутылки из под пива. Александр наконец оторвался от, кажется, вновь словившего кайф нарика и обернулся. Алёша, держа в руках розочку, угрожающе держал на прицеле притихшего за спиной Чацкого гопника, который, видимо, успел подобрать нож. Молчалин и Чацкий одновременно двинулись к нему и тот выронил своё холодное оружие, поднимая руки и как-то криво, паникующе улабаясь. — Да, ладно вам, ребят, всего лишь шутка, - рассмеялся он, забегав глазами, но Александр уже опрокинул его на землю с диким рыком и вколачивал один удар за другим, смешивая болезненные стоны и вскрики с хрустом костей. Тот даже не пытался отбиваться, лишь прикрыться и это, судя по всему, бесило Чацкого ещё больше, заставляя его колотить уже почти бездыханную тушу под собой с неистовой яростью. Он ощутил на плечах чьи-то руки и голос, призывающий его к благоразумию. Напрасно призывающий к благоразумию. Чацкого пришлось оттаскивать силой. Молчалин не успел даже толком понять в какой момент его резко потащили к дому, ныряя через дворы, самых конченных местностей этого района, но через которые можно было здорово срезать путь. О том, как они выглядят он переживал не больше, чем о том, что он уже почти не чувствует руку чуть ниже плеча, где его схватил стальной хваткой всё ещё злой, как все дьяволы ада Чацкий. Алёша немного прикрыл глаза, судорожно выдыхая и машинально шагая, путаясь в ногах, едва поспевая за мужчиной. Он понял, что они прошли злачные дворы по встревоженным и удивленным взглядам прохожих - и попытался сделать как можно более непринужденный вид, что было, конечно же, глупостью. Весь в крови Александр, яростно сжимающий в одной руке пиджак (когда только успел подобрать), а другой руку Молчалина, с разорванной, испачканной темными пятнами крови и грязи рубашке и сам Молчалин, плетущийся за ним, как побитый щенок. А ведь он единственный, кого не били. По крайней мере, пока что. Чацкий втолкнул его в подъезд и Алёша снова очнулся от своих мыслей. От Александра веяло опасностью. Любой, кто не Алексей Молчалин, давно бы сиганул в окно и похер, что этаж шестой. Шестой? Кудрявый огляделся, вышагивая из лифта и понял, что снова выпал из жизни наяву. Он проморгался, потёр глаза, и до него, черт возьми, начало доходить. На его парня напали. На его любимого мужчину напали какие-то отморозки, которых он чуть живьём в ад не отправил, но это только потому, что они не знали с кем имеют дело. Они были не готовы к отпору и его разъебанным нервам. Ублюдки. Молчалин оглядел Чацкого, пока тот резко поворачивал ключ в замке, но со спины(слишком напряжённой для этого мира) понять можно мало. Какого хрена вообще. Как только они оказались внутри и дверь за ними захлопнулась, Алексей понял - путей отступления нет.***
Грушницкий аккуратно присел на краешек дивана, чтобы не помять хитон, в который его только переодели. Об этом событии он обещает себе забыть как можно скорее и это немного успокаивает, поэтому он немного скосил взгляд в сторону сцены, где виднеется кусочек выступления его некогда товарищей, ныне соперников. Хороши, паршивцы, как всегда. — Как хорошо, что ты сам по себе кудрявый, не придётся тебе волосы накручивать, - вздохнула Бэла, их гример, пока наносила на его лицо базу под новый образ, - и сам танец тебе очень подходит. Ты же, черт возьми, выглядишь, как языческий бог, ради которого я бы принесла в жертву полтеатра, - это были их обычные шутки и обычно Грушницкий их поддерживал, но сейчас ему ничего не шло в голову. Слишком пусто. Глаза снова мазнули по сцене. Бэла это явно не оценила, поэтому аккуратно взяла его лицо в свои не менее аккуратные ручки, и приподняла, заставляя посмотреть на неё: — Ты был неподражаем. Никогда не видела такого и даже не думала, что смогу увидеть. После этого впору бы сказать, что теперь и умереть можно спокойно, но впереди ещё два танца в исполнении тебя и твоей группы, и разрази меня Зевс, если я позволю себе подохнуть до того, как увижу это, - она ласково улыбнулась и подмигнула ему, вновь рассмеявшись. Её задор постепенно переходил и Грушке, по-другому объяснить то, что он тоже мягко улыбнулся и явно повеселел просто невозможно. — За такие слова можно и номерок стрельнуть, - хмыкнул он, и они вместе продолжали тихо посмеиваться. — Группа номер 1, выход на сцену через три минуты! - провозгласил хореограф из младших групп. — Черт, черт, черт, - Бэла нахмурилась, - а, хотя нет, всё в порядке. Ты готов, - сказала она, последний раз пробегаясь кистью по скулам парня и оглядывая свою работу, - у тебя взгляд с подведеными глазами стал супер вызывающим. Как у жреца любви, честное слово. Грушницкий глянул на неё, подумать только, действительно выразительно. Как будто говорил "что, блять?" — Ты меня сейчас шлюхой назвала, - сказал он спокойно, но с искоркой смеха. — Спасибо, пупсик, но я в курсе, - она быстро подправила его волосы, немного разлохматив его кудри и вот теперь он реально выглядит так, будто его хорошенько отодрали по самое не балуй, - а теперь, марш отсюда! Время и вправду поджимало. Поджимало и в одном конкретном месте тоже, но он старался не обращать на это внимания. Вулич стоял у кулис, готовый к выходу. На его плечах, в добавок к хитону, был красный плащ, как у воина, у настоящего мужа. С самого начала он вёл себя очень странно, слишком отстраненно, словно эмоций у него не осталось в принципе и лишь на сцене он преобразовывался, накидывал на лицо маску за маской, в то время, как Грушницкий срывал их одну за другой, раскрывая самую душу. — Как самурай без хозяина, ей-богу, - сказал Грушка, поравнявшись с сербом и тоже готовый к смене выступающей группы. — В таком случае, самое время для харакири, - ответил равнодушно Вулич, глядя в никуда стекляными глазами. — Об этом нужно было думать раньше. А лучше, вообще о таком не думать, - Грушницкий легонько пихнул того локтем, скорее просто касаясь, и продолжил, - а сейчас серьёзно. Что случилось? Вулич никогда не говорил об этом. Вулич бы и не думал об этом, не вспоминал каждый день, и не останавливал бы себя каждый раз от летального исхода. Вулич не говорит о таком. Ни с кем. — Всё в порядке, не забивай голову, сейчас не время, - сказал он и только. И ведь не придерешься, он действительно прав - свет снова погас, и Грушницкий посмотрел на другую сторону кулис, сквозь раскланивающуюся вторую группу, туда, где стояли Соня и Таня и поймал ободряющий взгляд Лариной, которая легко водила ладонью по спине Фамусовой, зная, что её это успокаивает. Они были прекрасны - греческие платья, немного переделанные, легкие, но такие же изящные и обожествляющие, с разрезами по бокам, придавали девушкам нежную неуловимость. Как будто пытаешься поймать луч солнца, порхающий с места на место. Словно измученный творец пытается поймать музу, вновь и вновь ускользающую прямо из-под рук. Аполлон бы извёлся на Олимпе, вздыхая над их светлыми образами. Мягкий свет окутал сцену стоило только второй группе сойти за кулисы. Один из их парней, проходя, ободряюще хлопнул Грушницкого по плечу. Они выходили парами - один человек с одной стороны и один с другой. Первыми пошли Вулич и Татьяна, приближаясь друг к другу почти мимолетно и при этом серб выглядел очень величественно на фоне тоненькой, будто фарфоровой, но статной Татьяны. Гармонично. Вулич коснулся тыльной стороной ладони щеки Лариной и отвёл руку плавным движением, будто вынуждая Таню плыть за ней, повторять собой каждый его взмах. Они поравнялись, встав бок о бок и двинулись по кругу, лишь через три оборота останавливаясь и отворачиваясь друг от друга. В это время на сцену вышли Грушницкий со стороны Татьяны и Софья со стороны Вулича, которые тут же широко шагнули им навстречу и порывисто обняли. Любовники... Музыка из мягкой флейты и арфы скрутилась в танец страсти, как только мужчины подхватили девушек под бёдра. Платье с разрезом красиво оголяло стройные ноги, но в то же время не давало места распутным мыслям. Лишь душевное удовлетворение. Пары словно не замечали друг друга, но всё тянулись одна к другой и огорченно падали, когда не могли преодолеть тысячи причин и расстояний, отделявших их. Послышался тревожный звон. Вместе с ним на сцену вышли воины, а девушки испуганно упорхнули любовникам за спины, отчаянно прижимаясь к ним, не желая отпускать. Боль разлуки невыносима... Вулич вышел вперёд, выпятив грудь и держа спину в стальной осанке, как бы говоря, что он готов к любым бедам этого мира, что он встретит их лицом. Грушницкий же мягко оттолкнул Татьяну к Софье, вставая рядом с Вуличем, но всё же немного за ним, позади. Но любовники... Воины, до того замершие угрожающей тучей, двинулись на них, оплетая их со всех сторон, окружая каждого по отдельности, пытаясь разлучить и им это удавалось. В бесконечной толпе, в сплетении конечностей, две руки пытались дотянуться друг до друга, едва касаясь пальцами, не в силах ухватиться за ладонь, пока вдруг оба не совершили рывок... Вулич вырвался, подхватывая Грушницкого на руки, пока тот тянул ноги в идеальном шпагате, отталкивая врагов и вдруг отвлёкся на движение сзади, резко поворачивая голову в полном удивлении, и глядя, как Софья опадает на пол. Татьяна уложила её на свои колени, всем своим видом выражая дикую скорбь. Всегда погибают первыми. Вулич прижал Грушницкого ближе к себе в сердечном порыве, и тот устроил свою руку на его шее, буквально вживаясь в мужчину со спины. Воины вновь окружили их и Грушницкий сделал два порывистых, воздушных шага к ним, буквально заставив себя оторваться от серба. Он встал перед недругами и... Сдался. Будто сказал "вот он я, виновник!". Воины обошли их обоих по восьмёрке и Вулич всё никак не мог дотянуться до юноши. Вокруг Грушницкого вновь возник целый карнавал, они окружили его, но вместо того, чтобы мерно идти по кругу, начали прижимать его, давить его в своей толпе, пока он не потеряется среди них, не потеряет даже малейший силуэт. Грушницкий и правда казался утерянным навеки, но в следующий момент он сделал прыжок, подтягивая мускулистые ноги и протягивая руки к небу, в безмолвной мольбе забрать его. Когда воины, прекратившие свой ад наяву расступились, Грушницкий лежал неподвижно. Вулич тяжёлой походкой подошёл к нему и рухнул у его тела, будто надруганного, запятнаного. Мужчина стянул со своих плеч тяжёлый бордово-алый плащ, накрывая им юношу, который был ещё слишком мал, чтобы считаться полноценным мужем. Наставник накрыл плащом подопечного. Любовник укрыл возлюбленного. Воины рассеялись словно утренний туман с первым лучом солнца. Вновь заиграла тихая, грустящая музыка. На сцене осталось четверо и двое из них смотрели друг другу в глаза, держа в руках своих любимых. Свет погас.***
В квартире стояло напряжённое молчание. Чацкий застыл у окна, докуривая третью сигарету, а Молчалин набирал таз с водой, чтобы промыть его раны. Аптечка стояла на столе, готовая прийти на помощь в любой момент. — Присядь, пожалуйста, - Алёша слабо потянул Чацкого за руку к дивану. Тот сел, стягивая с носа потрепанные жизнью и недавней дракой очки. Молчалин немного отжал полотенце и принялся аккуратно смывать кровь с лица мужчины. Взгляд Чацкого был абсолютно пустым. Он не поморщился даже когда Алёша начал обрабатывать его ссадины. — Нужно в больницу, милый, у тебя бровь... — Ничего такого, что не может зажить само, - Чацкий отвёл взгляд. Молчалин положил руку на его щеку призывая посмотреть на него и покачал головой. Нужно в больницу. — Надо наложить швы, - уже твёрже сказал Алексей, выливая добрую часть перекиси на ватный диск и промакивая им вокруг ссадины на скуле, - а ещё желательно заявить на них в полицию. — Я ударил парня в челюсть и он больше не шевелился, так что, думаю, не стоит, - отстраненно ответил на предложение Чацкий, подавляя чувство вины. Не перед отморозком, а перед Алёшей. — Это самозащита, не говори ерунды, ты бы не убил его даже при всем желании. Ты не такой. — Ты... Ты не злишься? - Чацкий не знал, как описать свои опасения насчёт реакции парня. Молчалин ошарашено глянул на него, похлопав длинными ресницами. — На тебя напали какие-то придурки, а я должен злиться на то, что ты дал им отпор? - он неверяще качнул головой, - Не дури. Я чуть не помер, пока искал тебя. Слава богу, что живой, блин, - Алексей хрипло выдохнул, сжимая ладонь Чацкого чуть выше разбитых костяшек. Александр слегка улыбнулся, чувствуя, как рана на губе, едва покрывшейся корочкой, вновь капнула кровью. Замечательно. Молчалин вдруг поднялся и вышел, зашуршав чем-то в соседней комнате и вернулся с футболкой и брюками в руках. — Давай-ка переоденем тебя, а то не поедем же мы так в больничку, - приговаривая, он расстегнул выжившие пуговицы на рубашке Чацкого, аккуратно стягивая её с плеч. — Ты же в курсе, что со мной всё в порядке? - задал риторический вопрос пострадавший. — Ага, - легко кинул Алёша, - вот конкретно эти здоровенные синяки тоже со мной согласны, - сказал он, кивая куда-то в сторону спины Чацкого, и передал ему одежду, - я вызову такси, а ты постарайся надеть штаны, пожалуйста, с футболкой я тебе помогу, пот... Ради бога, никаких резких движений!***
Базаров смотрел на сцену неохотно (только когда выходил Грушницкий), хотя выступали ребята более чем восхитительно, но наблюдать за Кирсановыми было гораздо интереснее. Или он всё ещё пытался убедить себя в том, что развлечения подобного рода чужды его чисто нигилистской душе. Но взгляд, время от времени, всё же соскальзывал с Кирсановых на сцену и Евгений предпочитал делать вид, будто сам не понимает, как так получилось. Он тихо глянул на Онегина, который, похоже, достиг полнейшего экстаза, судя по его впечатленной роже и, негромко вздохнув, вновь вперился взглядом в знакомый затылок Кирсанова. За всё это время, что он провел, пялясь на это семейство, он понял, что, во-первых, быть красавчиком у Аркаши в крови, в генах, в ДНК и вообще это семейное, а во-вторых, его сразу выбесил, как он понял, дядя Аркаши. Базаров не может объяснить даже самому себе, что он так невзлюбил в этом, кажется, совершенном человеке, но факт остаётся фактом - мужчина его бесит одним своим существованием. Нужно будет держать себя в руках при нём, потому что он выглядит как человек, который любит стебать людей по поводу и без. Ну, то есть, как он сам. Чего не скажешь о спокойном Аркадии, который, кажется, ни разу не отвёл глаз от сцены. Телефон Базарова завибрировал, извещая его об смс. “ У меня в затылке дыры нет ещё? Представление идёт на сцене, а не на мне.” Младший Кирсанов легко повернул голову, стрельнув в него глазами в самое сердце. Базаров шумно втянул воздух и наскоро напечатал ответ, пока не передумал: “ Я уже говорил, что ты самое прекрасное из искусств. Вот я и любуюсь, если ты не против, конечно.” Аркадий усмехнулся. “А если я скажу, что против?” Но Базаров тоже не пальцем деланный. “ А я бунтарь.” И убрал мобильный, глядя как Кирсанов, с еле заметной улыбкой, возвращает всё своё внимание сцене.***
Печорин думал, что задыхался. В груди всё сдавило, стянуло и кажется, что ещё немного и его ребра не смогут выдерживать напор, они треснут, а потом разломаются на острые осколки, которые разорвут лёгкие. Интересно, он вообще доживёт до конца? Но он выявил закономерность - так его сдавливает, только когда его Грушик появляется на сцене. С ним же появляется и совершенно иррациональное желание вскочить на ноги, ткнуть пальцем в сцену и заорать что-то типа: "Я его знаю, я его знаю! Это мой будущий парень! Я знаком с ним!". Вот только если он выкинет что-то подобное, он сам себе не простит. Остальные группы выступали изумительно. Все они были такие разные в исполнении, но равные в мастерстве. Прямо сейчас выступала третья группа и выступала хорошо, но стоит лишь Печорину закрыть глаза, как в его сознании тут же возникает образ Грушика, в этом его хитоне, что так соблазнительно открывает его стройные, накаченные годами тренировок ноги, а оголенное плечо и грудь всё манили к себе взгляд. Тогда он буквально вскипел, как только его коснулся Вулич, но потом, неясно почему, Григорий ощутил, что он не может злиться серба. Что-то от него исходило такое знакомое, такое родное, что невозможно было воспринимать его уже как соперника - тот выглядел так, будто давно проиграл в чём-то поважнее их хмурых гляделок. "Это что-то, - подумал Печорин, - что всегда было со мной..." Тоска. Его глаза расширились, как только он осознал, что же выражал всем своим естеством Вулич. Иногда несколько эмоций, чувств, можно смешать и получить что-то одно, целое, но всепоглощающее. Смешивая боль, одиночество, печаль, грусть и, наконец, апатию, мы впадаем в тоску. Григорий Печорин впервые почувствовал сострадание к другому человеку.***
Вновь гаснет свет и зрители уже знают, кто сейчас к ним выйдет. За всё это время старшие группы ещё не брали перерывов на отдых, не было даже маленького антракта для гостей, представление шло непрерывно. Как только взрослые группы закончат свои выступления и получат свои результаты победителей или проигравших, на сцену выйдут средние и младшие группы. Необычно, учитывая то, что дети помладше как раз и открывают такие масштабные представления. Луч прожектора остановился ровно посреди сцены и замер. Никто и не заметил, как там оказались две фигуры - одна одета во все белое, другая, напротив, в темно-синее. Мягкая, певучая мелодия словно кокон грусти обволакивала их формы, тянула нараспев свои ноты и пускала короткую слезу, сорвавшуюся с ресниц. Фигуры синхронно двинулись в разном друг от друга направлении, отвернулись спинами и застыли с поднятыми к небу в молебном стремлении ладонями. Они, как два отражения, точно зеркалили друг друга. Словно опьяненные, они приблизились и белый встал позади темно-синего, опуская широкую ладонь на его плечо, надавливая, заставляя пасть на колени и утомленно вскинуться корпусом. Рука белого взмыла в сторону, обводя широкий полукруг и парень в синем точно повторил его движение всем телом, следуя за снующей в воздухе мощной рукой. Внезапно мужчина в белом хватается руками за голову и музыка вспыхивает болью, набирая обороты, пока мужчина оседает на широко расставленные ноги в низком присесте, обхватывает теми же ладонями парня в синем поперёк груди, широко проводит по ней, чувствуя, как он отзывается на каждое касание, и останавливается ровно напротив сердца, резко отбивая ладонями его стук, ровно пять раз. Юношеское тело вскидывалось на каждом стуке. Музыка вновь тревожно забилась и мужчины отскочили друг от друга в противоположные стороны, остановившись ровно по одной им видной линии. Тягучие взмахи рук, не скрывающие литых мышц под свободными, на первый взгляд, кофтами, плавные полушпагаты, изгибающиеся крепкие торсы и... Резкий синхронный прыжок с двойным переворотом в воздухе. Едва опустившись на носочки, они вспорхнули друг к другу, вставая точно напротив. Какой-то сантиметр меж их телами трещал по швам, пока они выверенными движениями тянулись в немыслимых позах, поражая своей гибкостью. Мелодия затихала, словно вздхывая о чём-то своём и забирала силы танцующих, которые замедлялись вместе с ней, пока, наконец, не застыли совсем рядом, прижимаясь всем телом друг в друга, опуская уставшие плечи и руки на чужую спину. Оглушительная тишина повисла во всём зале, пока в нём с тихим щелчком зажигался основной свет, который снял оцепенение со зрителей. Громкие аплодисменты заполнили пространство, люди начали подниматься с мест и хлопать стоя, кто-то громко засвистел. Грушницкий был ослеплен и отчаянно искал взглядом знакомые черты, пока, наконец, не наткнулся на восхищенный, томный взгляд потемневших глаз Печорина. Только после этого парень смог вздохнуть и позволил губам растянуться в облегченной улыбке. Всё позади.***
На сцену вышли остальные группы, становясь плечом к плечу и едва сдерживаясь от возбужденного шёпота. Поднялся и Лужин. — Для начала предлагаю вновь отблагодарить наших замечательных танцоров! - торжественно провозгласил он, сам начиная аккуратно похлопывать, обернувшись к кланяющимся ребятам. Потом всё же решил перейти к сути, — Итак, вернёмся к открытию нашего замечательного отчётного концерта, посвящённого юбилею нашего Дома Культуры. Я попрошу судей открыть свои личности и присоединиться к нам на сцене, чтобы рассудить ребят, - он приветливо махнул в сторону в зала, в приглашающем жесте переводя руку к сцене. Напряженное предвкушение наполнило зал, пока люди с самых разных рядов поднимались со своих мест. Печорин изумленно глянул на старушку, что сидела рядом с ним и вдруг поднялась, проходя к сцене лёгкой поступью. Подумать только, а ведь ничем себя не выдала за все эти два с половиной часа! “ Верь после этого женщинам, - сокрушенно подумал Григорий, качнув головой, - а ведь кряхтела весь концерт, старая пигалица...” Судей оказалось пятеро, все они остановились за Лужиным, который улыбнулся немного натянуто. Ещё бы - всех этих людей он знал и, более того, ругал на чем свет стоит, потому что все они со скандалами разной степени тяжести уволились из его горячо любимого Дома Культуры. Негодяи. Негодяи, двое из которых основали свои Академии Танца в Италии и в Белоруси, и, Петр Петрович чуял это, будут пытаться переманить его хореографов к себе. Остальные трое были заслуженными артистами страны, но, увы, уже в отставке. Однако, это не мешало им учить молодёжь в театре в столице. Компания была влиятельней некуда. К микрофону подошла статная женщина с точеной фигурой и идеальной осанкой гордого собой человека. Раскольников нахмурил брови, немного подавшись вперёд и вглядевшись в знакомые черты небезызвестной дамы, по совместительству мачехи его лучшей подруги, Катерины Ивановны, которая закатила грандиозную истерику, когда узнала, что её Сонечка встречается с Дуней Раскольниковой, а потом вдруг ни с того, ни с сего благословила их. Родя подозревал, что это из-за того, что она почувствовала вину в том, что недоглядела, не уделила должного внимания своим детям, вечно занятая то на сцене, то преподавая, когда она решила, что пора бы уже переходить на новый уровень, но девочки, танцующие в её Академии вот уже два года не жаловались, а значит, она действительно приняла их отношения, смирившись. " Да и хуй с тобой, истеричка," - мимолетно, легко подумал парень, уже давно не злясь на женщину. Та как раз начала толкать речь с серьёзной миной, выглядя почти по-монашески сдержанной, что повеселило Раскольникова, заставив его издать приглушенный смешок. Разумихин, свободно откинувшийся на спинку и уже со скукой глядящий на сцену, посмотрел на него краем глаза и вопросительно приподнял бровь. Родя только качнул головой, мол, всё нормально, не время ещё санитарам звонить. Он почти пропустил момент, когда какая-то старушка, почти бесцеремонно оттеснив от микрофона задохнувшуюся от такой наглости Катерины Ивановны, сама встала у "руля" и бодрым, но немного скрипучим голосом прервала её: — Эх, да чего ж тут бубнить-то?! Станцевали ребята прекрасно! Просто слов нет! - Родион готов поклясться, что Катерина Ивановна буркнула себе под нос "зачем тогда меня прервала?", - Все понравились, одна балерина краше другой, а мальчики! Мальчики какие! Особенно этот кудряшка, - задорно и кокетливо улыбнувшись своим добрым, старым лицом, она кивнула на стоящего позади Грушницкого, который галантно ей поклонился, заставив её захихикать. Подумать только, - Все как на подбор... Удивительные движения, чувственные, мне как будто целый фильм показали, настолько точно вы передаёте свои мысли. Я очень довольна, очень довольна, но, к сожалению, есть маленькие такие недочёты, ошибки, которые вроде бы и не заметны, а профессионалам глаза режут. Их надо будет убрать, и мы, - она обвела рукой судейский состав, - вам в этом поможем. Здесь я, пожалуй, передам слово нашему прекрасному господину Зарецкому, основателю балетной академии во Флоренции, - дамочка отошла, давая пройти безукоризненному мужчине, который, кажется, даже стук своего сердца чётко контролировал. Зарецкий кинул быстрый, но внимательный взгляд на стоящих на сцене ребят и медленно, четко заговорил: — Я полагаю, вы уже догадываетесь, что ждёт победителей в качестве награды. Но вот критерии "победы" у нас немного другие, мы не хотели раскрывать все карты сразу, надеюсь вы нам простите это. Выигрывает не команда, а лучшие танцоры, которые выберут у кого из нас, судей, они хотят учиться по начальному контракту, - в зале поднялся удивлённый гул, Лужин неприятно глянул на говорившего, потому что он, черт возьми, тоже был не в курсе их хитросплетений, - с каждой команды по два-три человека, - продолжал он спокойно, - но есть команды, в которых не прошёл никто. Да, и такое бывает, - как-то устало проговорил он, дожидаясь пока поутихнут страсти в зрителях, - полагаю, можно перейти к отбору танцоров? - он вопросительно глянул в сторону коллег. Или конкурентов. Те сдержанно кивнули. Зарецкий вернулся к остальным и, посовещавшись с минуту, за которую в зале воцарилась мертвая тишина, они, видимо, пришли к единогласному решению. Начали с третьей команды. Остновившись перед ними, Зарецкий каждому пожал руку, но отошёл, так никого и не выбрав. Команда держалась достойно, и не опустила голов даже после такого удара по ним. На очереди была вторая команда и мужчина кивнул на парня в самом центре их ряда, потом на девушку в конце строя, и указал им отойти к остальным судьям. Сердце Грушницкого бешено билось, но на лице его покоилась легкая, безмятежная улыбка и сосредоточенность. Зарецкий задержался перед ними, строго оглядывая их с ног до головы и что-то едва слышно пробормотал. Потом он махнул рукой, но не стоящим перед ним танцорам, а своим товарищам, подзывая их к себе. Катерина Ивановна решительно зашептала ему о чём-то, попеременно сверкая взглядом на ребят. Софья непонятливо взглянула на них и шагнула поближе к Татьяне, которая оставалась спокойной и, кажется, постигла дзен, потому что с таким выражением лица восседает, разве что Будда в храме. Вулич, казалось, вообще мысленно отсутствовал, но вёл себя так, будто стоит на бесконечной очереди в пятёрочке, а люди перед ним задерживают эту самую очередь. Глухое раздражение, да. Наконец-то они вновь пришли к единому решению, и Зарецкий поднял руку, оборачиваясь к залу. — Уважаемые зрители, - обратился он, - после повторного обсуждения, мы решили, что основной состав первой команды, состоящий из четырёх человек, проходит полностью! Завтра мы свяжемся с их хореографом и всё обсудим. Казалось, весь зал выдохнул. Грушницкому стало жаль их ладони, потому что таких яростных аплодисментов он за всю свою жизнь не слышал. Волна радости захлестнула его и он не сдержал счастливой улыбки. Внезапно Вулич отошёл к судьям и что-то им сказал, что-то очень неприятное, судя по их лицам. Энергичная бабулька имени которой Грушницкий хоть убей, но не мог вспомнить, похлопала серба по плечу и кивнула ему, отправляя его назад к своим. Нехорошее предчувствие заворочалось в Грушке, как только мужчина вновь встал на свое место. Возле него самого. — Что ты им сказал? - едва размыкая губы, но сохраняя надлежащий вид, спросил Грушницкий. — Что я отказываюсь от приза, - равнодушно кинул серб. Внутри юноши всё перевернулось. Он застыл с приклеенной улыбкой и не мог поверить в происходящее. — На этой прекрасной ноте мы закрываем отчётный концерт старших групп, где все они потрудились на славу, выявили свои сильные и слабые стороны, и, конечно же, порадовали нас своим бесподобным выступлением! Проводим наших героев! Все звуки словно пропали, и Грушницкий на автомате прошагал за кулисы, в неверии уставившись перед собой. Какого черта? Он нашёл глазами Вулича и прошагал к нему, резко встряхивая того: — Как всё это понимать?! Что значит, ты отказываешься от приза? Кого ты этим хочешь задурить?! Ты уходишь со сцены, не так ли? Бросаешь балет, бросаешь танцы! - в воздухе отчётливо повисло несказанное "бросаешь меня". Грушка и сам не понял, что на него нашло, но серб же... Он его партнёр по танцу, он доверяет ему, не смотря ни на что, и потерять его в такой сложный период, когда вокруг него всё неотвратимо меняется, кажется просто предательством. Потому что танцы - это его дом, его группа - его маленькая семья и в какой-то момент его жизни, Вулич стал её частью. Со своей нелепой заботой, уважением как к равному танцору, хотя тот, конечно, танцевал дольше и лучше, даже глупые подкаты казались обычной шуткой. А сейчас его идиллия даёт трещину, грозясь развалиться на мелкие осколки. Как будто ему в шесть лет внезапно заявили, что он приёмный. Бред какой-то. — Послушай... - начал было серб, но его резко прервали. Снова. — Ты не можешь просто так уйти, в самый расцвет своей карьеры! Ты что же это, хочешь просто так похерить все годы, потраченные на танцы?! - он надеялся, правда надеялся, что сможет переубедить его. — Я не могу больше танцевать! - внезапно рявкнул Вулич и Грушницкий потрясённо застыл, как от пощёчины. Серб устало вздохнул, потирая глаза, осознав, что все пялятся на них, поэтому утянул сконфуженного юношу ближе к углу просторного зала, подальше от скопления любопытных зевак. — Я не могу больше танцевать, - уже спокойнее повторил он, - но я могу учить. Я возвращаюсь в Сербию, у меня есть один хороший друг, который предложил мне работать хореографом в местном ДК. Я больше не могу здесь находиться, пойми меня, пожалуйста, - он глянул в лицо кудрявого парнишки, который подарил ему на какое-то время надежду, что он всё забудет. Но это оказалось не так. Воспоминания возвращаются к нему с убойной силой, и он больше не может это терпеть, правда не может. Он вернётся на родину, пройдёт по родным улицам и свернёт на городское кладбище, где покоится его личное безумие, когда-то бывшее его неудержимой страстью, его азартом. Его женой. Все когда-то возвращаются к началу и он вернётся, чтобы поставить, наконец, точку и прекратить свои мучения. Нужно жить дальше. — Я... Я виноват в этом? - приглушённо спросил Грушка, нахмурившись и не представляя, что он сделает, если это окажется так. — Нет, что ты, - мужчина добро усмехнулся, потрепав парня по кудрям и не понимая, как он мог испытывать к нему какую-то страсть. Он же ещё совсем как мальчишка, как младший братик, - в этом виноват только я и моя уступчивость к собственным мыслям. Грушницкий вяло фыркнул, отмахиваясь от руки на его голове и выпрямился, прямо глядя на серба. — Тогда, желаю тебе удачи. И спасибо, - он протянул ему руку, - ты был лучшим партнёром по танцу, который у меня когда-либо был. — А мог бы быть не только по танцу, но ты у нас упрямый, - крепко пожимая руку, не удержался от шпильки Вулич, видя как свирепеет лицо его, уже бывшего, напарника и рассмеялся. — Ах ты падла! - и удар прямо в солнышко. Так ему и надо, наглой морде. Вулич, согнувшись от удара, рассмеялся ещё сильнее. — Ладненько, если всё хорошо, я пошёл тогда, бывай, - кудрявый махнул ему на прощание, предвкушая встречу, о которой он грезил ещё с утра и направляясь в свою гримерку. Ещё один плюс быть любимчиками ДК - личные комнаты отдыха. И пускай небольшие, зато свое, как доказательства своих личных побед.***
Печорин практически вылетел из зрительного зала и направился к коридору, который вёл в часть, к которой, в свою очередь, допускались только работники и ученики ДК. Но кого это волнует вообще. На своём пути он повстречал того самого администратора, которая тащила его букет в сторону гримерок. Григорий чуть слезу не пустил от благодарности. — Спасибо большое, но дальше я сам, - сказал он, очаровательно улыбаясь и принимая ношу в свои руки. Девушка облегченно выдохнула, потому что тащить на себе и дальше это флористическое чудовище в ней сил не было. Отсчитывая взглядом номера на дверях, он наконец замер у заветной гримерки номер семнадцать. Внутри всё клокотало, сердце стучало где-то в горле, а узел внизу живота горел огнём и он был рад, что ему есть чем прикрыться. Печорин постучал и, дождавшись усталого "входите", дёрнул за ручку. Наконец-то.***
Объявили долгожданный антракт перед выступлениями средних групп, и уставшие зрители вывалились размять затекшие конечности. — О Господи, моя жопка, - тихо вздохнул Ленский, потирая поясницу и жалуясь Аркаше, - а ещё я пить хочу. — Пить? - послышалось сзади и Володя резко обернулся, натыкаясь взглядом на пронзительные, переливающиеся всеми волнами штормового моря, глаза. — Что? - глухо переспросил он, уставившись в эти немыслимые глубины. — Пить, говорю, хочешь? Мы в буфете были, взяли на всякий случай и вам водички... - Ленский наконец опустил взгляд на руку, протягивающую ему бутылку с водой и словно очнулся. — Спасибо, - буркнул он, беря воду и отводя взгляд. Как соплячка перед старшеклассником, ей-богу. Он разозлился сам на себя. — Я надеюсь, ты не забыл, что у нас с тобой сегодня свидание? - улыбнувшись, спросил Онегин. Володя почувствовал предательский румянец и нахмурился. — Забудешь такое. До сих пор не понимаю, как я мог согласиться, - фыркнул он, беря себя в руки. — Я предлагаю уйти сейчас, пока ещё не сильно поздно, завтра, как-никак понедельник, тебе на учёбу нужно, - проговорил Евгений, глянув на наручные часы и проигнорировав ехидство юноши. Кажется, у него выработался иммунитет. — А тебе, что ли, не нужно? - Володя скептически глянул на него. — А мне завтра ко второй, - хмыкнул блондин, - ну так, что? Или ты хочешь досмотреть? - как-то взволнованно спросил Онегин. Почему-то раньше такой вариант ему даже в голову не приходил. — Нет, пошли уже, - он ухмыльнулся, - быстрее начнём, быстрее закончим. Онегин хитро глянул на него и подошёл вплотную, жарко зашептав на вмиг покрасневшее ухо: — Не думай, что я так рано тебя отпущу. Ленский отшатнулся от него, сверкнув глазами, и повернулся, ожидая обнаружить за спиной Кирсанова младшего (или хоть какого-нибудь, ему срочно нужен знакомый человек), но там никого не оказалось. Блондин понаблюдал за зарождающейся паникой на красивом лице и сжалился. — Пошли-ка, предупредим наших голубков, что мы решили отчалить пораньше, - он указал на одно из огромных окон, возле которого разговаривали эти самые голубки в лице Базарова и Кирсанова. И когда только успели смыться? Володя заметно расслабился. Если с ним сегодня что-то случится, Аркаша будет знать из кого выбить всё дерьмо. Эта мысль так повеселила парня, что он гадко ухмыльнулся, стрельнув глазами на Онегина и захихикал. Евгений закатил глаза, взял его за запястье и повёл, огибая толпу, к парочке. — Папочка, - Онегин кивнул Базарову, - Мамочка, - кивок Аркадию, - мы с Володенькой уходим пораньше. Можно? - спросил он, похлопав ресницами. Ленский скорчил рожицу, всё ещё не веря, что идёт на свидание с этим. Аркаша сочувственно посмотрел на него, и перевёл взгляд на блондина, всем своим видом говоря ему "ещё одна такая шутка и в детдоме будет пополнение". Базаров фыркнул от смеха, но благословил их в путь-дорогу. — Валите, - кинул он. — Да, идите, - сказал Аркадий, а потом обратился к Володе, - папа сегодня весь день, как на иголках, поэтому, если он позвонит, постарайся ответить. — Конечно, - Ленский кивнул. — И не забудьте, к одиннадцати ты уже должен быть в общежитии, - строго напомнил Кирсанов. — Да, конечно, - синхронно выдали парни. — И... — Идите уже, - прервал его Базаров, мягко касаясь утонченной руки. Только сейчас он заметил, что парень легко перебирает пальцами цветки из букета, который так и не выпустил из рук. Волнуется. Аркаша слегка нахмурился и кивнул. Парочка смылась в мгновение ока, сверкнув на последок пятками, а Ленский, в придачу, и паникующим взглядом. — Всё будет хорошо, не дети же они, в самом деле, - попытался успокоить парня Базаров, - на Онегина можно положиться, он самый надёжный человек, которого я знаю. Говорил он так уверенно, что Аркаша верил и хотел довериться. Этот человек казался ему уже таким зрелым, что постоянно приходилось напоминать себе, что у них разница в возрасте всего лишь год. — Не думай, что я не доверяю Онегину, просто... Володя мне всегда казался таким... Маленьким, что ли. Я чувствую ответственность за него, - признался Аркадий. — А он не прогадал с "мамочкой", да? - хмыкнул нигилист (он хочет в это верить). — Пошёл ты, - вскинулся парень, тыкнув пальцем куда-то в рёбра будущего хирурга. Базаров негромко рассмеялся грудным смехом, приобнимая юношу рукой за плечи и прижимая к себе. Аркаша почувствовал, что стремительно краснеет, а смех мужчины до сих пор отзывался теплом где-то внутри него, поэтому он просто уткнулся лицом тому куда-то в подмышку. Так надёжно. — Может, мы тоже сходим куда-нибудь? Как насчёт кофе? Или просто прогуляться... - предложил Базаров, лелея надежду на согласие. — А как же концерт? Не могу же и я тоже оставить своих... — Аркадий! - окликнул парня строгий голос и он обернулся, отстраняясь от медика и вставая на почтительное расстояние в полметра. Может, меньше. К ним приближалась его семья. Базаров вытянулся во весь свой немалый рост, приготовившись принять весь удар на себя. — Здравствуйте, молодой человек, - обратился к нему пухловатый, но с удивительно добрыми глазами мужчина. Отец Аркаши. — Добрый день, - Базаров протянул руку, чувствуя себя уже увереннее, - Евгений Базаров, - представился он. — Николай Петрович, - пожимая руку в ответ, произнёс мужчина, с интересом оглядывая медика. Базаров отстранился, протягивая руку уже другому мужчине, суховатому, но чертовски красивому. Семейная черта у них такая, что ли? Дядя, который раздражал его весь концерт, под внимательным взглядом Аркадия, очень нехотя, но всё же пожал его руку. — Павел Петрович Кирсанов, - представился он, манерно растягивая гласные. — Евгений Базаров, - повторил Женя. Внезапно из-за спин мужчин плавно выплыла молодая девушка, останавливаясь рядом с Николаем Петровичем. Она показалась Евгению слишком бледной. — Федосья Николаевна, - просто представилась она, также немного вытягивая руку. Базаров пожал и её изящную ладошку, быстро глянув на Аркадия через плечо. — Приятно познакомиться, - ответил он всему семейству разом. Оказывается, всё не так страшно. — Медик, - вынес вердикт Павел Петрович, неприязненно произнося это слово, словно оно могло означать что-то мерзкое. А, может быть, и страшно. — Да, - согласился Базаров, ухмыльнувшись, - Вас что-то не устраивает? - наигранно-вежливо спросил он. — Что вы, весьма похвальный выбор, - кивнул холодно статный мужчина, - однако медицинский юмор порой потрясает меня до глубины души, - он позволил себе немного скривиться при этом упоминании. Послышался приглушенный смешок Аркаши. — Со временем взгляд на такие вещи меняется, мы просто приспосабливаемся к нашей среде, в которой и так мало веселья, - спокойно проговорил Евгений, как-то снисходительно глядя на мужчину, не припоминая, когда это он успел пошутить в его присутствии. — И правда, весёлого там мало. А, вы собственно, какого специалиста из себя собираетесь представлять? Какое у вас направление? — Хирургия. Мужчина хмыкнул, как будто так и знал, и собирался добавить ещё что-то, но его остановил брат, до того лениво, но с долей любопытства наблюдавший за ними. — Это впечатляет и, несомненно, заслуживает уважения. Надеюсь, нам удастся ещё поговорить с вами в более комфортабельных условиях, но сейчас мы, увы, вынуждены покинуть вас, - расслабленно говорил Николай Петрович. — А как же концерт? Вы разве не хотели досмотреть? - удивлённо спросил Аркадий. Да чтоб его семья пропустила хоть одну сценку, хоть один маленький танец детсадовских снегурочек и пиратов, не говоря уже об отчетном концерте? — Всё, что мы хотели, мы уже увидели, - ответил Павел Петрович, выглядя по-отечески гордым, - Грушницкий был на высоте. Как, в прочем, и всегда. Передай ему наши извинения, за то, что мы не успеваем увидеться, и поздравь его с победой. О, - кажется, он о чём-то вспомнил, - и не планируйте ничего на субботу, мы собираемся отметить его успешное выступление. Приглашайте кого хотите, на этот раз выбор предоставлен полностью вам, - он ехидно глянул на Базарова, словно предчувствуя грядущую встречу, хотя Аркаша ещё ничего не решил. — До скорого, сынок. - Николай Петрович приобнял сына, и отстранившись, вновь пожал руку Евгению, прощаясь, - Вы очень интересный молодой человек, буду искренне рад видеть вас в своём доме, надеюсь Аркадий позаботится об этом, - он кинул взгляд на сына и улыбнулся ему. Тот немного сконфуженно кивнул. — Прости, я поговорю с ними, - прошептала Фенечка, обнимая Аркашу, и получая в ответ благодарный взгляд. Павел Петрович лишь коснулся его лба сухими губами, легко потрепав его волосы и махнув рукой обоим разом на прощание. — Что ж, - Аркадий всё ещё не мог поверить, что это произошло. Они подловили их, черт возьми, - ты влип, - просто произнёс он, серьёзно глядя на Евгения. Базаров усмехнулся и приблизился к нему : — Зато теперь мои шансы заметно увеличились, да? Аркаша нежно глянул на него и проигнорировав риторический, по сути, вопрос, спросил сам, утягивая мужчину к выходу: — Кажется, ты предлагал мне кофе?***
Печорин застал уже переодетого Грушницкого за смыванием макияжа. Он сидел за туалетным столиком и остервенело тер свое лицо ватным диском смоченным мицелляркой, злясь на слишком стойкую текстуру, потому что Бэла была настоящим мастером и если она красила, то раз и на всю жизнь. Григорий подошёл к нему, аккуратно устроив букет на столике рядом с кучей использованных ватных дисков и положил руки на плечи парня, чуть сжимая и поглаживая массажными движениями. Грушка посмотрел на его отражение в зеркале, встретившись с ним взглядом, и выдохнул, расслабившись и прижавшись спиной к торсу мужчины, чувствуя, как исчезают руки с его плеч, чтобы забрать у него кусочек ваты. — Давай я, - тихо произнёс Печорин, щёлкнув крышкой средства для снятия макияжа и промакивая ватку, чтобы в следующее мгновение нежно провести ею по покрасневшей от трения коже, удовлетворенно отмечая, что всё отлично стирается. И незачем было так тереть. Он самозабвенно водил ватными дисками, коих сменил уже три штуки, по лицу, и не заметил, как быстро на лице не осталось и грамма грима. Грушницкий тихо усмехнулся, потому что не заметить, как ему в спину упирается чужое возбуждение было, мягко говоря, сложно. — И долго ты терпишь? - немного хрипло спросил он, не открывая глаз, наслаждаясь мягкими касаниями к своим волосам. — С самого начала, - севшим голосом ответил Григорий, зарываясь пальцами в кудри и чуть сжимая их, оттягивая. Грушка открыл глаза, вставая и тут же оказался прижат к столу. Лампочки по краям зеркала мягко играли своим светом на его коже. Печорин жадно провел носом по его шее и прижался губами. Не целуя, не кусая, просто касаясь. Грушницкий судорожно выдохнул. — Ты был просто умопомрачителен - и ты добился этого. Я тронулся умом, - признался Григорий, подняв взор, встречаясь своими потемневшими глазами с солнечными переливами в отражении. Но одним отражением сыт не будешь, и Печорин рывком развернул юношу лицом к себе, прихватывая его под бедра и усаживая его на стол, разводя его ноги и устраиваясь меж них, и глядя наконец в эти сверкающие дьявольским блеском, не иначе, глаза. Грушницкий закусил нижнюю губу, не смея отвести взгляда, затрепетав ресницами, и осторожно скользнув руками по крепким плечам, легко приобнимая за шею. — Могу я поцеловать тебя? - из последних сил выдавил Григорий, проведя руками от бёдер, этих бесподобных бёдер, которые не давали ему покоя всё это время, к талии парня, сжимая. — Да, - выдохнул Грушка, и тут же ощутил жар требовательных губ на своих. Печорин целовал его жадно, словно присваивая, врываясь в его рот языком и лаская, даря наслаждение на грани безумия, прикусывая его губы, зализывая и вновь завладевая сладким нутром. Руки шарили по телу, пытаясь вжать его в себя как можно больше, пока одна не поднялась к затылку, впутываясь в волосы, притягивая ещё ближе, хотя казалось, что ближе уже некуда. Когда Грушницкий отстранился, рывками вдыхая воздух, надолго покинувший его лёгкие, Печорин оттянул его голову за волосы, приподнимая и переходя на нежную кожу горла, терзая её зубами, зацеловывая, прикусывая и вновь зализывая, вбирая в рот и оставляя яркие отметины, и слушая, слушая эти тихие вздохи, полустоны, срывающиеся с мягких, покрасневших губ. Он не мог насытиться им и вряд ли когда-нибудь сможет. Грушницкий вздрогнул, откидывая голову и тихонько заскулив, когда Печорин провел языком по коже за ухом, тут же мягко её прикусывая. Кудрявый сжал ногами бёдра мужчины, прижимаясь, и сцепил руки на его спине, хватаясь за рубашку, комкая её в руках. Григорий смахнул со стола весь мусор из использованных ватных дисков, и прижался к губам парня в новом поцелуе, аккуратно укладывая его на спину, скользнув руками под лёгкую чёрную футболку, проводя горячими ладонями по поджавшемуся животу, скользнув ниже, к кромке треников и запуская руку под них, обхватывая и сжимая в руках ягодицу юноши, заставляя его вскрикнуть и глухо застонать, разорвав поцелуй. Точеные руки, явно произведение лучших из мастеров, легли на плечи Печорина, в вялой попытке оттолкнуть, пока из горла все вырывались томные вздохи и тихие стоны. Григорий вновь прильнул к манящим губам, немного стягивая парня ниже, давая ему в полной мере ощутить своё возбуждение, потеревшись о его промежность своей. Рука на талии поднялась к груди и сжала затвердевший сосок; мужчина с нажимом провел по нему большим пальцем и зажал его меж двух пальцев, чувствуя, как выгибается ему навстречу это бесподобное тело, как отзывчив его хозяин. Он снова легко толкнулся, потираясь через одежду и подхватил одну ногу юноши под коленом, приподнимая, на что парень протестующе замычал, похлопав его по плечам. Печорин прикусил напоследок мягкую губу юноши, и буквально заставил себя оторваться от него. — Не здесь, - сбивчиво прошептал Грушницкий, снова выгнувшись, так как Григорий своих домогательств не прекращал, а сам Грушка их активно позволял. — Точно... Мы же в Доме Культуры, - пробормотал Печорин, - нужно подождать до дома? - и сам чуть не ужаснулся этой мысли. Как он подождёт до дома, если уже готов взорваться? — Вообще-то я говорил о вон том диване, - танцор указал пальцем на миленький диван у стены, который Григорий успешно проигнорировал (как, в прочем, и всё остальное), когда входил в гримерку. — Тогда, подъём, - Печорин потянул парня на себя, убирая наконец руку с его задницы, и поднимая его, но они вновь застряли в этом положении - просто их губы снова оказались напротив и так близко, что было не устоять. Сплетаясь языками, делясь вдохами и касаниями, они совсем потеряли голову настолько, что не услышали стука в дверь. Отвлек их уже скрип открывающейся двери и Грушницкий уткнулся мужчине в плечо, пытаясь отдышаться, чтобы в следующий момент поднять глаза и увидеть... Чёрт. — Ehi, figliolo.* Грушницкий сглотнул, чувствуя как внутри него всё заледенело. — Привет, папа.