Герои нашего времени

      Базаров раскинулся на диване, обложенный учебниками и конспектами, читая одновременно все и сразу, умудряясь при этом все понимать. Следить за временем он отказался уже после часу ночи, но ему и не нужно было — за окном светало и не греющее солнце обещало вот-вот появиться на горизонте. Кто б еще смотрел туда. Когда строчки начали плыть, признав свою независимость, а проверенный способ (потереть глаза) не помог, Евгений с неохотой закрыл учебник. Досадуя на потребность человека в отдыхе и сне, он собрал все книги и тетради, исписанные острым почерком. Перетащив свои манатки обратно в свою комнату и, следуя заведенной с первого дня в квартире друга привычке, он пошел проверить, как там блондин. Оказалось, плохо.       Онегин не спал. Он, видимо, совсем недавно переоделся, потому что на полу у кровати лежала кучка измятой, местами мокрой одежды, и лежал теперь, глядя стеклянным взглядом в потолок. Базаров приоткрыл дверь пошире и шагнул в комнату, привлекая к себе внимание. Онегин молча посмотрел на него и решение спать (или хотя бы попытаться, им же на учёбу через четыре часа) с другом не подлежало обжалованию. Бросить сейчас такого Онегина все равно, что ребенка на вокзале оставить. Базаров не такой скотина. Проверив графин на письменном столе на наличие воды, Базаров налил другу стакан, проходя к нему. Блондин без слов благодарно принял воду, опустошая граненый сосуд и отставляя на прикроватную тумбочку. Базаров откинул одеяло, укладываясь рядом, и крепко обнял друга, устало выдыхая. Онегин сполз пониже, утыкаясь Базарову в грудь, слушая, как размеренно и спокойно бьется сердце, успокоенно прикрывая глаза. Он готов на всё, только чтобы не чувствовать это липкое, морозное одиночество. Но эти ночи — что-то нереальное и при этом самое настоящее, что есть в их жизни. В них Онегин беззвучно распадался на части, когда думал, что Базаров спит, глуша задушенные слезы, капающие с воспаленных глаз от раздирающего страха одиночества. Тогда Базаров крепко встряхивал его, хмурился, всё ещё теряясь от такого проявления эмоций, а потом обнимал, как собственного брата, которого у него никогда не было, но которым смог стать Онегин. Это были тяжёлые, длинные ночи, наполненные слепой болью. Но на утро Онегин улыбался так, будто не было в его жизни ни малейшего повода для слез, не было этих ночей и вообще он счастливейший человек на планете. Базаров не тормошил друга, не требовал объяснений, всё, чего он хотел — это чтобы этот парень был по-настоящему счастлив, но раз за разом он замечал, как яркая улыбка словно дрогнет, едва заметно, как листик от летнего ветерка, и тогда он понимал, что надо уводить товарища, дать ему отдохнуть от общества, от этого непрерывного потока тянущихся к нему, как мотыльки на свет, людей. Никого из них он не запоминал поначалу, просто пропускал их болтовню, как через фильтр, но умудрялся отвечать и весьма остроумно, если судить по подобострастному хихиканью толпы. И в кругу этих безликих тел он понимал, что он один как никогда. Базаров толп не любил и это было взаимно, люди шли к нему, наслышавшись о его убеждениях, впечатленные его неприступностью, но первый же разговор разубеждал их в желании продолжать общение. Два похожих и одновременно разных, Онегин и Базаров сдружились словно вопреки. Просто Базаров был единственным, кто действительно заботился о блондине, а Онегин был тем, кто ничего не требовал от нигилиста. Они сошлись на общем нежелании оставлять блондина наедине с его последствиями посттравматического синдрома, и вот Базаров здесь — не в квартире своих родителей рядом с центральной клиникой, а с его первым, настоящим другом.

***

      Грушницкий и Печорин проговорили всю ночь, сначала сидя на диване с бокалами вина, но потом перекочевали на кровать. Они говорили с жадностью, какой-то ненасытностью, горячий шепот опалял кожу, тепло от объятий разливалось по расслабленным телам, но они все продолжали говорить и говорить, и всё равно этого казалось мало — время текло беспощадно, а слова только и успевали слетать с губ, раскрывая все потайные ящики, долгие годы хранившие в себе ноющие переживания. Им было так хорошо, что боги на Олимпе казались несчастными на их фоне — они имели нечто большее, то, что нельзя купить и вымолить у небес, то, чего им не хватало, возможно, всю жизнь — что-то больше, чем любовь. Но слова внезапно закончились, когда их губы встретились — и все равно казалось, что они продолжают говорить. Касаниями, смешанным дыханием, закрытыми глазами, одним теплом под большим одеялом. Легкие и расслабленные после вина, они не чувствовали смущения или скованности и было ощущение, что они перемахнули несколько лестничных пролетов стадий отношений разом, потому что чувствовать человека на подсознательном уровне во второй (ладно, уже третий) день отношений казалось чем-то нереальным, но так и было. Медленные, тягучие поцелуи перетекали в быстрые и настойчивые, прикосновения горячих ладоней Григория под футболкой юноши обжигали, заставляя выгибаться, тянуться к этому теплу, но всего было мало — недостаточно поцелуев, мало касаний, а желание, горящее, жалящее грудь, никуда не исчезало. Грушницкий отчаянно простонал, в бессилии изогнув брови и жмурясь, сводя ноги вместе, но тут же сдался, перетягивая мужчину на себя, разводя ноги, оплетая ими поясницу Печорина, прижимаясь пахом к твердому стояку напротив. Григорий мотнул головой, крепко держа бедра парня и разорвал поцелуй, уткнувшись лбом тому в плечо, переводя дыхание. — Ты не готов, — хрипло проговорил он, все же легко качнув бедрами, не то пытаясь освободиться, не то прижавшись еще ближе, но Грушка громко вздохнул, откинув голову, кусая губы и самостоятельно вскидывая бедра. Терпеть такое неожиданное желание не было сил — он даже не понимал, отчего так возбудился, потому что раньше такой половой активности его организм не проявлял. Но факт оставался фактом — у него крепкий стояк и целый пожар в теле. И он до чертиков в глазах хочет попробовать то, что упускал всё это время. Кудрявый усмехнулся и накрыл руку Печорина на своем боку ладонью, медленно ведя вдоль по бедру к паху, неразрывно глядя в глаза мужчины, смело, открыто, как он не решился бы посмотреть каких-то пару часов назад. Рука замерла в сантиметрах от эпицентра возгорания и Григорий мученически нахмурился — он не хотел просто затащить парнишку в постель, как он мог подумать и наверняка подумает утром, но он слишком давно хочет его. До дрожи, до изнывания, до боли он хочет этого невероятного человека. Юный соблазнитель замер под ним, наблюдая за его внутренней борьбой и коротко вздохнул, приподнимаясь на локте, кладя ладонь на щеку Печорина, нежно гладя и приближаясь к нему, касаясь его носа своим и мягко целуя. — Ты ведь не хочешь этого на самом деле, — отстранившись, сказал Григорий. — Ты издеваешься? — переспросил Грушницкий, полагая, что уровень его готовности ясен, как день. — Утром ты можешь пожалеть, — продолжал Печорин, как будто у самого не колом стоит. Но он не собирался ничего предпринимать, пока не будет уверен в готовности парня. — Но я хочу этого. Абсолютно трезво и осознанно, — напирал танцор, почти касаясь губами губ напротив, — мы же обойдемся сегодня руками? — тихо закончил он, млея от того, как мужчина провел рукой вдоль его ноги, сжимая ладонь на его ягодице. Немой стон застыл на его устах прерванным дыханием. — Сам напросился, — рыкнул Григорий впиваясь в губы парня и срывая с него штаны с бельем. Грушницкий, поваленный на постель, охнул от неожиданности и облегченно застонал, когда давление одежды спало (как и сама одежда, полетевшая куда-то за кровать). Вездесущие руки Печорина обхватили его член, проводя по головке, не задерживаясь на ней, и медленно, словно на пробу, водя по всей длине. Грушка расслабленно прикрыл глаза, прикусив губу, чтобы снова не застонать, полностью отдаваясь на волю мужчины. Ноги словно сами собой вновь сжались на пояснице Печорина, прижимая ближе, потираясь о него, несмотря на то, что тот еще был в мягких домашних брюках. Григорий выдохнул, крепко закрыв на мгновение глаза и пропустил руку меж их тел, стягивая с себя одежду. Снять футболку ему помог Грушницкий, как-то яростно отбрасывая её в сторону, словно она его обидела. Но заметив жаждущий и донельзя довольный взгляд юноши на его торсе, все вопросы отпали. Печорин и мечтать о таком не мог. Он накрыл парня собой, прижимаясь к нему всем телом и потираясь своим членом о его, выбивая из легких воздух. Григорий вновь поцеловал юношу, одновременно беря в руку его член, другой сжимая его бок, медленно надрачивая, размазывая естественную смазку по стволу. Грушницкий приглушенно промычал и откинул голову, разрывая поцелуй, и Печорин перешел на его горло, выцеловывая и с жадным удовольствием оставляя красные пятна. Но на сухую даже дрочить было неудобно, поэтому он с трудом освободился от намертво вцепившегося в него танцора. — Секунду, — проговорил он, вставая, как есть, нагой, и подходя к туалетному столику, открывая выдвижной ящичек и перебирая тюбики и бутыльки. Наконец он схватил массажное масло, плюнув на смазку, которую все не мог найти и повернулся, собираясь вернуться в жаркие объятия его горячего возлюбленного, но замер, прикипев взглядом к лежащему парню. Лунный свет падал на ровную, мягкую кожу и он даже не потрудился свести ноги хоть немного, все также призывно лежа на спине и абсолютно бесстыдно глядя на мужчину с легкой ухмылкой. Но он все еще был в футболке, пусть и задранной вверх, — так не пойдет, — медленно сказал Григорий, подходя к кровати, и что-то такое хищное проявилось в его походке и во всей его ауре, что сердце Грушницкого сумасшедше забилось, но он сдержал порыв укутаться в одеяло или вовсе сбежать, трепетно ожидая своей участи (и это вовсе не из-за внушающих размеров мужчины, которые он мельком приметил в темноте). Когда Печорин забрался на кровать, приближаясь к нему, кудрявый, игриво прикусив губу, подтянул ноги, словно прикрываясь и смотря на него из-под ресниц, задорно улыбаясь, несмотря на неясное чувство похожее на тревогу. — Это надо снять, — продолжил Григорий, принимая правила и не касаясь юноши, лишь цепляя пальцем край футболки, и организм танцора, казалось, в конец обезумел — иначе объяснить этот прилив адреналина и заполошно бьющееся сердце он не мог. Печорин как будто знал всё, что творилось в парнишке и усмехался, нарочито неспешно двигаясь. Он потянул край футболки выше, обнажая грудь, но Грушницкий слегка отполз, продолжая загадочно улыбаться, хитро блеснув взглядом. Мужчина потянулся за ним — и парень снова отполз, покачав головой. Григорий издал тихий смешок, двинувшись ближе к кудрявому, но тот снова отполз. Места до стены оставалось немного, а значит отступать ему скоро будет некуда. — Как думаешь, поздно говорить, что я передумал? — с замиранием сердца проговорил Грушницкий, словно готовясь к прыжку. Он почти угадал — Печорин схватил его за щиколотки, резко стягивая к себе и вскрик танцора перешел в веселый смех, который тот подхватил, когда он понял, что достиг своего желания подзадорить мужчину. — Поздно, — хмыкнул Григорий, глубоко целуя всё ещё веселящегося юношу и все же снимая с него футболку, освободив сначала руки, а затем, прервав поцелуй, и голову. Он нашарил забытый флакон с массажным маслом на кровати, хлопнул крышкой, и Грушницкий слегка дрогнул под ним. Расслабленность испарилась, заменив собой возбужденное напряжение и все шутки были отброшены в сторону. Тягучая струя легла прямо на его член и кудрявый вновь развел ноги шире, сам потянувшись за поцелуем. Печорин размазал масло по всей длине и, черт, теперь это ощущается намного приятнее. Кудрявый не сдержал короткого стона, больше похожего на вздох.       Григорий легко прикусил его шею, скользя горячим языком по коже и целуя, спускаясь поцелуями ниже, к груди и ему пришлось отвлечься, чтобы подтянуть юношу ближе к себе. Грушка вцепился в его плечи, нежно проводя по ним ладонями и зарылся одной рукой в волосы Печорина, другой рукой скользнув ему за спину, вновь оплетая мужчину всеми конечностями. Он не стеснялся — и сам тому удивлялся — но все с Григорием казалось таким правильным, что он не сомневался в своих действиях. Дыхание перехватило, когда Печорин, смазав себя, потерся о его член своим. Грушницкий приглушенно выдохнул, почувствовав, как скользит рука по их стволам, прикрыв глаза, и Григорий словно только сейчас понял, какие у парня длинные ресницы, отбрасывающие тени на румяные щеки. Прикусив нижнюю губу, мужчина на пробу толкнулся, потираясь своим членом о его, продолжая надрачивать рукой и постепенно увеличивая скорость. Удовольствие, яркое, неприкрытое, первое, отразилось на лице танцора, который охотно принимал все новые ощущения, наслаждаясь, отзываясь на каждое движение, каждое касание, и каждый сорванный стон с этих губ был личной победой Печорина, который не мог насытиться кудрявым. Григорий снова спустился к шее парня, терзая и зацеловывая медовую кожу, ускоряя движения и рукой, и бедрами, заставляя юношу выгнуться навстречу и чувственно простонать, хватаясь за его спину. — Dio, sto andando a fuoco! * — жарко зашептал Грушницкий, прерывисто вздыхая, почти всхлипывая. Печорин тихо охнул, слушая как меняется выговор танцора, каждое слово, вздох которого было пропитано страстью. Такой открытый и отзывчивый, яркий, горячий, страстный и до боли желанный — мужчина готов был оставить здесь свою душу ради этого юноши.

***

      Противный звон мобильника вырвал Грушницкого из сна и он почти с ненавистью принял звонок, не потрудившись открыть глаза и посмотреть, кто ему вообще звонит. — Да, — сонно буркнул он, слыша как завозился рядом обнимавший его Григорий. — И тебе доброе утро, — также недовольно и сонно отозвались с другого конца. Софья. Софья, которая обожает спать едва ли не сильнее самого Грушки, звонит ему в — он глянул на время, еле разлепив один глаз — семь утра. — Я пожалуюсь на тебя Тане и она тебя бросит, бесстыжая. Ты что творишь? — обвиняюще проговорил кудрявый, слушая вялое хихиканье подруги, — Ты зачем меня разбудила? — Скучно стало, дай, думаю, доебусь до тебя с утра, — беззлобно фыркнула Фамусова, шурша чем-то на фоне, — а если серьезно… — она прервалась на долгий зевок, а Грушницкий закатил закрытые глаза. Потом повернулся к разбуженному Печорину, виновато глядя на него: — Прости, пожалуйста, — прошептал он, касаясь его колючей щеки. Григорий покачал головой. — Я уже не спал, так что всё в порядке, — ответил он в том же тоне, тем не менее не спеша вставать с кровати. Лишь обнял парня сильнее, утыкаясь ему в макушку. Они всё еще были в чём мать родила после долгой ночи. — А если серьёзно, — всё же продолжила Софья, — то нам звонил Свидригайлов. Говорит, чтоб к полдесятому все были у него, в противном случае он нас на Америку променяет. — Какая к черту Америка? Погоди-ка, — в миг пробудившийся мозг что-то вспомнил, — в последний раз, когда он говорил, что едет в Америку, он пытался покончить с собой! — Жаль пистолет дал осечку, — с чувством отозвалась Фамусова, — короче, это по поводу Зарецкого, хотя он сам всё решил и я в душе не чаю зачем там мы, но он был очень нервный. Псих. Надоели его интрижки, я просто хочу много спать и любиться с Таней! — А… Что? При чём тут Зарецкий? Он же должен был свалить на следующий день, — Грушницкий совсем ничего не понимал. Какие интрижки? — О, ты не знаешь, что ли, — буднично хмыкнула Софья, — они кореша, дружат ещё с подготовительной группы. — Ниче так новости. Форму брать нужно было? — что там у Свидригайлова в жизни Грушку волновало мало. Пока у их хореографа всё хорошо, они могли вздохнуть спокойно. — Нет, но я ему что-то не верю. В любом случае, у нас же есть запаска в шкафчиках, — девушка пожала плечами, но кудрявый не мог этого видеть. — У меня нет, — припомнил он. — Есть, — вернула Софья, — постиранная и поглаженная. Не благодари. — О боже, так ты не шутила? Спасибо, что ли, — хмыкнул парень, тронутый до умиления. — Ты столько раз выручал меня и даже давал мне свои треники, когда у меня пошли месячные, так что это меньшее, что я могла сделать для тебя… — Э-э, нет, всё нормально, — протараторил покрасневший Грушка. Печорин лежал рядом и пока что на слух не жаловался. Ухмыльнувшись и потрепав парня по волосам, он сказал ему, поднимаясь: — Я в душ, — и скинул с себя одеяло, вставая. Солнце озолотило его ровную кожу, скользя по рельефному телу, очерчивая каждую мышцу. Грушницкий не сдержал сытой улыбки, полезшей на лицо от одного взгляда на мужчину. Темнота ночи так много скрывала от него, что это было почти несправедливо. — Соня, — тихо позвал Грушницкий, когда тот вышел, — мне пора. — Так скоро? — раздосадованно вздохнула она, — Ну ладно, давай, милый. Не забудь притащить свою прекрасную попку в ДК. Чмокаю в щечки! — Увидимся. Тане привет! — скомкано закончил парень, скидывая звонок и подорвался с постели пока его стыд не проснулся. Дверь в ванную оказалась не заперта — Печорин ждал его, сидя на бортике ванной, в которую набиралась вода, напрочь игнорируя стоящую рядом душевую кабину. — Иди ко мне, — нежно позвал он, протягивая руки, и Грушницкий с довольной улыбкой буквально влетел в его объятия, утыкаясь носом в горло. — Мне нужно к десяти в ДК, — пробормотал он чуточку раздосадованно. Не так он хотел провести утро после их первой совместной любви. Но Печорин, кажется, может всё исправить. — У нас ещё куча времени, — ласково гладя юношу по волосам, отводя их от лица, сказал Григорий, потянув парня в ванну. Они удовлетворённо выдохнули, когда тёплая, почти горячая вода расслабила их затекшие мышцы. Грушницкий прижался спиной к груди мужчины, немного сползая, и прикрыл глаза, наслаждаясь мягкими поглаживаниями и ленивыми поцелуями, иногда поворачиваясь, чтобы ответить на них, легко касаясь губами чужих губ. Они наконец почувствовали, что это такое — быть любимыми.

***

Ленский нетерпеливо покусывал губу и топал ножкой, ожидая, когда выйдет Аркаша. Его всё не было и не было, а время всё шло и шло, что не очень хорошо, учитывая, что они должны быть на следующей паре уже через… сейчас? Время, видимо, шло чутка быстрее. Володя снова оглянулся. Он стоял перед входом в университет, но потом от нетерпения прошёлся до ворот и теперь снова шёл обратно к массивным дверям. Приглядевшись, он заприметил две знакомые фигуры у курилки. Поразмыслив с минуту, поэт направился к ним. Как-никак там его парень. — Ну и что медики здесь забыли? — ухмыльнувшись, спросил он, подходя к Онегину и Базарову, которые курили одну сигарету на двоих. — Вас, — в том же тоне ответил ему Базаров. Непривычно бледный Онегин, прислонившийся спиной к стене, молчал, лишь приподнял губы в подобии улыбки и… Это всё на что его хватило. Он так устал. — Можно мне уединиться со своим парнем? — громким шёпотом обратился юноша к Базарову. — Не забудьте о безопасности, — ответ тем же подобием шёпота и один из медиков скрывается за высокими лестницами, под которыми они стояли. Кажется, он встретил-таки Аркадия, потому что послышались их голоса. Отдаляющиеся голоса. — Отчего ты, красавица, не весела? Отчего ты, милая, так грустна? Аль обидел кто тебя, дочь моя? — нараспев произнёс Ленский, подходя к блондину и пытаясь заглянуть ему в глаза. — А тебе не похуй? — он очень устал.       Володя посмотрел на него, как на глупого младенца — со снисхождением и всепрощением. Он не обижается на заебанных людей, а Онегину в последнее время, видать, много достаётся. — А что ты хочешь услышать? — хмыкнул поэт, подходя к блондину вплотную. Он легко провел носом по его подбородку (и ему, блять, даже для этого пришлось потянуться, чтобы достать) и мазнул поцелуем по щеке парня, — Какой ты холодный, — прикладывая тёплые ладошки к, казалось, ледяному лицу Онегина, цокнул Ленский, — холодный и глупый. Если бы мне было похуй на тебя с самого начала, — понизив голос и заставляя Онегина посмотреть на него, серьёзно сказал Володя, — я бы на тебя даже не посмотрел. Но ты не пустое место, по крайней мере, для меня. А теперь, скажи, мечта патологоанатома, сколько ты спишь вообще? Онегин помолчал, улыбаясь уже немного ярче и хмыкая: — Корректнее спросить спал ли я вообще, — наконец ответил он.       Бровки Ленского тут же нахмурились. — Я тебя сейчас побью, — хмуро погрозил он, — ты что такое вытворяешь? Сон — обязательная штучка для наших мясных мешочков! — Я — мясной мешочек, — фыркнул Онегин, протягивая руки к талии юноши и обнимая его, — я понимаю, Володь, что надо спать. Понимаю, — да, вот только ж объяснишь такое ночным страхам? Но он больше ничего не сказал, только уткнулся лбом в острое плечо, даром, что парень в мягком пальто был, и прикрыл глаза, выдыхая. Всего на мгновение, но мягкое прикосновение к затылку и последовавшее за ним поглаживание было таким обнадеживающим. Домашним. Как будто он проснулся от долгого, жутко реалистичного сна, и оказался в реальности, на деле бывшей его утопией, неизбежной, жестокой мечтой, в которой тёплые руки его матери никогда его не покидали. В которой его родителей не расстреливали на его глазах, когда ему было шесть. В которой его отец все также широко и нежно улыбался, с лёгкостью поднимая уже прилично подросшего Женю. В которой его дядя не умирал медленно на его руках. В которой… — Я всегда рядом, Жень, — шепнули ему в покрасневшее от холода ухо.       …его любили. Онегин сморгнул холодные слёзы, выступившие на глазах, незаметно утирая их, и выпрямился, беря поэта за руку. Тот глянул на него нерешительно, даже робко, и медленно переплел их пальцы. Громче всех обещаний. Крепче всех клятв.

***

— Ты просил напомнить тебе заправить машину, — высушенный и посвежевший после ванны, Грушницкий одевался. — Да, точно, — вспомнил Печорин, заглядывая в комнату, — поторопись, чтоб спокойно поесть, завтрак уже на столе. — Но я пока не хо-… — Грушка встретил предостерегающий взгляд Григория и смущённо улыбнулся. — Пока ты не поешь, я тебя никуда не выпущу, — предупредил мужчина. Грушницкий лишь кивнул, ухмыльнувшись. — Наседка, — тихо пробормотал он себе под нос, не сдержав смешинки. — Я всё слышу! Но это лишь рассмешило танцора окончательно и он звонким ураганом пронёсся мимо вздохнувшего Печорина. — Ты в универ? — прокричали ему из его же кухни. — Сначала заеду в издательство, нужно кое-что доработать. Веришь или нет, а они потеряли целую часть, — проходя вслед за парнем, ответил Григорий, принявшись наливать им чай. — Издательство? — переспросил Грушка. Он ничего не знал о писательской деятельности его мужчины. — Да, а я… Черт, я же и правда не говорил тебе об этом, — припомнил Григорий, — я закончил поэму, — будничным тоном поведал он, налив заварку. Выключил вскипевший чайник и взялся за него. — И ты молчал? — глаза танцора заискрились восторгом, — Я хочу прочитать! Печорин замер с чайником в руках, не долив кипятка в чашку. Он обернулся к парню, который, кажется, был предельно серьёзен и… Рад? За него что ли? — Хорошо, как хочешь, — всё ещё не зная, как реагировать на чужое участие, скромно ответил Григорий. — Как доработаю, можешь смело читать. — А как называется? —заинтересованно спрашивал парень. —"Демон".* — Ну да, точно. Мы обязательно должны отметить это, — продолжал увлекшийся Грушницкий, прикидывая места, куда бы можно было сходить в таком случае. — А… Ну… Как хочешь, — сдался Печорин, немного теряясь и не понимая, что означает это его "ну да". Он, что, такой очевидный? — Боже, мы ещё такие неловкие, — хихикнул Грушка, осознав всю нелепость ситуации. Они знают самое сокровенное о жизнях и душах друг друга, но при этом всё ещё не знают базовых деталей. Григорий лишь вскользь упоминал, что пишет иногда. Ни о какой поэме речи и не шло. — Ну тут уж как посмотреть, — с плутовской ухмылкой ответил Печорин, беря себя в руки. Кудрявый скептически фыркнул, посмотрев на мужчину улыбающимся взглядом, и взял бутерброд из тарелки, откусывая. Завтрак у Печорина скоро войдёт у него в привычку.

***

Володя снова делал маску для лица, и параллельно говорил по скайпу с Грушкой. Аркадий, с патчами под глазами, уставший, но довольный, что закончил доклад, лежал на своей кровати. — Аркаш, — из экрана ноутбука на него смотрел друг, перебирающий костюмы, — какой надеть? — он показал кофейный приталенный костюм в клетку и чёрную классику. Ответил Володя: — Кофейный, — сказал он, — ты должен притягивать к себе внимание, а этот костюм очень хорошо на тебе сидит. Подчёркивает все твои выгодные стороны. — Да, у тебя в нем задница отличная, — согласился Кирсанов, кивая, — а ещё он подчёркивает твои прекрасные глаза, — откидываясь на подушку с хриплым вздохом, добавил Аркаша. Он снова пил, снова красное вино, но в будние дни они обычно ограничивались одним бокалом. Но был уже четверг или… Ну да, перевалило за полночь, так что, фактически, пятница. Значит можно выпить чуть больше. — Кстати, — буднично начал Грушка, — на вечере я представлю вам свою вторую половинку. И приеду туда тоже с ним, так что можете езжать без меня, — убирая второй костюм в шкаф, проговорил он. — Ты… Что? Кто это? — в унисон спросили ошарашенные друзья, а Аркаша, поняв, что расплескал на себя вино, когда резко дернулся, громко чертыхнулся. — Я не скажу сейчас, — мотнул головой Грушницкий, — вам не понравится. Но всё, что я могу сейчас сказать — это то, что я по-настоящему счастлив с этим человеком. — И это самое главное, детка, — успокоившись, мягко произнес Володя, — я рад за тебя, милый. Как давно вы в отношениях? Кирсанов, поджав губы, молчал. В груди теснилось нехорошее чувство и он корил себя, что не может так же спокойно порадоваться за лучшего друга. За обоих лучших друзей. И если к Онегину он еле-еле привык, то… Вторая половинка у Грушки? Их Грушки, который даже толком ни с кем не целовался? Это что-то за гранью его лояльности. И его всё терзала эта неуверенность танцора в нем. Ведь ясно, что он не боялся реакции Ленского, он опасался, не без причины, реакции его, Аркаши. Кирсанов почувствовал себя виноватым за то, что позволил им сомневаться в нём. Позволил Грушницкому сомневаться перед тем, как поделиться таким важным событием. — Официально почти неделю, — вздохнул танцор, — но химия началась намного раньше. — О-о-о, и когда же? — улыбаясь, протянул Володя, заинтересованно присев перед ноутом. Аркадий прислушался. — Химичили два года, а реакцию дало с месяц назад, — усмехнулся Грушка, понимая, что раскрыл едва ли не все карты. Друзья точно должны догадаться… — Это кто-то из ДК, да? — предположил Ленский, а Грушницкий замер, приподняв бровь. Или не догадаются. — Всё потом, пупс, вы всё узнаете, но чуть позже, пожалуйста, — парень провел ладонью по лицу, скрывая нервозность, — Аркаш, не молчи. Скажи что-нибудь. — Скажу, но только когда увижу твоего избранника. Я надеюсь это кто-то стоящий, — мрачно выпалил Кирсанов. — Да, он явно того стоит, но в любом случае, я уже не смогу отказаться от него, — выдохнул он, попытавшись расслабиться. — Почему? — тут же спросил Аркадий, надумав себе полнометражную сцену, где его мальчика шантажируют и угрожают ему жестокой расправой. — Потому что не хочу, — просто ответил Грушка, — я чувствую себя с ним так, будто мы прожили вместе несколько лет, но, знаешь, в хорошем смысле. Я не чувствую обычной зажатости, не стесняюсь и не устаю от общества этого человека, а ты знаешь, что это о многом говорит. Теперь молчал Володя. Он мог то же самое сказать и про его отношения с Онегиным? Да. Но хорошо ли то, что он практически привязался к этому придурку, при этом не раскрыв и половину своих сторон? Кто знает. — Просто… Будь осторожен и не теряй бдительности. И ни в коем случае, — голос Аркадия стал грозно-назидательным, — не допускай к себе плохого отношения. — И не собирался, — хмыкнул Грушка, расслабившись. Одну пулю избежали.

***

Суббота подбиралась незаметно. Танцоры с болью смотрели на календарь, понимая, что их каникулам пиз-…настал конец. Хорошего, как говорится, понемножку. Повезёт вообще, если это хорошее в принципе будет. — Сладкий, помоги, — к Грушницкому подошла Таня Ларина, поворачиваясь к нему спиной и парень уже привычно застегнул её бюстгальтер. Софья сидела в глубоком кресле его гостиной с тонкой длинной сигаретой меж пальцев одной руки и бокалом красного вина в другой. Красная же помада в полумраке уюта придавала ей притягательность. Обманчиво хрупкая Татьяна, с узкими плечиками и длинными ногами, тоненькая, как тростинка, плавная и грациозная, но едва ли слабая, была воплощением идеализированного образа совершенной русской девушки. Если не знать какая она на самом деле. Грушницкий не переставал восхищаться ею, а Софья не переставала влюбляться в неё снова и снова — такая была их Таня. Ларина натянула капроновые колготки, присев на краешек диванного подлокотника, и надела платье. Чёрное, короткое, маленькое платье и кажется, что весь её вид так и кричал, с гордостью: «я — женщина!». Красивый вырез декольте с широкими бретельками придавал ее образу что-то утонченно-откровенное. Весь пятничный день они провели вместе — с утра обошли от и до Эрмитаж, в котором их всегда ждали, как родных. Их там действительно любили, хотя они никогда не слушали рассказы о картинах и статуях, их любили, потому что они тоже были живыми экспонатами. А они просто не задумывались о других людях, не смотрели по сторонам, когда перебегали из отдела в отдел, не вспоминали о запретах, когда затеивали танцы посреди пустынных коридоров, полных духа искусства. Они жили. Они оставляли все свои амплуа и костюмы для сцены, и были самими собой — безнадежными мечтателями и романтиками. Хоть иногда, но им тоже можно. Всем иногда можно. Таня подошла к Софье, забирая у неё сигарету с алым отпечатком любимых губ по краям, закурив самой. Фамусова протянула руку, касаясь её ноги, проводя по гладкому капрону, скрывающему молочную кожу, вверх, до юбки лёгкого платья. И выше, под ткань, запуская обе руки, отложив бокал, прикасаясь кончиками пальцев к стройной спине. Грушницкий расслабленно улыбнулся, подходя к ним. Приобняв Татьяну рукой, он коротко поцеловал её в скулу, пока та выдыхала белый дым, закрыв глаза. Софья лишь сильнее прижала к себе Ларину, пока Грушницкий не склонился к ней, целуя в щеку и её, но она повернула голову, встречая его губы своими. Смазанный, почти семейный поцелуй. Они и были танцевальной семьёй.       Юноша отошёл к журнальному столику, наполняя ещё два бокала — себе и Татьяне — и вздохнул, готовясь рассказать всё своим любимым женщинам. — У меня появился мужчина, — не размениваясь на вводные пустые фразы, сказал он спокойно, протягивая один из бокалов Тане. — Что? — Я знаю. Произнесли одновременно: Софья с удивлением, Таня — со спокойным вздохом. — Я говорила тебе, Сонь, что у него точно кто-то есть, — легко пожав плечиками, произнесла Ларина, делая небольшой глоток вина. — Я в тебе не сомневался, — с улыбкой протянул кудрявый, полуложась на диван, — полагаю, объяснения излишни? — Объяснения никому и не нужны, — приподняв бровку и ухмыляясь, вставила Фамусова, — а вот подробностей я просто жажду. Кто он, сколько ему и сколько у него? — прямоты ей не занимать. — Его зовут Григорий, ему скоро двадцать три и у него там гребанные полметра, — перечислил парень, — грешу, может меньше, но он поразил меня настолько, что я до сих пор не могу прийти в себя. — Поменьше не нашлось? — фыркнула Таня. — Прости, я же всегда при знакомстве с мужчинами спрашиваю сколько у них сантиметров в штанах, а тут что-то забыл, — с беззлобным сарказмом вернул Грушницкий. — Тем не менее, есть одно «но». Ты не знакомишься с мужчинами, — не уступила Ларина. — И то верно. Но дело даже не в его физиологии, мы ещё не дошли до такого уровня постельных отношений. На самом деле, в одной постели мы просто спали и один раз немного открылись друг другу, — вздохнул он, — но я в лёгком смятении. Завтра я поеду с ним к Кирсановым и мне нужно будет представить его всем. Я не воображаю себе этого… — Тебе и не нужно, любимый, — прервала его Софья, вновь затянувшись сигаретой из рук Тани, — чем меньше ожиданий ты построишь, тем лучше всё обойдется. Я уверена, что твой мужчина, как минимум, заполучит расположение старших Кирсановых, а остальное уже дело техники и времени. Свыкнутся. Да и какая разница до других, когда любишь именно ты? — Да, я… Пожалуй, ты права. Нужно меньше париться об этом. В любом случае реакция на мои отношения никак их не изменит, разве что, они станут крепче. Хотя вот и я недавно узнал, что у Володи тоже парень есть и все нормально к этому относятся. Я знаю его парня — и он вправду очаровашка, действительно замечательный человек. Мой же общество терпеть не может и предпочитает одинокие вечера, хотя сам чуть ли не светский лев. И… и я путаюсь в мыслях, но твердо знаю только одно — я не хочу сейчас никаких помех. Я всё это время был один, мы долго, реально долго шли к этому, и я наконец-то чувствую себя так, будто я на своём месте, поэтому… — Поэтому нахуй всё, — просто оборвала Таня, присев на подлокотник кресла Софьи и гладя ее волосы, — и живи как хочешь. Живи, а не существуй. Мы слишком долго играли чужие роли, хватит этого. Мы не на сцене. Мы в жизни и мы имеем на это право. — Да, — вновь согласился Грушницкий, наконец услышав то, что ему было так нужно. Удивительно, как эти девушки смогли унять его беспокойство буквально парой слов. Он прикрыл глаза под их поцелуи, ощущая себя умиротворенным. Не хватало только Григория под боком. И чтобы они тоже целовались, а то слушать чужую любовь иногда становится одиноко. Послышался затвор фотоаппарата. — Так, а теперь вставай, будем фоткаться. Не зря же я камеру принесла! — и веселый голос Софьи ручейком растекся по сердцу.

***

Григорий прибыл рано утром с чехлом для костюмов в руках. И, говоря «рано», имеется в виду действительно рано — в без малого пять утра. — Ты вообще спал? — потирая глаза, прозевал Грушницкий, отходя от двери. Печорин улыбнулся на очаровательно сонного юношу и притянул его к себе, ласково целуя в щеку. Грушка обнял мужчину и уложил голову на его плечо, закрывая глаза. Он почувствовал, что снова проваливается в сон и еле не дал своему сознанию вновь уплыть от него. — Пошли, — тихо сказал он, — и я серьёзно спрашивал, кстати. Ты спал? — парень уже тянул Григория за руку к залу, бухаясь с ним на диван. — Да, — ответил наконец Печорин, если, конечно, можно назвать сном его ночные метания от отсутствия чужого тепла. Признавать, что он привык спать вместе с ним, мужчина отказывался даже себе. Он же даже толком не засыпал, когда они были вместе — боялся потратить время и вместо этого просто был рядом. Однако этой ночью это не помогло. — Что-то я тебе не верю, — хмыкнул юноша, кладя голову на колени Печорина, — когда мы выезжаем? — перевёл он тему, вспомнив, почему они все собрались. Таня и Софья ещё спали, и у него даже был шанс проскочить в ванную раньше них. — А во сколько мы там должны быть? — переспросил Григорий, зарываясь пальцами в смоляные кудри. — Дядя… Ну, Павел Петрович, просил, чтобы к обеду мы были у них, — вздрогнув от удовольствия, когда Печорин начал вытворять руками что-то с его головой и шеей, ответил кудрявый, хрипло выдыхая под конец. Глаза закрылись сами собой, а сил остановить мужчину не нашлось — видимо, тот уже понял, что по утрам парень сплошная эрогенная зона, главное трогать правильно. Вот только когда научился, гад? Рваный полувздох-полустон сошёл с губ танцора и это его пробудило. Во всех смыслах. — Стой-стой, мачо, — Грушницкий мягко отвёл руку Григория от себя, переводя дыхание. Он немного смутился своей чувствительности. Григорий смешливо фыркнул, наклоняясь к парню, легко касаясь своими губами губ парня, поддразнивая, не целуя, лишь мимолетно клюя того в губы. Грушка не стерпел и приподнялся навстречу мужчине, стирая его довольную улыбку голодным поцелуем, сумев отстраниться лишь спустя… Вечность? За окном явно стало светлее. — Мне нужно в душ, — вновь откидываясь мужчине на ноги, как на самую удобную постель, и потягиваясь на нем же, проинформировал кудрявый, — пока девочки не забили. Они ж когда заходят, вместе идут, а я еще лет с пятнадцати знаю, чем это там всё оборачивается… Печорин не мог взять в толк: какие, к черту, девочки? — Что, прости? — опасно переспросил он, сощурив глаза. Грушницкий удивлённо вскинул брови, но спустя мгновение сообразил, что забыл предупредить Григория о своих гостьях. — Точняк, я же не сказал, да? Ты помнишь Таню Ларину и Софью Фамусову? — спросил танцор, не чувствуя абсолютно никакого напряжения, — Мы часто в парах стояли, ты их точно знаешь, хотя бы на лицо. — Помню, — емко ответил Печорин, всё также подозрительно глядя на кудрявого. Едкое чувство кололо изнутри. — Это ревность? — неверяще произнёс Грушка, но не дождался ответа, — Нет-нет, только не ревность, пожалуйста, это же вообще не хорошо! — воскликнул парень, садясь на мужчину и беря его лицо в свои ладони, — Я не разрешаю тебе ревновать меня, потому что я в тебе абсолютно уверен и жду того же. К тому же, девочки для меня семья. — Какая у тебя большая семья, — усмехнулся Печорин, скрыв удовлетворение от слов парня, — сначала Кирсановы, теперь Ларины и Фамусовы? — Да, — просто согласился Грушка, — то, что ты не знаешь обо всех людях в моей жизни, не значит, что их нет. — Так расскажи, — Григорий положил руки на бока танцора, и тот незаметно расслабился, спокойно улыбнувшись. — С кого бы начать? Со Свидригайлова? Он наш пастух, а мы его овечки, — хихикнул он. Мужчина смешливо фыркнул. — На самом деле, он очень заботится о нас, — посерьёзнел парень, — и мы его реально любим, как близкого человека. Бывали, конечно, и неловкие моменты, особенно, когда он принялся за наше сексуальное воспитание, но почти все его действия носят одну цель — мы не должны навредить себе. А ещё он подпольно учил их стрип-пластике, но об этом Грушницкий пока решил не говорить. — У вас были примеры травм, связанных с половой активностью? — Печорин не был удивлён — безопасность секса не сводится только к одной контрацепции, уж он-то знает, но ребята?.. Как же так? Грушницкий поморщился, вспомнив редкие, но определённо запоминающиеся моменты. — Да, к сожалению. Чаще всего это были, ну… Мальчики, — картина лежащего по полу общих душевых подростка, намертво отпечаталась в памяти ещё много лет назад, — после этого Свидригайлов заставил нас поклясться, что мы воздержимся от этого, но воспитательные беседы со всеми картинками всё же провел. Зато теперь мы знаем, что злоупотреблять клизмой нельзя, иначе наш организм будет плохо делать свою работу и тогда наш пастух точно нас убьёт, — легкомысленно пожав плечами, закончил кудрявый, сводя тему к более легкому настрою. Печорин не знал, как выразить свои смешанные чувства: что это вообще? Сожаление? Ему горько, что такое случается с, по сути, детьми? Определённо, да, но… Но он просто свёл брови и кинул жалобный взгляд — как люди вообще справляются с этим? Грушницкий успокаивающе провел ладонью по груди мужчины, понимающе улыбнувшись. — Не бери в голову, всё нормально. Сегодня не день для тяжелых мыслей, — тонкие пальцы погладили мужчину по затылку, стараясь не взлохматить уложенные волосы. Григорий стиснул парня в объятьях, прижимая к себе, зарываясь носом в его шею и вдыхая его запах, расслабленно прикрыв глаза. В голове вертелась мысль, что он никогда не сможет им насытиться — так его не хватает. Только попробовав, его хочется всё больше и больше. Печорин думал, что немного успокоится, что эта ненасытность притупится, но он ошибался — первый кусок лишь спровоцировал дикий голод. Первая ночь, в которую они действительно обошлись лишь руками, пробудила ещё большее желание, не только страсть, но ещё нежность, из-за которой Григорию постоянно хочется быть рядом, хочется касаться юноши, говорить с ним, обнимать его, смотреть на него, слушать его, быть рядом. Постоянно. — Знаешь, ещё слишком рано, — пробормотал кудрявый куда-то в плечи мужчине, — может, поспим часик? Печорин прижался губами к шее парня, крепко целуя, и отстранился: — Пошли, Гипнос, * — ухмыльнулся он.

***

— Павел, — тяжело вздохнув, почти отчаявшись, произнёс Николай Петрович, — я думаю, что ты немного перегибаешь… — с тоской оглядывая пышную залу, которая не использовалась, кажется, со времён их прапрадеда, и брата, который гонял бедного Петра с утра пораньше, произнёс он. Мысленно Николай Петрович отметил, что надо бы поднять бедолаге зарплату.       Павел Петрович слов брата не то, чтобы не услышал. Он их сознательно не слушал. — Павел, я думал, что мы просто соберем самых близких и пригласим друзей нашей молодёжи, а ты что устроил? — вновь вздохнул мужчина с добрыми, а сейчас и немного грустными глазами. — Бал, — просто ответил Павел Петрович, не отвлекаясь от указаний дворецкому, — а ты думаешь, чего это наши повара всю неделю готовятся? — Какой бал, Павлуш? Да разве ж сейчас кто-то занимается таким? — поморщившись, не отставал Николай Петрович. — Значит, торжественный приём, праздник, вечеринка, если хочешь, — отмахнулся Павел Петрович, — в любом случае, мы обязаны посмотреть на избранников наших непосед. — К-каких избранников? Их много? — недоумевал Николай Петрович, сведя брови. Уголки его губ печально опустились. — А о блондинчике, что ошивался рядом с Володей, ты уже позабыл? — фыркнул мужчина в нетерпении, — В любом случае, он кажется мне приличнее этого Базарова… — Не будь так предвзят, — буркнул младший из братьев, не желая делать поспешных выводов. Особенно, когда ему самому «этот Базаров» казался достаточно амбициозным. — Ой, и Грушницкий тоже обещал приехать со своим кавалером, — как бы между прочим обронил Павел Петрович. — И Грушка? — нестерпимо захотелось предаться слезам. Ну куда они все так растут? Ещё ж недавно на выпускной собирались… — И он, — тоскливо отозвался брат, — теперь понимаешь, зачем так много народу? Прикрытие. К тому же, вечером молодняк всё равно отделится от нас в малую залу и мы сами отдохнем со старыми товарищами. Ты вон, смотрю, нервный уж с месяц как. Не порядок, Николя, нервы сейчас беречь надо. Что-то мне подсказывает, что всё только начинается. — Ты прав, — покивал Николай Петрович, — пошли, что ли, кофе выпьем. А вообще, пора бы уже и к завтраку подавать. Пошли, пошли, Павлуш, а за столом расскажи мне побольше о новоявленных ухажерах, и что ты сам о них думаешь… Бог не уберёг, в столь юном возрасте послав мальчишкам такие волнения!

***

      «Часик», который собирались поспать Грушка с Печориным растянулся на четыре часа — Грушницкий, к собственному удивлению, проснулся намного раньше, но лежал смирно в обхвате крепких рук, боясь разбудить Григория, который уже во сне выглядел намного свежее. Танцор скользил взглядом по лицу мужчины, тихо дыша, и думал, думал, думал. Думал, как они могли потратить столько времени на видимость вражды, приправленной толстым слоем романтического напряжения? Как он мог спокойно закрывать глаза на то, что происходило с Григорием? Как помочь ему адаптироваться в обществе, если сам Грушницкий в равной степени и любит, и не любит общение? Точнее, иногда ему хочется быть в центре внимания — и у него есть сцена, а иногда хочется побыть в одиночестве или с лучшими друзьями (а теперь у него ещё есть Печорин) в спокойной обстановке. Вопросы риторические, потому что сделанного не воротишь, а видеть будущее он пока не научился, но ясно лишь одно — он хочет остаться с ним, с Григорием, быть рядом, отдавать тепло и получать ответные чувства. За это время, проведённое с ним, Грушницкий почувствовал себя по-настоящему счастливым — а учитывая, что понятие счастья у него было весьма размытым, это уже много — Печорин восполнял всю семейную недолюбленность парня, недостаток внимания, даже, скорее, чуткости, но при этом проявлял свою заботу так ненавязчиво, так легко, что это никак не напрягало юношу. И… И он чувствует, как намокли его глаза и защипало в носу впервые от того, что ему хорошо. Губы изламываются в улыбке, и он стирает слезинки, не давая им скатиться по щекам, а потом кудрявый сползает ниже, утыкаясь мужчине в грудь, практически моментально чувствуя, как тот обнимает его крепче, поднимая руку к его затылку. Минуты шли медленно, Грушницкий чувствовал это утро, спокойное, даже немного серое, без солнца за окном, скрытого туманными клубами густых облаков, делающее всё таким лёгким, а в душе теплилась радость, что его люди рядом. От мысли, что скоро он увидит Кирсановых и Володю, улыбка снова тронула губы. Вспомнились также загадочные улыбки Тани и Сони, которые говорили, что будут ещё неожиданные гости. Сам Аркадий упорно не желал разглашать список приглашённых и Грушницкий искренне негодовал — он, конечно, давно раскусил задумку Павла Петровича устроить тест-драйв ухажера его племянника, а заодно и их с Володей, но уж если поводом послужил именно их отчётный концерт, то он мог бы хоть словечком намекнуть, а не прятать список за спиной!       В дверь тихонько постучали и немного приоткрыли её. Грушницкий поднял макушку и машинально укрыл Печорина, спящего, по своему обыкновению, без футболки, лишь после этого переводя взгляд на застывшую Таню, которая в силу своей тактичности и так не смотрела на них. И как она поняла, что он не один? — Милый, уже почти девять, я думаю пора собираться, — негромко произнесла она, но слова эхом разлетелись по просторной спальне её друга. Мебели было немного, а вот места хоть отбавляй — особенно в центре. И в центре же у стены стояла огромная резная кровать. Да, его родители любили барокко, элементы которого просматривались в каждой комнате их семейного очага. — Хорошо, дай нам пару минут, — ответил он, приподнимаясь на локтях, и Татьяна кивнула, направившись на кухню ставить чайник и варить кашу. Каждый раз она молилась, чтобы её Грушке не взбрело в голову идти готовить самостоятельно, потому что этот аккуратный парень на кухне превращался в полнейшего неуклюжего медвежонка. Который однажды поджёг вилку.       Грушницкий сморщился, потерев носик, и посетовал на то, что его кто-то вспоминает. Вздохнув, он с сожалением легко потряс Печорина по плечу, почти сразу отказавшись от этой затеи — ему это показалось слишком… Ну, просто слишком — поэтому он принялся гладить и массировать его голову, зарываясь пальцами в недлинную чёлку. — Гриш, — мягкий полушепот совсем не способствовал пробуждению, — просыпайся, милый… Печорин заснул крепко и это вообще первый раз, когда юноше приходится будить самому, а не быть тем, кого будят. Неожиданно приятно и тяжело, как оказывается. Будить недавно заснувшего, наконец-то нормально заснувшего человека, было совестно. Танцор уже хотел было малодушно плюнуть на всё и вообще никуда не идти, остаться здесь, в тёплых объятьях их ласкового утра, но сдержался: — Григорий Александрович, проснитесь, — кудрявый перешёл на «официальный» тон. Настолько официальный, насколько это возможно в его кровати, — будьте так любезны, разлепите ясны очи и дайте мне окунуться в ваш прекрасный карий взгляд! — он сам тихо хихикнул, и, кажется, увлёкся, — Григорий Александрович, ваша подписка на сон истекла, оплатите ежемесячный тариф или будьте уже так добры проснуться, — на манер автоответчика, произнёс Грушка, под конец фыркнув от сдерживаемого смеха, — не хочешь, значит, просыпаться? Не хочешь, да? Григорий Александрович, а я, между прочим, планировал сопроводить вас до моей ванной комнаты и устроить вам там экскурсию по моему телу, а вы всё проспали. Ну и черт с Вами, Григорий Александрович, — хмыкнул под конец Грушницкий, — а ещё я знаю, что ты уже минуту не спишь, — как ни в чем не бывало, бросил юноша, откинувшись на постель и от души потянувшись, сопровождая сие действо чувственным зевком, но после этого поднялся, развернул Григория, лежавшего на боку, на живот и уселся поверх него, откинув одеяло. Печорин усмехнулся и приоткрыл глаза. — Что ты делаешь? — спросил он, немного сонно хмурясь, но улыбка его выдавала с головой. — Бужу тебя, — просто ответил Грушка, скользя руками по спине мужчины, чувствуя эстетический экстаз от вида могучего разлета плеч и лопаток, плавно перетекающих в крепкую талию. Ну что за красота, какие боги его лепили? Грушницкий немного надавил ладонями, разминая спину, начиная от поясницы и двигаясь вверх, к плечам, к богическим плечам, исправил себя Грушка. Печорин испустил довольный вздох, прикрыв глаза. Кудрявый мягко улыбнулся, наклонился, быстро клюнув того в щеку, и продолжил импровизированный массаж, водя ладонями, надавливая и поглаживая везде, чувствуя под ними горячую кожу. К рукам, спустя несколько минут, добавились его губы и он сам сначала этого не понял, придя в себя лишь когда дошёл до шеи мужчины, выцеловывая ее и жарко дыша тому в покрасневшее от возбуждения ухо. — Грушницкий, — хрипло произнёс Печорин, кажется, впервые позвав его полностью по фамилии, — слезь от греха подальше. Но Грушницкий, конечно же, был другого мнения: от севшего голоса он завёлся ещё больше, и почти полностью улегся на Печорина, прижимаясь грудью к его спине, бедрами упираясь тому в поясницу крепким стояком. Григорий вывернулся, опрокидывая парня на спину и нависая над ним: — Успеем? — спросил он, уже практически срывая с парня пижамные штаны. В голове возникло стойкое ощущение дежавю. Грушницкий приглушенно застонал от резких движений мужчины, и согласно закивал. Успеют, ещё как успеют. А если и нет, то и опоздать не грешно. Печорин завёлся с пол-оборота, пока ловкие пальцы парня высвобождали его собственный член, сразу проводя по длине, вырывая тихий стон облегчения у Григория. Мужчина буквально вытряхнул Грушку из чертовых пижамных штанов и сорвал с него бельё, сплевывая на ладонь и накрывая его член, почти грубо, резковато проводя по нему, с нажимом обводя большим пальцем головку. Грушницкий задушенно вскрикнул, и зажал рот ладонью, вспомнив, что они не одни. Почти жёсткие движения не давали вздохнуть или хотя бы вернуть ласку — Грушка смог лишь вцепиться в простыни и отчаянно сдерживать стоны, так и рвавшиеся из груди. Брови юноши надломились в сладострастии, язык скользил по губам, которые он сильно прикусывал, грозясь и вовсе прокусить их, и Печорин не сдержался, поднося ко рту парня пальцы другой руки, проводя ими по алым устам, с диким удовольствием смотря, как покорно кудрявый приоткрывает рот, в который тут же скользнули пальцы Григория, оказываясь в жарком омуте, а горячий язык с нажимом прошёлся по ним и… Черт, как охуенно… Печорин почувствовал, как его собственный член сочится смазкой, и тихо рыкнул, припадая к шее и ключицам парня. Губы сомкнулись вокруг пальцев, язык вычерчивал путаные узоры, зубы несильно прикусывали их, а рука на члене задвигалась быстрее, вынуждая Грушницкого зажмуриться. Мужчина вытащил пальцы, проводя ими по груди парня, задерживаясь на напряженных сосках, лаская и несильно сжимая их. Грушка жалобно всхлипнул, глаза (второй раз за одно утро, рекорд!) увлажнились и горячая слеза удовольствия скользнула по вспотевшему виску. Печорин, видя, что кудрявый вот-вот достигнет своего пика, сжал руку немного сильнее, продолжая ласкать парня до тех пор, пока тот резко не выгнулся, хрустнув позвонками и раскрыв рот, который тут же зажал Григорий, приглушая полный экстаза стон. Замедлив движения, он лениво водил рукой по члену, выжимая из танцора последнее. Тот, охреневший от столь яркого оргазма, лежал, переводя дыхание. — Ну, как ощущения? — усмехнулся Печорин, впитывая образ юноши в себя, желая сохранить каждый момент, проведённый с ним, в памяти. До чего он сейчас был красив и развратен одновременно. Грушницкий устало улыбнулся, скользнув языком по губам, и Печорин залип, позабыв о собственном возбуждении, которое всё ещё упиралось в парня. — Меня как будто выебали, — выдохнул, улыбаясь, Грушницкий и потянулся к мужчине за поцелуем, буркнувшему что-то вроде «ещё успеем», притягивая его ближе, проводя ладонями по его бокам, одной рукой спускаясь к напряженному члену мужчины. Только сейчас, проводя по всей длине, он понял, что с трудом обхватывает его. Толстый, длинный, с крупной головкой, но при этом какой-то изящный (насколько может быть изящен фаллос, конечно), ровный — его член определённо заслуживал больше внимания. Грушницкий кинул взгляд на часы и, пробормотав что-то о том, что у них есть ещё полчаса, он подтолкнул мужчину на спину и принялся повторять движения, воспроизводя в памяти, что было приятнее всего. Это было легко — приятным было всё. Он снова потянулся за поцелуем, пока Печорин, с лёгкой улыбкой раскинувшись на простынях, любовался им. — Малыш Эрот снова шалит, * — буквально выдохнул он юноше в губы, тут же впиваясь в них жарким поцелуем. Грушка вздрогнул, когда на его ягодицы легли ладони, поглаживающие, а затем и сжимающие половинки. Ещё немного и он захнычет. Но он лишь приподнялся повыше и член Печорина оказался у него между ног, скользя меж него там… Григорий тихо зашипел от манипуляций парня, и откинул голову на подушки, смотря на развернувшийся пред его глазами разврат (и плевать, что он его участник). Рука Грушницкого скользила по члену Печорина, пока тот, в свою очередь, скользил между его ягодиц (и с подозрительным упорством упирался в его нутро, куда ему вход был однозначно заказан — по крайней мере, пока что). Танцор ухмыльнулся, глядя как сбивается дыхание мужчины, как тот поджимает губы или тихо шипит от удовольствия, иногда срываясь на грудной нетерпеливый рык, буквально насаживая парня на себя и тот чуть не завёлся снова, но чужое возбуждение было важнее. Грушницкий склонился над Григорием, и тот припал к нему с кусачим поцелуем, заставляя парня замычать в поцелуй. Печорин не успокоился, пока не добился его стонов и, кажется, они стали спусковым крючком, потому что мужчина кончил, сцепив зубы, и долго выдыхая. Грушка убрал руку, но проскользил ещё пару раз бедрами по члену, пока его не остановили чужие руки, нежно обнявшие его. — Ты… Тебе нормально? Мы не слишком спешим? — тихо, но серьёзно поинтересовался Печорин, заглядывая танцору в глаза. — Я переборщил? — задал встречный вопрос парень, спокойно встречая взгляд. Потому что он себя чувствует просто отлично. Неебически охуенно, если точнее. — Нет, но… — в дверь снова постучали и Печорин взял одеяло, накрывая их обоих. — Всё нормально, они знают, что такое личные границы, — улыбнулся Грушка, — пять минут, Тань! — крикнул он. — Каша остывает! — предупредила она. — Сейчас будем! — ответил он, почти сразу вернувшись к мужчине. Печорин сел, поддерживая всё ещё седлавшего его юношу: — Я хочу удостовериться, что ты чувствуешь себя комфортно и делаешь всё добровольно, — продолжил он. Грушницкий посерьёзнел, с нескрываемой лаской и благодарностью глядя на мужчину. — Я рад, что тебя это волнует, — начал кудрявый, — но тебе не о чем переживать. Я, возможно, ставлю тебя в тупик? Потому что я чувствую себя не просто комфортно, я буквально был на седьмом небе, — произнёс парень, касаясь своим лбом чужого, — но если ты думаешь, что я делаю это, потому что чувствую какую-то обязанность, то это не так. Я думал об этом, первые два дня, но потом понял, что без желания делать что-то вообще не вариант. Я чувствую свободу и я чувствую поддержку, — он прервался, прижавшись губами ко лбу Печорина, на его же манер, и, проморгавшись, продолжил, — я абсолютно добровольно говорю, что меня всё устраивает. Единственное, что нам нужно будет повременить с более… Серьёзными этапами постельной жизни. Неужели тебе показалось, что ты меня принуждаешь? Печорин, не хотя, кивнул, отведя взгляд, но вновь заглянул в глаза этого удивительного парня. Темный топлёный шоколад обволакивал, взгляд смотрел с теплом и нежностью. — Будет так, как захочешь, — наконец ответил Григорий, прижав парня ближе, целуя его в щеку. — Нет, дорогой, — Грушницкий поднял подбородок мужчины, вновь заглядывая ему в глаза, — будет так, как мы захотим. Нет двойки без двух единиц, да? В груди Печорина всё сжалось. Есть кто-то, кому на него не наплевать. — Мы опоздаем к Кирсановым, — прохрипел Григорий. Неверие всё ещё мелькало в его глазах и Грушницкий легко улыбнулся, осознав насколько они оба недолюбленные. Особенно Григорий Печорин — синоним к слову «одиночество». В прошлом. Уже в прошлом.

***

      Чацкий долго смотрел на приглашение к Кирсановым. Их, вообще-то, два — приглашения, и оба принес Алеша из универа. — Прости, но если смотреть на них даже полчаса, они не заговорят, — хмыкнул Молчалин, складывающий поглаженные им же вещи. — Что бы это могло означать? — словно сам себя спросил Чацкий. Лицо его уже было чистым от синяков (спасибо Алексею, что забывал выпить свой чай, но никогда не забывал вовремя намазать Чацкого мазью), остались лишь почти зажившие ранки под губой и над бровью, с которой уже сняли швы. — У меня есть догадка, — отозвался Алёша, улыбнувшись. — Какая же? — поднял голову Александр, глядя на парня. В его футболке Алёша всегда смотрелся умилительно и так очаровательно, что хотелось тут же его затискать. — Я думаю, что приглашение означает то, что нас пригласили на мероприятие, — фыркнул Молчалин, не замечая на себе нежного взгляда. — Не ерничай, — просто выдохнул Чацкий, но улыбнулся в противовес своим же словам. — Я слышал там будет директор московской газеты, — добавил Алексей, прикидывая, как подступиться к таким людям. Он умел добиться расположения, любого, но рядом был его скандалист и это всё усложняло. — Москва — кладезь безнравственности, — фыркнул Чацкий, у которого от столицы остались самые неприятные воспоминания. — Одно плохое событие не делает плохим весь город, — устало повторил Молчалин, — вы тогда оба были в равной мере не правы. — Они назвали меня сумасшедшим! — весомо ответил Чацкий. — Это был детский дом и ты не контролировал свою агрессию! Там все были сумасшедшие! — Ты не был, — буркнул Александр обиженно. Какая разница, где это было?.. Молчалин вздохнул, про себя отметив, что вот уж его психике там точно знатно досталось, но лишь молча подошёл к мужчине, бесцеремонно садясь к нему на колени, чувствуя, как скрещенные на груди руки потянулись обнять его. Чацкий подтянул его повыше, нормально усаживая на себя, и уткнулся лбом в его плечо. — Мне не нравится, что творится в моей стране, а Москва — её центр, с которого всё начинается, — завёл Чацкий свою шарманку, вскинув голову, — надо менять, надо всё менять… — Ах, ты революционер проклятый! — в мучении вскрикнул Молчалин, который с детства это слушал, и принялся шуточно колотить Александра, которому нравилось вот так выводить парня из себя.       Чацкий рассмеялся, перехватывая руки Алеши, и утянул того в медвежьи объятия, крепко прижимая к себе. Молчалин пискнул, и затрепыхался, пытаясь хоть немного ослабить хватку, но все тщетно — всё равно, что бабочка дрожит в лапе волка. — Пусти, засранец, дышать не могу! — приняв поражение, он хлопнул три раза ладонью по плечу Чацкого. Тот тут же расслабился, довольно ухмыляясь, — Да ну тебя! Злодей! — бурчал Молчалин, потянувшись встать с колен мужчины, но был остановлен рукой, предупреждающе сжавшейся на его талии, перекрывая путь отступления. — Ну и куда ты? — с тихой смешинкой произнёс Чацкий. Молчалин обиженно сверкнул на него глазами, отворачиваясь.       Александр поднял брови — так, значит, да? — и хмыкнул. — Кажется, неделя воздержания подошла к концу, — медленно проговорил он, потянув край рукава собственной футболки на парне, оголяя плечо и прижимаясь к нему губами. Как же он скучал. Алексей замер в его руках, совсем затихнув, но потом нахмурился от того, что не нашёл в себе сил оттолкнуть Чацкого. А зачем отталкивать? Он усмехнулся сам себе, кладя обе ладошки на руку мужчины, ослабляя хватку, и повернулся к нему лицом, полностью седлая его колени. Молчалин, прикусив губу, с лукавым взглядом медленно потянул футболку за края, скидывая её с себя на подлокотник. Парень склонился к жадно глядящему на него Чацкому, накрывая его губы (наконец-то он уже два дня может полноценно его целовать) своими и скользя юрким языком по его губе. Александр сжал руки на бёдрах Молчалина, но тот перехватил их, прижав к подлокотникам «фиксируя» — Чацкий усмехнулся, приняв его условия. Алёша покрутил бёдрами, создавая трение, проезжаясь задницей по выпирающей ширинке мужчины, и выгнулся, разомкнув в тихом стоне губы. Он был опытным любовником, благодаря Чацкому, конечно же, но по-своему опытным. Его манипуляций хватило, чтобы Александр окончательно затвердел где надо и он вновь склонился к нему, припадая к его шее, жарко выцеловывая её, подбираясь к уху: — До конца недели ещё два дня, — безапелляционно проговорил он, — поэтому не расслабляйся. А пока можешь подготовиться, вечером мы едем к Кирсановым. Чацкий тихо посмеялся, неверяще глядя на него, но понял, что тот не шутит. В штанах горел стояк, а в груди… Гордость за его мальчика. Молчалин слез с него, как будто всё это время они вели светскую беседу, подхватил свою футболку, никак не среагировав на шлепок по своим ягодицам от впечатленного Александра, и продолжил складывать их вещи, буднично раскладывая их на стопки на гладильной доске и убирая их в шкаф. Отношения с Чацким научили его не только сексу, если что.

***

      Аркадий не спешил — их, в отличие от Грушки, никто к обеду не приглашал, и они с Володей готовились только к основному торжеству. Ленский был снова с маской на лице, снова хмурился и снова молчал, думая о своём. Кирсанов снова полулежал на кровати, снова с арабской глиной на лице и… И ему в последнее время кажется, что все его дни — однообразны. Эдакий день сурка. Он вовремя сдавал домашнее задание, не опаздывал на пары, стабильно ходил на фотосессии дважды в неделю или, когда его просили, даже чаще. Стабильно виделся с друзьями — один, вон, тоже с собой видится через зеркало — но этого было так мало. Или, точнее, он ничего из этого не замечал. Может быть, потому что ему нравится стабильность и он к ней привык, а может быть, потому что у него скоро начнётся гиперфиксация на одном медике, будущем хирурге, который, пусть и звонил по утрам, чтобы разбудить парня на учёбу, как обещал, но совсем не проявлял каких-то более решительных поступков по отношению к юноше. Аркадий не понимал: почему, блять? Базаров явно не тот человек, который зассыт подойти, взять за руку, посмотреть в глаза и сказать: «Хочешь покажу как там голубя расплющило?». Или что-то в стиле: «Можешь посмотреть, как я препарирую лягушку, если хочешь.» Всё это Аркаша и слышал от Евгения, и ему не было как-то неприятно: он не чувствовал какого-то отвращения от подобных зрелищ (хотя голубя и лягушку было действительно жалко), но, сука, это всё, что ли? Их встречи сводились к учёбе. Постоянно. Базаров забегал в университет, в котором он учится, после они виделись в библиотеке, в которой продолжали учиться, если решали сменить обстановку — брали книги и бесконечные бумажки-конспекты-тетради и шли в кафе — чтобы, вау, как неожиданно, тоже учиться. Кирсанов не был против учёбы, он привык к Базарову и тот даже пару раз помогал ему с химией (зачем им химия на втором курсе филфака не знал никто, но радовало то, что потом её не будет), но, черт, романтика.       Онегин оригинальничает с выбором свиданий, обсуждает с Володей французскую и немецкую литературу в оригинале, дурачится и выебывается, а Ленский, вместо того, чтобы как обычно дать блондину пиздюлей, тихо фыркает, пряча улыбку. Оттаивает. Аркаша не хочет оригинальных свиданий, огромных букетов и чего-то неебически необычного: он хочет держаться за руки, обнимать, чувствуя на себе большие, но такие аккуратные ладони, вдыхать неповторимый аромат одеколона и чувствовать рядом с собой человека, к которому у него появились чувства раньше, чем он сам понял. Но, видимо, не всё так просто. — Аркаш, что делаешь? — парня вывел из раздумий чистый голосок Ленского, который уже снял маску и мягко массировал кожу, втирая увлажняющую гущу. — Ты занят? — выразительный взгляд на книгу в руках друга, страницы которой тот ни разу не перевернул за последние пятнадцать минут. — Хм?.. Нет, нет… Не занят, — словно очнулся он, отставляя томик Пушкина. Базаров бы, наверное, снисходительно хмыкнул и потрепал его по волосам. Базаров. Базаров, Базаров, Базаров… Везде Базаров и нигде одновременно! — У тебя маска высохла минут пять назад, передержишь же, — напомнил он. Кирсанов рассеянно кивнул, полностью садясь на кровати, опуская взгляд, явно не отошедший от своего мирка. Володя посмотрел на него с мягкой нежностью, и подошёл к другу, чтобы погладить его по затылку. Аркадий ткнулся глиняным носом ему в футболку, оставив после себя песчаные пылинки. — Идём, смоем, — поэт потянул Кирсанова за руку и прошлепал с ним до ванны, приваливаясь к косяку и ожидая, пока тот не умоется, после чего протянул ему мягкое полотенце, — ну вот, другое дело, — улыбнулся он и поцеловал Аркашу в щеку, вызывая у него ответную улыбку. То ли друг его настолько замотался, выдерживая свой рекордный темп примерного студента, то ли он просто был в плохом настроении, но Володя решил не надоедать с расспросами, а потому принялся заваривать зелёный чай с мелиссой и мятой. Любимый напиток Аркаши, после вина и кофе. Он повернулся к сидящему на постели парню, укутал его в самый мягкий плед, который он нашёл (он у них один, но всё же), погладил его по волосам и вернулся к маленьким хлопотам. Из небольшой тумбы он вытянул несколько плиток шоколада, припасенных на чёрный день и подготовил всё к чаепитию. Но одного взгляда на товарища хватило, чтобы понять, что чаепитие со стола переносится на кровать и он, кинув в эту самую кровать свои запасы, подхватил кружки и передал одну Аркаше. — Спасибо, — искренне, почти прослезившись от такой заботы, проговорил Кирсанов. Володя послал ему воздушный поцелуйчик: — Всегда пожалуйста, моя красопеточка, — подмигнул он, и ребята приглушенно фыркнули от смеха. — Какого хрена он не говорит, что любит меня, а потом не ебет меня в библиотеке? — вздохнул Аркадий, вернувшись к своей локальной катастрофе, которую он сам себе выдумал. — Не знаю, но я спрошу у него вечером, — хмыкнул Ленский, ухмыльнувшись, а потом словно что-то припомнил, — ой, и кстати, один мой знакомый… — Онегин, — вставил Аркадий. Володя это проигнорировал начисто. Гаденыш. —…проболтался, что Базаров, который уже сейчас усиленно готовится к предстоящей сессии, до которой ещё ссаных два месяца, но он же брутальный ботан… Так, о чём я, короче, твой Базаров планирует сначала завоевать благословение или хотя бы минимальное расположение на нахождение его рядом с тобой у твоих старших, потому что он слишком серьёзно относится к тебе, — проговорил поэт, беря первую попавшуюся шоколадку. Он скептично осмотрел её, посмотрел с чем она, увидел, что с орехами, и решительно открыл, сразу отламывая от плитки квадратик и суя в рот сначала опешившему от таких откровений Аркаше, а потом и себе, с сюрпом запивая сладость чаем. — Что?.. — едва слышно и как-то убито пролепетал Кирсанов. — Моего знакомого ты уже угадал, но он просил его не сдавать, — хмыкнул Володя, — вообще, это даже мило, — внезапно добавил он, легко улыбнувшись. — Мы никогда не будем вместе! — страдальчески воскликнул Аркадий, откинувшись спиной на стену и чудом не расплескав на себя чай. — С чего ты взял? — нахмурился Володя, уже готовый отстаивать права ущемленных медиков. Ну, подумаешь, парень бывает грубоват. С Володей ни разу не был, с Аркашей тоже. С Онегиным тем более, если не считать их непонятных шуток. Володя до сих пор с содроганием вспоминает, как они ржали, глядя в его тетрадь по химии. Оказывается, им попалось смешное сочетание химических элементов. — Он нигилист! А теперь вспомним мою семью, деточка. Они захотят обсудить искусство, а Базаров скажет что-то вроде: «всё это хуйня, вот учёные сейчас такую штуку разрабатывают, вот это тема»! Или что-то в таком роде, — он непонятливо взмахнул рукой в воздухе и Володя еле успел накрыть его кружку ладонью, тихо зашипев, когда на кожу попал горячий чай, — Прости, — тут же встрепенулся Аркаша, беря руку друга и дуя на неё, но тот лишь махнул ею, мол, все нормально. — Николай Петрович никогда не осудит человека за то, какой он есть, — весомо произнёс Ленский, — а Павел Петрович… — тут Аркадий насмешливо ухмыльнулся и приподнял бровь, всем своим видом говоря «ну давай, скажи, что дядя не засрет человека за то, что тот некрасиво чихнул». Володя нахмурился: — А Павел Петрович ценит интеллект и ответственность, которых у Базарова хоть отбавляй, — завершил он свою мысль. Аркадий похлопал глазами, не найдя, чем опровергнуть правду. — Допустим, — вздохнул он, сдавшись, но спустя мгновение его взгляд нехорошо блеснул воистину дьявольской искрой, — Володь, любимый… А что тебе ещё Онегин рассказывал про нас? Ленский поперхнулся чаем, который только-только щедро хлебнул и перевёл заслезившиеся глаза на друга, зло глядя на него, пока тот хлопал его по спине, извиняясь. — Ничего он мне не говорил. Он это случайно ляпнул, когда я сказал ему, что у вас какой-то тормоз в развитии отношений, — откашлявшись, прохрипел поэт. — Да у нас, блять, даже отношений нет! — с досадой протянул Аркадий, — И не может быть, чтобы он больше ничего не сказал, колись! — Может, — разделяя досаду друга, вздохнул уже Володя, — от него и слова не вытянешь о его жизни или о Базарове. А я думал, он любитель посплетничать… — под конец фразы он затих и совсем замолк, глядя в дно кружки. Чай почти закончился, и он не знал, хочет он ещё или хватит.       Он вообще с каждым днём приходил к неутешительному выводу, что кардинально ошибался насчёт Онегина. Тот оказался не таким громким весельчаком, да и не таким уж и радостным, и Володя даже сожалел, что не слышит его смех также часто, как раньше. Но при этом он доволен, потому что он замечает, что Онегин больше не пытается притворяться и вести себя наигранно, словно выдавливая каждую эмоцию из себя. Он открывается, понемногу показывает свои истинные стороны. Сейчас он кажется более… Зрелым, что ли. — Блин, ну это даже хорошо, — кивнул Аркадий, посмурнев, — с чего вообще Базаров решил, что… Почему бы сначала не обсудить всё со мной? — кольнуло его. — Готов поспорить, он любит начинать с самого сложного, — фыркнул Володя, подняв взгляд на друга, и улыбнулся. Аркадий вернул улыбку, и отломил от шоколадки. Пусть хоть что-то в его жизни будет сладко.

***

       Таня орудовала на просторной кухне, раскладывая кашу по тарелкам, когда Грушницкий и Печорин, умытые и посвежевшие, вместе вышли к ней. — О, наконец-то, — буднично произнесла она, замачивая кастрюльку из-под каши в воде, чтобы отмыть её позже (хотя, по-хорошему, этому парню давно пора починить посудомоечную машину). Разумеется, мыть будет не она, — доброе утро. Голос у неё был глубокий, но не слишком, скорее обволакивающий, такой приятный, что можно было бы слушать её без устали очень долго. Очень. Долго. Печорин поднял бровь, смотря на девушку. Он и правда часто видел её. — Да, да, — покивал Грушка, — познакомьтесь, Татьяна, это Григорий, — она наконец обернулась, вытерев изящные ладошки с длинными, худыми пальцами о полотенце. Она усмехнулась, немного удивлённо глядя на Печорина, а в глазах мелькнуло узнавание, — Григорий, это Татьяна, — он махнул рукой от одного к другой и обратно, проходя к холодильнику и доставая бутылку воды. Только хотел от души приложиться к ней и выпить добрую половину, как вспомнил, что ещё не разминался, и ограничился жалкими парой глотков. — Так вот почему ты ни одного выступления не пропускаешь, — хмыкнула девушка, смерив Печорина внимательным взглядом, — приятно познакомиться. — Взаимно, — с лёгкой усмешкой ответил Григорий, кивнув Лариной, по-хозяйски проходя вглубь кухни, доставая турку и кофе, — кофе? — спросил он, обращаясь ко всем сразу. Грушницкий махнул рукой, ожидаемо выбрав чай, а вот Таня согласилась. — Тань, ты уже размялась? — заранее зная ответ, но желая уточнить, обратился Грушик к девушке. — Да, — легко кивнула та, присаживаясь на стул, — не мог бы ты разбудить Софью? Нам пора собираться, придётся заехать домой, потому что кое-кто забыл собственное вечернее платье, — вздохнула она. Грушницкий как-то не заметил, что он инстинктивно бросил взгляд на Печорина, как бы спрашивая, не против ли он, если ему придётся остаться наедине с Лариной. Григорий незаметно кивнул, подмигнув ему, коротко ухмыльнувшись на такую милую заботу. — Эй, не вали всё на Соню, ты своё тоже не взяла, — оторвав взгляд от мужчины у плиты, который уже спокойной помешивал кофе, вступился кудрявый за подругу, шуточно возмущаясь. — Я свое взяла, — ну, конечно, кто бы сомневался мисс-идеальность, — и не забывай, она разбудила тебя в семь утра в законные каникулы. — Ты права, Софья во всём виновата, — тут же буркнул он, припоминая подставу. Печорин тихо рассмеялся: — Но учёбу-то всё равно никто не отменял, — резонно заметил он. Грушницкий тихо хихикнул, но тут же взял себя в руки. — Ладно, Сонька оправдана. Пойду отомщ-… Разбужу нашу спящую красавицу, — вовремя исправился он под шутливым взглядом Тани. Когда он скрылся за поворотом к гостевой комнате, в которой мирно сопела ничего не подозревающая Фамусова, Таня заговорила: — Я думаю, нам стоит прояснить некоторые моменты сразу, — с лёгкой улыбкой, глядя своими спокойными, умными глазами, начала Татьяна. Печорин выключил плиту и уже разливал кофе по небольшим чашкам, слегка повернув в её сторону голову, давая понять, что он её слушает, — мы с таким уже сталкивались, только немного с другой стороны. Полагаю, ты уже понял, что он для нас очень важен, более того, мы обе любим его, как родного и ведём себя соответствующе, — Григорий протянул ей блюдечко с чашкой, садясь напротив неё за обеденный стол, почти неосознанно копируя её позу. Таня поблагодарила его и продолжила: — Я понимаю, что некоторые наши… моменты могут вызвать в тебе ревность, и мы постараемся быть сдержаннее, чтобы лишний раз не провоцировать разлад в ваших отношениях. Он хорошо о тебе отзывался и я надеюсь, что ты оправдываешь его слова: не перед нами, это не столь важно, а перед ним, — Печорин дослушал её, не перебивая. — Для начала спасибо, что ты решила предупредить меня заранее, — сказал он, отставив чашечку на блюдце, — но вам вовсе не обязательно вести себя как-то иначе. Вы знаете его практически с детства, вы вместе прошли через многое и я не имею права влезать в ваши с ним особые отношения. Он назвал вас семьёй, мне этого хватило. К тому же, — он смешливо усмехнулся, припомнив слова Грушика, — он не разрешил мне ревновать его. Вот так, — легко пожал он плечами, взмахнув ладонями вверх, словно говоря, ты погляди, что нынче творится.       Ларина помолчала, разделив улыбку Печорина, но удовлетворённый взгляд выдал ее раздумья. — Я прошёл проверку? — подсказал Григорий. Таня усмехнулась: — Пока да. Но я не теряю бдительности, поэтому не расслабляйся, — кинула она, тихо хмыкнув, сдержав смех, — отличный кофе, — добавила девушка. — Благодарю, — Печорин не сомневался в её словах: он с первого взгляда понял, что это человек, который говорит то, что думает на самом деле. Может, потому что отчасти он тоже был таким, а может, потому что он повидал много разных людей, но он понимал, что балерине явно нелегко с таким характером. Как он её понимает. Татьяна подвинула к нему тарелку с кашей, пока та не остыла, берясь за свою. — Ешь, пока не остыла. Эти двое застряли надолго, — объяснила она.       Послышался шум, громкий смех и двое вылетели из-за поворота, еле избежав столкновения со всеми косяками в этой квартире. Какие дети. — Доброе утро, — прощебетала Соня, залетая на кухню и с ходу целуя Ларину в щеку. Потом перевела взгляд на сидящего напротив Печорина, пытавшегося сохранить покерфейс, но Грушка так мило выглядел с раскрасневшимися от бега щеками, что он постоянно возвращался взглядом к нему и неосознанно смягчался. Фамусова ехидно ухмыльнулась: — О, так ты и есть тот самый господин Григорий, почти двадцать три года и гребанные полметра в шта-… — Грушницкий почти пнул её, но в последний момент вспомнил, что так нельзя и Таня его за это прикончит на месте, и просто закрыл ей рот рукой, сгорая со стыда, боясь даже взглянуть на Печорина, который тихо рассмеялся. Он…что? Тихо рассмеялся? — Ты ошиблась в одном, — медленно проговорил он, не переставая ухмыляться, — мне уже есть двадцать три. Грушницкий оторопело взглянул на него, думая, когда он профукал его день рождения, но снова густо покраснел, еле выдерживая веселый взгляд мужчины, решив отложить все вопросы до лучших времён. Софья рассмеялась сквозь его руку, и он злым взглядом посмотрел на неё — ну дурочка же, сдала друга с потрохами и смеётся. Дурочка, точно. — Нам надо размяться перед завтраком, — выдавил он, утаскивая всё ещё смеющуюся подругу в зал, не убирая ладони с ее рта, потому что она явно хотела сказать что-то ещё. Дурочка. Грушка одними губами сказал «прости», глядя на фыркнувшего со смеха Печорина. — Я узнаю, если ты с ней что-то сделаешь! — крикнула Таня с видом, будто у неё такое каждый день. — Я убью её! — в сердцах воскликнул Грушницкий и послышался неудержимый смех освободившейся Фамусовой. Ларина усмехнулась, зная, что больше щекотки её непоседе ничего не грозит, потому что, ну, серьёзно, это же Грушка. Грушка, который плакал вместе с Соней, когда та истанцевала ноги в кровь в пуантах, хотя у самого не меньше ран. — Гадина! — воскликнул Грушницкий спустя несколько минут, разминаясь. Из кухни было видно, как они делают зарядку у больших окон. — Ну, прости, — жалостливо выдохнула Софья, которую грозились защекотать до икоты. Вспомнив это, она икнула. Грушницкий бросил на неё взгляд и постарался сдержать смех, но она посмотрела на него в ответ, и их буквально прорвало. Успокоились они, когда начали глубоко дышать, пытаясь восстановить сердцебиение, и снова продолжили разминку. Печорин немного наклонил голову, глядя, как потягивается, а потом переходит на круговые движения тазом парень, когда тот вдруг сделал что-то. Григорий почти вздрогнул, когда, он мог поклясться, он услышал отчетливый хруст бёдер. Он чуть не словил полный отпад жизненных показателей, пока кудрявый удовлетворённо выдыхал. — Да, там тоже можно хрустеть, — видя реакцию Печорина, предупредила его Таня, почти с сожалением глядя на него: ему ещё столько предстояло узнать. Софья повторила хруст, и они плавно опустились на шпагаты, потягиваясь, касаясь носочками пола. Печорин вновь отвлекся, откладывая тарелку с доеденной кашей, и продолжая почти светскую беседу с Лариной о театре, когда его взгляд снова зацепился за что-то. Фамусова стояла на коленях перед сидящим на тяжелом стуле Грушкой, и тот… вытягивал ее ногу, держа ее ровно, прижимая коленку к носу девушки, которая даже не нахмурилась. Привыкла, бедняжка. Он повторил тоже самое со второй ногой девушки, пока та держалась руками за бока стула, а он прижимал ее идеально ровную ножку к носику. Печорину впервые стало больно от одной картины чего-то. Ещё бы, блять. Ларина обернулась, когда Софья, встав и снова от души потянувшись, завершила свою «разминку», на деле оказавшейся сущим адом, по мнению Григория, и присоединилась к ним. — Грушкина очередь, — выдохнула девушка, плюхнувшись на соседний стул. Печорину показалось, что он только что получил ещё одну психическую травму. Таня кивнула, чмокнула девушку в макушку, быстро налила две чашки чая, ставя их на стол, и упорхнула к юноше, который с ужасом смотрел на то, как она стремительно к нему приближается. Вздохнув, и осознав, что другого пути нет, он занял место Сони, также становясь на колени перед стулом. Хватка у Лариной была стальная и она с легкостью тянула ноги парня. Печорин смотрел, как Грушницкий спокойно тянется, даже помогая Тане мучить растягивать себя, одной рукой держа собственную ногу, прижимая ее к лицу, второй цепляясь за стул, при этом улыбаясь и перешучиваясь с подругой. — Нас так и не представили, — подала голос Софья, до того с интересом рассматривавшая мужчину. Печорин с трудом перевёл взгляд от кудрявого, который мило ему улыбнулся, к девушке. — Ну, основное, как я понял, ты уже знаешь, — хмыкнул Григорий. Фамусова ухмыльнулась. — Если бы, — вздохнула она, — он только говорил какой ты… — девушка затылком почувствовала прожигающий взгляд друга, и решила не играть с огнём (точнее, в щекотки), — хорошо, в общем, отзывался. — Уверен, он единственный кто так говорит, — хмыкнул Печорин. Взгляд всё норовил сползти к тянущемуся парню и он из последних сил (и нежелания смущать юношу таким пристальным вниманием) переводил его на собеседницу. Фамусова подняла бровку, задорно улыбнувшись, заметив его потуги. Печорин подумал, что есть у Грушика и Софьи что-то общее в этой их улыбке, какой-то особенной, непоседливой, которая тут же заставляет оживиться. — Смотри на него, он любит внимание не меньше меня, — махнула рукой девушка, делая глоток чая, и потянулась к каше. — Не хочу его смущать, это же отвлекает, — негромко ответил ей Григорий. Грушка резво подскочил на ноги, чему-то смеясь, а Таня погладила его по кудрям. Печорин прислушался к себе, глядя на них и понял, что всё действительно в порядке - наверное, потому что рядом сидела Софья, девушка Лариной, или потому что всё, что они делали, они делали естественно, будто так и должно быть. Если должно, то пусть будет.       "К чёрту ревность, - подумал Печорин, - Таня и Соня явно не те, в ком стоит сомневаться." Но если он увидит рядом с его ангелом кого-то левого, он за себя не отвечает. — Я всё! — крикнул Грушка, направившись к ребятам. Таня, у которой зазвонил телефон, отошла поговорить - разговор был, судя по всему, коротким - она нахмурилась, когда сбросили вызов спустя буквально две минуты, пробормотала что-то подозрительно похожее на отборные ругательства на итальянском, которым их научил Грушницкий, и тоже присоединилась к кучке на кухне. — Сонь, ты поела? — спросила она на ходу, заглянув к ребятам. Фамусова замерла с ложкой у рта, удивлённая такой спешкой, потом моргнула, быстро пихнула её в рот, и кивнула. Она поела. — А что такое? — Грушницкий, не признающий стулья, сидел на столешнице и черпал свою кашу чайной ложкой, стырив её у Печорина. — Звонил Свидригайлов... — начала Ларина, копаясь в телефоне. — О нет! — хором вздохнули Грушка и Соня. — Он же тоже там будет, — напомнила она, после продолжив мысль, — вызывает всех девочек в ДК, говорит, что это срочно. Зарецкий, кстати, до сих пор с ним, — вставила она, а танцоры синхронно присвистнули. Григорий непонимающе нахмурился: Зарецкий это тот самый, что собирался свалить на следующий день? — Окей, мы тогда побежали, — Фамусова быстро начала собираться, приговаривая "ну почему именно девочки?!", а Грушницкий сожалеюще смотрел на неё, но всё же не сдержал смешливой ухмылочки — Соня всегда так заковыристо ругалась, что он не мог расстроиться. — Не опоздайте на обед, — назидательно говорила Таня, заворачивая шарф на шее Софьи, которая сделала вид, что вешается на нём, отчего прыснул даже Печорин, до этого немного сконфуженно глядевший на них. — Давайте я вас подвезу, так быстрее, — он уже потянулся к пальто, когда девушки помотали головами. — Спасибо, конечно, но мы сначала зайдём домой, тут недалеко, а потом уже в Дом Культуры, — проговорила Ларина, — ну, всё, не прощаемся, — вопреки своим словам, она по привычке чмокнула Грушку в щеку и кивнула Григорию. Софья стушевалась, замерев на месте, когда тоже хотела поцеловать Грушницкого, но потом как-то смущённо и неуверенно посмотрела на стоящего позади юноши Печорина. Тот удивлённо приподнял брови и кивнул несколько раз, мол, можно-можно. Фамусова подлетела к кудрявому, который перешептывался с Таней, и тоже чмокнула его в щеку. Он улыбнулся, приобняв её, и девушки, что-то щебеча о том, что Свидригайлову за такую подставу не жить, буквально выбежали из квартиры. — Я думаю, нам тоже пора собираться, - Грушка повернулся к мужчине, который с тёплой улыбкой покачал головой на такое представление. — Да, самый раз, - согласился он, - расскажи мне что-нибудь о старших Кирсановых. Николай и Павел Петровичи, да? — Да-да, - пролепетал Грушка, утягивая Печорина за собой в спальню, по пути хватая с дивана, мимо которого они проходили, чехол с костюмом самого Григория, - Павел Петрович долго служил, поговори с ним о чём-нибудь военном, расскажи, что был в армии и вообще что-то из этой оперы. Можешь рассказать, что пишешь, если хочешь. Если не хочешь говорить именно о писательской деятельности, скажи, что работаешь на журнал. Они добрые, так что не парься, разве что Павел Петрович немного манерный и весь такой из себя аристократ, но он только с незнакомцами такой холодный, на самом деле он очень хороший. О, ну или вы вместе можете обосрать других гостей, тоже хороший способ, — он шутливо фыркнул, пока Григорий запоминал все советы, — Николаю Петровичу расскажи о литературе, он очень мирный, неконфликтный, и вообще выслушает всё, что ему расскажешь. Я думаю, ты знаешь, что делать. — Ага, — просто кинул Печорин, прикидывая, что будет, если он подойдёт к этому Павлу Петровичу и скажет: "Затея - хуйня, если хотел посмотреть на хахаля своего племяшки, мог просто пригласить его на семейный ужин". Идея ему понравилась, но воплотить её в жизнь, увы, не получится. Хотя, кто знает. Грушницкий положил чехол с костюмом на кровать и сам метнулся к своему шкафу, буквально исчезая в нём. Его кудри забавно мелькали из-за дверцы, и Печорин, полностью очарованный, тихо рассмеялся, подходя к парню и легонько дергая того за завиток. — Как не стыдно, Григорий Александрович, за кудри дёргать! Не в первом же классе... — притворно пожурил его Грушка, подтолкнув мужчину в направлении кровати, на которой покоился его костюм. Сам он скинул с себя футболку, надевая жемчужного цвета рубашку, выглаженную до хруста, зауженные брюки с безукоризненными стрелками и... Носочки. Классические. Черного цвета, той фирмы, которую мама покупает им с отцом, потому что она лучше знает. И, конечно же, пиджак, приталенный, выгодно выделяющий все преимущества его тела. Он безу-...       Он чуть не подавился воздухом, когда обернулся и увидел поправляющего манжеты на рубашке, полностью переодетого, Печорина. Как он успел переодеться раньше него, черт возьми? И почему он всегда так красив в костюмах? Кто ему разрешил вообще быть таким привлекательным? Как много вопросов... — У тебя есть гель для волос? — чисто риторически спросил Григорий, потому что, ну, это же Грушка. Конечно у него есть дохера разных гелей, лаков и даже две баночки пудры для волос. Он ими не пользуется, но он же танцор и, ну, все думают, что он гей. Наверное. Печорин скептически оглядел свои топорщащиеся волосы. — Секунду, — отозвался Грушка, поправляя галстук, жёстко оценивая собственное отражение в зеркале. Жёсткая оценка показала, что он чертовски хорош собой. Юноша подошёл к туалетному столику, открывая первый верхний ящик, беря оттуда гель и расчёску. Печорин перевёл на него взгляд, почти случайно, но в глазах вспыхнуло на короткое мгновение. Он облизал нижнюю губу, скользнув по ней языком, почти голодным взглядом глядя на танцора. Хотелось подойти и затискать его, а потом хорошенько зацеловать и... И он, собственно, не видит причин не делать этого, поэтому когда Грушницкий, с самыми благими намерениями (причесать человека), подошёл к нему, Григорий схватил его за талию, прижимая к себе, вырвав удивлённый вскрик из неожидавшего такого поворота парня, который упёрся руками в грудь Печорину. — Тебе очень идёт, — почти промурлыкал мужчина, проводя носом по щеке заалевшего юноши. Сердце сбилось с ритма, бешено заколотившись в груди, а Грушка опасался поднять глаза, смотря куда-то в пиджак Печорину, ладошками разгладив и так ровные лацканы. Длинные ресницы отбрасывали тени на его щеках. — Спасибо, — наконец ответил он, — тебе тоже. Очень подходит... Печорин поддел его подбородок пальцами, вынуждая приподнять лицо, и мягко коснулся губами его губ. Вечно алых, мягких... Поцелуй вышел нежным, медленным, и спустя пару мгновений реснички юноши затрепетали, а он наконец посмотрел Григорию в глаза, на задворках подсознания слыша, как взрываются целые вселенные.

***

       Володя лежал с чувством некого сюрреализма - потому что в жизни он такого точно никогда не ожидал. Часов в одиннадцать к ним зашли их закадычные медики, и Базаров увёл Аркадия на раннюю прогулку до (как неожиданно, вау) библиотеки, (а там и кафе недалеко, и вообще...) рассказывая что-то о том, что в последнем трупе, который он вскрывал, он нашёл огромный, в три сантиметра, осколок. Говорил, что можно было спасти дядьку - дня три назад, но дальше их голоса стихли, а Володя не успел и пожалеть о неведомом жмурике, потому что перед ним стоял как раз один такой - бледный, как полотно, с темными кругами под глазами, но упрямо тянущий улыбку и протягивающий коробку пончиков из какой-то модной кондитерской. Чертов мажор. Потом, правда, устал держать её в руках и поставил на стол. — Ну, мясной мешочек, — вздохнул Ленский, подходя к медику и кладя руку ему на лоб, потому что он слишком бледный и холодный, какого черта блять. — Меня повысили от пиздюка до мясного мешочка? — лениво хмыкнул Онегин, не сопротивляясь, когда поэт подтолкнул его к кровати, а сам начал над чем-то суетиться. — Считай, что так, — бросил Володя, ставя чайник и доставая бесконечный запас шоколада (к пончикам, да), (нет, не слипнется). Общей кухней они с Кирсановым пользуются редко - потому что стоит тебе отвернуться, и считай, что еды у тебя больше нет, но сейчас, кажется, самый случай. Он налил чай, всучил Онегину кружку, и со словами: "я сейчас", свалил в конец коридора, на кухню, радуясь, что людей не так много и все сейчас отсыпаются (кроме тех бедолаг, которым сегодня в универ). Его целью было отогреть и покормить Онегина, потому что... Ну, так надо. Володя сварил небольшую кастрюльку легкого куриного супа и, на всякий случай, сделал омлет с ветчиной. Не по-студенчески, конечно, но их спонсируют старшие Кирсановы, которые только посмеялись над их стипендией, но зато ребята могут все свои силы вложить в учёбу. — Я надеюсь, ты голоден, — вздохнул Володя немного устало, потому что он пытался сделать всё быстро и при этом вкусно, а такие марафончики с утра он не любил. — Жень? — спросил он, глядя на немного удивленного Онегина, который не совсем понимал, что происходит. Ленский закатил глаза, легко усмехнувшись, и принялся доставать приборы. Завтрак на двоих. Он, честно говоря, не ожидал, что это произойдёт раньше долгой ночи, полной секса и всякого такого, но так тоже неплохо. Наверное, даже намного лучше. Отодвинув тарелки со слишком горячим супом немного подальше, юноша снова налил чай и разложил тарелки с омлетом.       Но его парень - Евгений Онегин, у которого всё не так, как у людей. Поэтому Володя не удивился, когда спустя несколько минут споров о том, что Онегин не хочет есть, он обнаружил себя на кровати рядом с блондином с тарелкой в руках, из которой он кормил в край ошарашенного медика. "Посмотрите, дорогие телезрители, вот так можно сбить с толку мужскую особь хирурга-обыкновенного," - в голове поэта предстала яркая картинка и он тихо прыснул своим мыслям. Онегин лишь похлопал ресницами, покачав головой, и, кажется, немного расслабился, молча стягивая с вилки кусочки омлета с кубиками ветчины, которые ему упорно тыкал в рот Ленский. — И-и-и, — протянул Володя, наколов на вилку последний кусочек, и блондин зубами стянул его, заставив юношу победно похлопать в ладошки, — молодец! А теперь супчик? — невинно глянув на медика, предложил поэт. — Попозже, — качнул головой Онегин, забрав у парня пустую тарелку, — моя очередь? — усмехнулся он, кивнув на нетронутую порцию самого Володи. — Я могу и сам, — пожал плечами поэт, отмахнувшись, — тогда хотя бы чай ещё попей. Почему ты такой холодный... — задумчиво сказал Володя, тронув ладони Онегина, и принялся немного растирать их. — У меня плохая циркуляция, если ты об этом, — кивнул на свои конечности блондин. Абсолютная чушь, конечно, но не заставлять же юношу волноваться. — Попизди мне тут, ага. Да кого он обманывает. Онегин не стал спорить, лишь устало улыбнулся, глядя на нахмурившегося парнишку. — Ты такой красивый. — Тебе нужно поспать, — почти в унисон проговорили они, замерев на мгновение. Ленский порозовел щеками, отведя взгляд, прекратив злиться на себя за собственное смущение. Невозможно не смущаться рядом с этим существом. — А ты со мной полежишь? — с немой упрямостью и нотками застоявшейся тревоги в глазах, спросил Евгений. — Что?... — немного опешил Володя, взглянув на Онегина с недоумением. Потом его мозг как-то осознал, что ему пора думать, и он кивнул, пожав плечами, мол "почему бы и нет?". Действительно.       Когда они ложились, Ленский был максимально смущен. Онегин же был слишком уставший для этого, но его в принципе сложно чем-то смутить. Евгений прикрыл глаза и выдохнул, тут же протянув руки, чтобы обнять поэта. Володя замер, даже не дыша, лишь чувствуя, как громко бьется сердце в груди, грозясь проломить там всё к чёртовой матери. В ушах оглушительно стучала кровь, и холодные руки Онегина дарили приятную прохладу. Он не мог заставить себя посмотреть блондину в глаза, потому что знал - раз взглянет и больше не оторвётся, утонет, не успев сделать и последнего вздоха. Но его ладони уже потянулись в ответ, чтобы погладить платиновые волосы, успокаивающе, а губы касались бледного лба. Онегин рвано вздохнул, его глаза задрожали, а теплые касания фантомом оставались на коже, и он ощущал их так ярко, как ничего за эту мрачную неделю, полную бессонницы и кошмаров. — Спи, я буду рядом, — прошептал Володя, сам не ведая, что попал точно в яблочко. Блондин теснее прижался к нему, на краю сознания чувствуя, как поэт накрывает их сбившимся одеялом, укутывая Онегина, и вновь продолжил гладить его по волосам, легко массируя голову, невесомыми касаниями снимая тревогу медика. Онегин наконец расслабился.

***

       Евгений спал безмятежно. Спустя час под теплым одеялом его щеки начали едва заметно розоветь и, боги, Ленский, кажется, ничему так в жизни не радовался, как этому простому явлению. Володя не смог заснуть - его шило в почтенном месте не позволяло долго усидеть на месте, но он не смел шевелиться и даже старался тихо дышать. И он не мог сказать, что ему не нравится — напротив, лежать вот так, в обнимку с кем-то, кто не один из его лучших друзей, а человек, заставляющий его сердце биться о ребра, как самоубийцу, было очень... Очень чувствительно? Юноша решил не пугаться (потом посидит и побоится, а сейчас не время) своих разгорающихся чувств к этому, на первый взгляд, оболтусу. Он не хотел даже думать лишний раз, в его голове было относительно пусто, перед глазами был потолок, под руками платиновые завитушки, приятно щекотавшие нежную кожу ладошек, и всё было так невероятно спокойно, что он просто наслаждался моментом. Время ускользало сквозь пальцы, он понял это, когда открылась дверь в их общажную обитель, и Аркадий с Базаровым вошли, смущенные и довольные. Володя тут же приложил палец к губам, призывая быть тише. Кирсанов удивлённо вскинул брови, но понятливо кивнул, распознав в куче одеяла спящего Онегина, а Базаров застыл с неверием в глазах. Он долго смотрел на друга, а потом перевёл такой искренний, благодарный взгляд на поэта, будто тот, как минимум, придумал лекарство от рака, и одними губами прошептал: "спасибо". Ленский смущённо кивнул, и отвел взгляд. Как же неловко-то. Ещё и в туалет резко захотелось, и он, вообще-то, так и не позавтракал, а уже, по ощущениям, четвертый час. Онегин глубоко вздохнул во сне, потеревшись щекой о подушку, крепче прижимаясь к парню, и Володя провёл рукой по его спине, легко поглаживая, замирая на месте. Поесть он успеет, а вот Онегину надо хоть немного выспаться. Аркаша достал какую-то папку и кучку исписанных листов, кажется, его доклад для Чацкого, и они с Базаровым, тихо перешёптываясь, умостились на соседней кровати, изредка негромко шелестя бумагами. Расстояние между ними удручало не только Ленского, глядевшего на них поверх блондинистой макушки, но и самого Аркадия, незаметно тоскливо хмурившегося. Поэт перевёл взгляд на Базарова, и он сначала еле сдержался от того, чтобы насмешливо фыркнуть - до того тот казался увлечённым бумажками, но потом он понял, что взгляд нигилиста направлен в бок, к Аркаше, а на губах покоится спокойная, еле заметная улыбка. Он заметил, что поэт смотрит на него и вопросительно поднял бровь. Володя усмехнулся, закатив глаза. Какие они драматичные со своими детсадовскими ухаживаниями. Не то, что они с Онегиным: у них всё по-взрослому. Поэтому на кровати они не шалят, а отсыпаются, как настоящие взрослые. Ну, по крайней мере один из них.

***

      Павел Петрович спокойно пережевывал кусок утки, при этом цепко оглядывая сидящего по правую руку от него Григория Александровича Печорина, как он сам и представился, уверенно и вежливо протягивая ухоженную руку для рукопожатия. Грушницкий, которого усадили напротив Печорина, скромно считал, что с "обедом" они перестарались - стол был заполнен различными блюдами, салатами, закусками и напитками... Когда они приехали (на чертовом BMW, и танцор, как увидел этого красавца, иронично хихикнул о вечном противостоянии, ведь у Аркаши был самый что ни на есть мерседес) их уже ждали, да с такими хитрыми лицами, что парень готов был дать дёру, но неожиданно его успокоил именно Григорий, взявший его уверенно за руку. Знакомство прошло, как считал танцор, безупречно: он обнял и расцеловал Кирсановых, получая в ответ такие же крепкие объятья и смачные поцелуи в обе щеки, пока Григорий сдержанно приветствовал Николая Петровича и Павла Петровича, вручив красивую корзинку с тремя бутылками редких вин разных сортов. По мнению Печорина - слишком просто, и он ожидал сути, из-за которой этот обед со старшим поколением разделяют именно они, а не сам Аркадий со своим парнем или кто там у него.       Очень скоро, правда, в ходе оживлённой беседы Печорин понял, что никакого подвоха нет - просто Павел Петрович, при своей огромнейшей любви к Аркаше и Володе, любил Грушку немного иначе, редко выделяя фаворита, к которому испытывал отеческие чувства. Ну и он был единственным, у кого никогда доселе не было отношений (даже Аркаша как-то пробовался на этом поприще, но это так ни к чему и не привело) и господа Кирсановы хотели убедиться, что танцор, которого они воображали себе слепым котёнком, в надёжных руках. Переживали за малого. — Так, чем вы увлекаетесь помимо учёбы, Григорий? - с энтузиазмом спросил Николай Петрович, мягко улыбаясь. Печорин скользнул взглядом по лицу Грушницкого, незаметно кивнувшему ему ободряюще: — Мне всегда нравилось писать, а после армии я окончательно понял, что это то, что мне действительно подходит, поэтому сейчас я работаю с одним независимым журналом, и параллельно выпускаю собственные работы в, пока что, двух изданиях, - спокойно отозвался Печорин с таким дружелюбным видом и подкупающей улыбкой, что Грушка понял - может, плут, когда хочет. А хочет, потому что это важно самому танцору. Павел Петрович, ожидаемо встрепенулся, услышав об армии. — Где же вы служили? - обращая всё внимание на Григория. Печорин еле слышно вздохнул, (ну какая нахуй разница, где служил, там больше нет) и с всё той же улыбкой, не дрогнувшей ни на миг, ответил: — В Каспийской флотилии, позже был переведён в Крым, остров Тамань, - практически отрапортовал он. Глаза Павла Петровича удовлетворённо блеснули и стало ясно - он планирует ещё не раз вернуться к этой теме. Грушницкий под столом провёл лодыжкой по ноге Григория, поглаживая, поднимаясь выше. Ни один мускул на лице мужчины не дрогнул. "А глаза потемнели," - пронеслась мысль в голове Грушки. Непринужденная беседа на более отвлечённые темы стала приятным завершением обеда. Грушницкий ногу не убрал. — Милый, почему бы тебе не показать гостю усадьбу? Скоро съедутся гости, думаю, вы хотите побыть наедине, - добродушно проговорил Николай Петрович, махнув рукой по пространству, которое следовало познакомить с Печориным. "Блять, да", - облегчённо подумал Печорин. — Буду весьма признателен, - легко ухмыльнувшись отозвался Григорий, а у Грушки пробежали мурашки от его тона. — Как скажете, дядюшка, - беззаботно пожал плечами танцор, - раз вы не хотите говорить мне, кто приедет... - добавил он, поднимаясь на ноги, нарочно выделив последнюю фразу напускным безразличием, слишком очевидным, чтобы в него можно было поверить, вызывая у обоих Кирсановых добрую усмешку. — Терпение, голубчик, скоро сам всё увидишь, - туманно ответил ему Павел Петрович, махнув на него рукой, мол, порхай отсюда, бабочка. И он упорхнул, прихватив с собой поблагодарившего за обед Печорина. — Начнём с сада! - донёсся отдаляющийся голос Грушки. Выждав, пока не стихнут шаги парней, старшие Кирсановы произнесли почти одновременно: — А он хорош... Николай Петрович быстро пересел поближе к своему брату, пододвинув стул почти вплотную: — Может, и с остальными свезёт? - вздохнул он, - А всё-таки как так вышло, что они все по мальчикам? - сокрушался младший из братьев. — А ты вспомни себя в их возрасте, - хмыкнул Павел Петрович, - позабыл уже, как ты в своём лицее забавлялся? — Вот именно, что забавлялся! - вспыхнул Николай Петрович, но потом как-то обречённо махнул на всё рукой, - А потом Марью встретил, и все забавы как-то позабылись... — Потому что перебесился, - положив ладонь на плечо брата, ответил Павел Петрович, - по молодости всякое бывает, а с женщинами не всем везёт, так что я даже рад. Если этим сорванцам с ними хорошо, мы-то что поделаем? Николай Петрович снова вздохнул, уже чуть улыбаясь: — Ничегошеньки.

***

— Мне, значит, сосредоточиться нужно, а ты под столом ножки распускаешь? - прижимая танцора к стене и перехватывая его правую ногу под коленом, приподнимая, устраиваясь между, произнёс Печорин, прикусывая шею парня. — Я же тебя поддержать хотел! - положив руки на чужие плечи, воскликнул Грушка. — Молодец, поддержал, - смешливо хмыкнул Григорий, толкнувшись вперёд, чтобы тот почувствовал его стояк. — Прости-и, - протянул танцор, мгновенно заалев щеками, в бессилии откидывая голову к стене, бросив попытки оттолкнуть мужчину, теперь лишь притягивая ближе, - я же правда хотел тебе помочь, - на выдохе прошептал Грушницкий, впиваясь поцелуем в губы Печорина, и задушенно-резко вскрикнул, когда тот сильнее вжал его в стену, выбив воздух из груди. Собственная эрекция давила, мешая связно думать. Они так и стояли в одном из темных коридоров усадьбы ( и почему он начал экскурсию с дальнего крыла?). — Чёрт, - прорычал Печорин, вжимаясь в юношу, заставив того проглотить стон, и сильнее вцепиться в его плечи, - тебя всегда мало, каждый раз хочу тебя всё сильнее и сильнее, - с глухой мукой произнёс мужчина. — Взаимно, блин, - вздохнул донельзя смущенный и распаленный кудрявый, глядя горящими глазами, в которых каждый раз Григорий сгорал дотла. Печорин длинно выдохнул, мягко поглаживая парня по бедру и талии, и наклонился, чтобы поцеловать его - нежно, не давая углубить поцелуй, из-за чего танцор почти захныкал в его руках, медленно переходя на шею, не оставляя следов, лишь целуя и прихватывая кожу губами. Грушницкий готов был распрощаться с собственной душой, но остатки здравомыслия всё ещё теплились в его голове: — Нет, стой, - прошептал он, мягко похлопывая мужчину по плечам, за которые всё ещё цеплялся, - нельзя делать это здесь, я не... О боги, - прерывисто выдохнул он, когда Печорин всё же прихватил зубами нежную кожу, тут же отпуская и проводя языком, - Григорий, подожди, - заметался он, всё ещё пребывая в весьма невыгодном положении, но потом не выдержал, и, притянув лицо мужчины вновь к себе, снова затребовал поцелуй, получая лишь дразнящие касания, от которых хотелось расплакаться. Он судорожно вздохнул, обиженно стрельнув взглядом, и Печорин, с отчаянным тихим стоном, сорвался, набросившись на юношу, целуя наконец так, как оба хотели, прикусывая губы и сталкиваясь языками.

***

— Вот и Грушницкий, - обыденно вздохнул Пётр. Пухленький молодой повар, выглядывая из-за угла, чуть не уронил свою шоколадку от увиденного: — А рядом кто? Какие милые! — А рядом, полагаю, его кавалер, - шепнул дворецкий, скосив глаза, глядя как повар от восторга даже жевать начал быстрее, - слюни подбери, и пошли обойдём с другой стороны. Повар напоследок выглянул ещё раз из-за угла, чтобы поглазеть на пару, которая самозабвенно целовалась посреди длинного пустующего (как им казалось) коридора, пока Пётр не оттащил его за шкирку, причитая о том, что это не прилично - подглядывать. “Ну конечно, - подумал ехидно повар, хихикнув, - самое неприличное, что здесь творилось, это именно мои подглядки, ага.”

***

Базаров и Онегин уехали ближе к пяти. Просыпаясь, Онегин, казалось, всё же удивился, обнаружив поэта, сдержавшего обещание быть рядом, и что-то такое мелькнуло в его посветлевших глазах, что Володя, первым делом рванувший в туалет, всё не мог забыть. Тени под глазами блондина сгладились, став намного незаметнее, и сам он выглядел так, будто искупался в фонтане бодрости, так что уходя, даже снова начал сыпать шутками и заковыристыми подкатами, а Ленский не нашёл в себе сил осадить его, пообещав самому себе, что обязательно сделает это на вечере, а пока... Пока он крепко обнял его у порога, вдохнув запах уже привычного, до одури приятного одеколона: — Больше не загоняй так себя, - прошептал он, - и не бойся приходить ко мне, я... Не такой уж и плохой, - хмыкнул он, - наверное. — Ты лучший, - хрипло отозвался Онегин, прижавшись губами к виску парня. — Я ща блевану, - достаточно громко отозвался Базаров, стоящий позади них, который довольствовался мстительным, показательно милым "пока" от Кирсанова, который слинял к соседке, под предлогом домашки, которую якобы нужно было сверить. Онегин завёл руку за спину, показывая другу средний палец, фыркнув от смеха, когда тот чертыхнулся. — Надо было действовать активнее, - с ухмылкой произнёс Володя, - слишком долго тянешь, такими темпами твой голубой вагончик уедет к другой станции. Базаров нахмурился от таких перспектив, глядя на соседнюю дверь, в которую нырнул Аркадий. — Не уедет, - упрямо ответил он, - до вечера точно не уедет. — А вечером что? - спросил не понимающий его поэт, но Базаров лишь усмехнулся, покачав головой, и, прежде чем Ленский успел возмутиться, потащил своего товарища к выходу, крикнув напоследок: — Увидимся! И вот Володя, абсолютно готовый, в тысячный раз уверяет друга, что он отлично выглядит. — И ведь не выпьешь даже, за рулём же, сука, - ругался Кирсанов, метаясь по комнате, - где, блять, духи? - взорвался он, не находя флакон. — У тебя в руках, - отозвался Ленский, наблюдавший за этим последние полчаса, - дай мне, - сказал он, подходя к другу и пшикая на него приятно пахнувшей туалетной водой. Поправив воротник пиджака Аркаши, отряхнув невидимые пылинки с его плеч, он серьёзно посмотрел на него: — Ты выглядишь безупречно. Ты всегда безупречен, понял? А теперь расслабь очко и поехали уже, а то опоздаем. Аркадий фыркнул смешливо, и потёр лоб, кивнув. — Да, поехали. Всё отлично, - тьюторским тоном проговорил он, - а я самая крутая соска и мне похуй, у меня лучшие друзья и жизнь удалась, - продолжал парень, надевая пальто и беря ключи от машины, - я готов, - спокойно проговорил он, встав у порога. — Вот это мой Аркаша! - весело проговорил Ленский, буквально вылетая из комнаты, - а теперь давай, поехали уже. Я жуть как хочу всех увидеть!

***

       К семи часам действительно приехали почти все - и говоря "все", имеется в виду, что старшие Кирсановы и правда собрали всех, кого хоть когда-то видели в жизни. Грушницкий тихо охуел, когда мимо него вальяжно прошагал генерал, ведя под руку свою супругу, и осматриваясь, он заприметил всё больше и больше важных персон. — Президента вы тоже пригласили? - не сменяя очаровательной улыбки, спросил Грушка у Павла Петровича. — Он обещал прибыть к восьми, - флегматично отозвался он, поправив свои безупречно белые перчатки, с улыбкой слушая тихий смешок юноши. Со стороны это может показаться пафосным (так оно и было) пережитком прошлого, но Грушницкий знает - Павел Петрович жутко брезглив к тем или иным персонам, а здороваться нужно со всеми, вот он и выбирает оптимальные варианты для решений своих маленьких проблем, которые избавят его от лишних казусов. Грушка, заприметивший Свидригайлова в окружении балерин, извинился, и отошёл к ним. — Ну и размах, - отозвались позади Павла Петровича, и он обернулся, глядя на самых долгожданных гостей. Или гостя. Второй куда-то дел-... А нет, вот его макушка мелькает где-то у выпивки. — Я тебе сейчас ремня дам, - притворно-грозно нахмурившись, сказал он, — где вас носило? — Мы немного задержались в дороге, прости, пожалуйста, - проговорил Аркадий, — привет, - запоздало поздоровался он, подходя к дяде и целуя его в щеку, — а где папа? Володя пропал, увидев кого-то, как только они вошли в большую залу, которую они использовали только два раза, на памяти Аркаши. Сегодня, вот, третий. — Он встречает гостей у входа, ты что, не увидел его? - спросил с сомнением дядя. — Видимо, мы с ним разминулись, - легко пожал плечами парень, — наши друзья из медицинского тоже с нами, чуть позже представлю вас друг другу, сначала хочу всех увидеть. Грушка далеко? — Хм... Нет, он отошёл к своему хореографу, — немного задумчиво отозвался Павел Петрович, — я к твоему отцу. На самом деле, — заговорщически понизив тон, сказал он, — встречать гостей мы должны вместе, а я улизнул под шумок... Аркаша рассмеялся, укоризненно покачав головой, на что дядя лишь развёл руки, как бы говоря "что я могу поделать". Обняв племянника ещё раз, Павел Петрович отправился к брату, который в это время отдувался за двоих.

***

— Чёрт возьми, что за сексапилка! Володя вздрогнул, но, узнав голос, тут же резко повернулся, хрустнув позвоночником и кинулся к другу, наплевав на правила: — Моя ты бомбалейка! Как хорош! - воскликнул он, осматривая и обнимая Грушку, радостно улыбавшемуся куда-то в нарочито небрежно уложенные волосы Ленского. На душе стало так спокойно и приятно — найти в этом океане людей родного человека было сродни возвращению домой.       Онегин, стоявший неподалёку с Базаровым, прихуевше хлопал глазами. Сексапилка? — Ну и где твой парень? - отстранившись от танцора, всё ещё держа его за руки, спросил Володя, водя глазами по залу, словно выбирая, кто из гостей это может быть.       Грушницкий хитро глянул на него. — Он пока разговаривает со своим давним товарищем, кажется, он врач, - ответил он, и при упоминании врачей, он заглянул другу за спину, отыскав знакомых медиков, уже шедших в их сторону. — Привет-привет, - с широкой улыбкой поздоровался танцор, протягивая руку для рукопожатий. — Здравствуй, - хором произнесли Евгении. Невозможно не улыбнуться этому парню в ответ, даже если вы медики с хроническим недосыпом. — Тащи его сюда, я сгораю от любопытства! - Володя разве что ножкой не топнул, в нетерпении оглядываясь. — Сначала нужно найти Аркадия, - нахмурился Грушка, - хотя, нет, он меня убьёт. — Сомневаюсь, - произнёс до мурашек знакомый голос, и Грушницкий быстро обернулся, немного взволнованно глядя на Печорина. Рядом с ним стоял тот доктор. — Мефистофель! - в приятном удивлении воскликнул Базаров. — Печорин! - воскликнул Онегин, не веря глазам. — Златовласка! - с насмешкой произнёс доктор Вернер, носивший прозвище "Мефистофель" за свой характер. Онегин страдальчески простонал, поморщившись, когда перевёл на бывшего наставника взгляд, и буркнул "вообще-то, это платина", пожимая его руку. — Давно не виделись, пиздюк, - фыркнул Печорин, протягивая блондину руку, но тот, усмехнувшись, обнял его. — Я больше не пиздюк, я теперь мясной мешочек, - с гордостью проговорил Онегин, похлопав давнего знакомого по плечу. Грушницкий и Ленский молча стояли, обмениваясь непонимающими взглядами. — Дико извиняюсь, - сузив глаза, подозрительно начал поэт, — но почему ты стоял рядом с Гру-... — Жень, познакомься, это Григорий Печорин, - казалось, парня никто не расслышал, и тот снова посмотрел на друга, который, глядя ему куда-то за спину, стремительно бледнел, — Гриш, это Евгений Базаров, лучший человек на моей памяти...       Володя вопросительно посмотрел на танцора, но тот лишь выдавил улыбку, и взяв осторожно из рук Печорина, не имевшего, как ни странно (какого хуя, извините), ничего против, его бокал с шампанским, делая оттуда нервный глоток. Григорий не выпускал парня из виду, краем глаза следя за ним, но когда Ленский, обеспокоенный состоянием друга, хотел подойти к нему, в их маленькую группу влился Аркаша. Теперь понятно, почему он побледнел.

***

      Грушницкому не нравилось то, что он сейчас чувствовал: какой-то стыд перед другом, потому что не смог довериться раньше и всё рассказать, страх неодобрения и ещё целая гамма не самых положительных эмоций, которые накрыли его ещё когда он самозабвенно целовался с Григорием в затемнённом коридоре. Он тогда так резко всё осознал, что замер истуканом с выпученными глазами и вечными "а что если..." в голове и на языке. Его тогда растормошил Печорин, и долго успокаивал, усадив на свои колени, когда они обустроились на каком-то подоконнике. Но сейчас, глядя на Аркадия, он понимал, что не вынесет эту жизнь без него. Без них. Мир остановился на долгое мгновение, пока друзья не кинулись обниматься. Грушка цеплялся пальцами за пиджак на спине Кирсанова, судорожно выдыхая. Аркаша смотрел на Печорина, теперь полностью обратившего своё внимание на них. Вроде бы расслабленная поза, одна рука в кармане, а взгляд такой, что ясно - тронешь его мальчика и жизнь тебе на этом свете не светит. Кирсанов узнавал себя. — Я всё объясню, - увидев их мрачные переглядки, прошептал другу на ухо танцор. — Ничего не нужно объяснять, - вздохнул Аркадий, ловко подцепив стоявшего рядом Володю за кисть руки, ведя обоих парней чуть подальше, где было тише. Печорин что-то отвечал, переводил тему, и, кажется, это сработало, но он всё ещё внимательно следил за отошедшими ребятами. — Да, я встречаюсь с Григорием, - начал Грушка, немного хмурясь, - и он меня не заставлял, - предупредительно сказал он, на открывшего было рот Аркадия, - я понимаю, что это, наверное, неожиданно, но... — Вообще-то, очень ожидаемо, - прервал его Кирсанов, прислонившийся к стене, скрестив руки и ехидно ухмыляясь. Грушницкий, собиравшийся продолжить, чуть не подавился воздухом, пораженно замерев. Радовало то, что Ленский тоже захлопал глазами в полном шоке. — Что? - еле вымолвил танцор, не веря своим ушам. Аркадий не злится и не говорит бросить Печорина, угрожая ему монастырем где-нибудь в Тибете? Нет? Но тот лишь закатил глаза, тихо хихикнув, и принялся объяснять: — Когда ты сказал, что нам это не понравится, я ожидал какого-нибудь отсидевшего дилера или сутенера! На их-то фоне кто угодно покажется лучше, не то, что Печорин, - покачал головой Аркаша, вздыхая, - вы вместе смотритесь как-то... Эффектно, что ли. Вам подходит быть рядом, - он неопределённо махнул рукой, пытаясь выразить свои мысли. — Ты не отправишь меня в монастырь? - просто на всякий случай уточнил. Кирсанов удивлённо поднял брови, и рассмеялся, охренев от опасений друга. Какого чёрта вообще? Что у этого парня в голове? — Блять, так ты думал, что мы злиться будем, потому что это Печорин? - нахмурившись, спросил Ленский, не спешивший смеяться. Грушницкий робко кивнул, только сейчас понимая, насколько глупы были его опасения. Но он боялся остаться без них... Аркаша замолк, серьёзно взглянув на него. — Ты мой сладкий, - нежно произнёс Володя, подходя к танцору, прижимаясь к нему в объятиях, - да как ты мог сомневаться в нас? Мы всегда на твоей стороне, солнышко, - прошептал поэт, утыкаясь другу в плечо, поглаживая его. Глаза Грушки сверкнули влагой, когда он ответно обнял Ленского. — Я... Мне жаль, что тебе пришлось так думать. Пришлось бояться моего неодобрения, - Аркадий смотрел точно в душу, которую, как ему казалось, знал вдоль и поперёк. Видимо, он ошибся. — Я люблю вас, дико люблю, вы - часть моей семьи, моей души и моего, блять, сердца. Поэтому вы, два укурыша, не смейте даже думать, что я не сделаю всё для вашего счастья, - под конец его тон зазвучал предупреждающе, и он слегка закатил глаза, но не сдержал улыбки. — Ура, сегодня нас не будут пиздить! - радостно прошептал Володя танцору. — Тебя-то за что? - Грушка фыркнул смешливо, иронично изогнув точеную бровь. Красивый, зараза. — Не знаю, каждый раз, когда ты волнуешься, я волнуюсь тоже, - Ленский просто пожал плечами, говоря это как что-то само собой разумеющееся. Грушницкий протянул что-то умилительное, и, кивнув Аркаше со словами "долго стены подтирать собираешься?", обнял обоих так крепко, как только мог. Он сегодня вообще много обнимался, что значительно повышало его душевное спокойствие. А потом они вспомнили, что, вообще-то, не одни. — Тебе чертовски повезло, - только и сказал Кирсанов, пожав Печорину руку. И до конца вечера не мог отделаться от мысли, что заключил сделку с дьяволом. Но, может быть, дьявол вовсе не так плох?

***

      Родя привык к тому, что его парень знает и дружит со многими людьми. Но они даже войти толком не успели, как его уже облепили со всех сторон с радостными улыбками и рукопожатиями. Оттеснить самого Раскольникова им не дало только то, что Разумихин держал его близко к себе, и Родион мог спокойно выдохнуть, прячась за широкой спиной. Мысленно он давал людям смешные прозвища, отвлекая себя от такого количества народа, чтобы не подогреть желание улизнуть отсюда ещё больше. В конце концов, это было забавно: "Вон тот дядька похож на Синьора Помидора из Чиполлино. Так его и назову". Он искал глазами хоть кого-то реально знакомого, а не эти "кажется, я где-то его видел" лица. Зато какие у них теперь кликухи.       А потом он увидел Порфирия Петровича, и стало как-то совсем не весело.