***
Родя делал всё, чтобы Разумихин не увидел дорогого родственничка, но тот постоянно как назло оказывался рядом, выскакивая в поле зрения Раскольникова, как черт из табакерки. Самое удивительное, что следователь сам ещё не заметил их, хотя Родион может поклясться, что они встретились глазами и смотрели друг на друга на протяжении нескольких секунд, после чего перевели взгляды, как ни в чем не бывало. Так, цапнули взглядом знакомое личико, и разошлись тихо-мирно. Разумихин пребывал в блаженном неведении вперемешку со смятением от внезапной активности Родиона: чтобы Родя начал взаимодействовать с людьми добровольно и не по скачку настроения? Дмитрий молчал об этом довольно долго, но когда Раскольников, побледневший, будто призрака увидел, чуть не потащил его танцевать мазурку с разодетыми в бальные платья и смокинги гостями, он не выдержал. Пришлось даже объяснить, что их пригласили специально, отдав дань традициям. Желающих из гостей было не много, а ни один из них что-то сложнее вальса танцевать не умел, потому они бы смотрелись совсем не к месту. — Родя, что с тобой, чёрт возьми? - Разумихин легко встряхнул его за плечи, но тот постоянно оглядывался, словно выискивая кого-то. — Что такое? Ты ищешь кого? Аркаша сказал, что хочет поговорить с отцом, так что... — Нет, всё нормально, - поспешно прервал парня Родя, наконец посмотрев на него, — я только... - он судорожно перебирал варианты в голове, как бы смыться отсюда, но это было сложно, потому что Порфирий стоял прямо за спиной Разумихина, и взгляд то и дело спотыкался о него, — в туалет хочу. Кажется, перенервничал. И ведь не соврал про нервы. — Пошли, кажется, я видел здесь недалеко толкан, - Разумихин без лишних расспросов повёл Родю к туалету. Раскольников не удивился, когда Дмитрий безошибочно нашёл дверь, пропуская его вперёд. Живот и правда скрутило, но не от физиологических позывов организма, а от незнания, что делать дальше. Юркнув в одну из пустующих кабинок, Родя заперся, слушая, как Разумихин, видимо, моет руки. Вздохнув, он осмотрелся, отметив, что уборная выглядела весьма красиво и стильно. Хлопнула дверь, и Родион вздрогнул, ругнувшись на себя, в сотый раз припоминая, что пора лечить нервы. — Ой, Дмитрий, здравствуй, - кажется, это Аркадий. — Привет, - голос Разумихина разлетается по помещению, и Раскольников, закрыв глаза, видит в голове его улыбку. Это помогает, да. — Ты с Родей здесь? Я хотел предупредить, что выбил нам отдельный стол, - спокойно говорил младший Кирсанов. Ему бы в бизнес. - сидеть со старичками будет слишком скучно, потому что эти отчаянные ребята следуют абсолютно всем правилам этикета и поведения, увы, не только за столом, но и в общении. Собственно, поэтому я и сбежал сюда, - он негромко хохотнул, и Разумихин поддержал его. Родион подышал глубоко, чувствуя, что начинает успокаиваться, - кстати, я видел твоего дядю неподалёку. Я даже не знал, что вы родственники, пока мы не поговорили с Порфирием Петровичем... Мир, кажется, взорвался - по крайней мере, Раскольников хотел думать, что он оглушен именно взрывом, и это вовсе не инфаркт. На долгое мгновение настала тишина, а потом Дмитрий вновь заговорил: — Я знаю, - слишком спокойно, чтобы Родя мог в это поверить, - мы виделись ещё у входа. Он был рад видеть Павла Петровича... - его прервал шум от открывшейся двери, и кто-то позвал Аркадия. — Прости, я отойду, - вздохнув, с явной неохотой куда-то идти, проговорил парень, - если что, попросите Петра сопроводить вас до малой столовой... — Мы разберёмся, а ты держись, - усмехнулся, негромко посмеявшись, Разумихин. Дверь снова захлопнулась, а Родион всё стоял со стеклянным взглядом, и осознание того, что он изводил себя полвечера напрасно, билось в его голове набатом. В его кабинку легко постучали: — Родька, я знаю, что ты не хочешь в туалет. Открывай, - спокойный, сейчас даже немного властный голос Разумихина, проник в его сознание, отдаваясь эхом по мозговым стенкам. Самый приятный звук. — Родя, открой, - настойчиво добавил Дмитрий, и Раскольников неосознанно протянул руку, проворачивая замок, отпирая дверцу. Разумихин оглядел его, потрясенного до глубины души, и, цыкнув, уверенно вошёл в просторную кабинку, заперев её. Он больше ничего не сказал, протягивая руки, поглаживая лицо Роди большими ладонями, пока тот смотрел на него таким открытым, уязвимым взглядом, полным смятения, что хотелось никогда не выпускать этого парнишку из рук, оберегая его от жестокого мира. Но жесток был он сам к себе, и Дмитрий раз за разом выдергивал его из угнетающих мыслей, иногда, с помощью секса. Иногда, с помощью тихих слов, сказанных ночью. А иногда - просто крепко держа его в своих руках, отказываясь делить его хоть с кем-либо. Родя не выдержал первым: — Ты всё знаешь, - звучало почти обвиняюще, а бровки нахмурились, вынуждая сердце Дмитрия сжаться от любви. — Да, - просто ответил он, - но какая разница? Что с того, что он здесь? - спросил он, и Родя, готовый выпалить ответ, замер. И что же с того? — Я... Я думал, ты не хочешь... Это бы испортило тебе настроение, а ты был такой довольный, я не хотел, чтобы ты грустил, - всё же выпалил парень отчаянно. Разумихин выдохнул, глядя на юношу таким взглядом, что Роде показалось, будто его сейчас хорошенько отходят ремнем (не то, чтобы он был против - он не против вообще ни разу), но скорее это его больное воображение подкидывало картинки и различные сюжеты. Дмитрий буквально видел, как кипит мозговая деятельность по глазам Раскольникова, и лишь покачал головой, мимолетно усмехнувшись. — Родька, - хрипло сказал он, надвигаясь на парня до тех пор, пока не прижал его спиной к стене, нависая над ним, укрывая от всего на свете, - прекрати думать. Немедленно. Родион снова несильно вздрогнул - уже от того, что его пробрало до костей от голоса Разумихина. Пришлось приподнять голову, чтобы посмотреть тому в лицо, и увидеть потемневшие глаза. Родя похлопал ресницами, так невинно и мягко, даже растерянно, что Дмитрий сжалился, и притянул его к себе, целуя в макушку. "К тому же, он сегодня такой очаровашка," - мысленно добавил Разумихин. — Всё хорошо? - спросил он, гладя кудрявые завитушки. А как они смотрятся, когда Родька собирает их пучок, а те торчат в разные стороны, норовясь выбраться из плена резинки —очаровательно. Раскольников покивал, уткнувшись носом куда-то в грудь Дмитрия, выдыхая. Если у Разумихина всё хорошо, то у него тоже (особенно учитывая то, что он всё это время переживал за него). — Тогда пошли? - мягко спросил Дмитрий, заглядывая в глаза. Хитро блеснувшие глаза. Родя отрицательно покачал головой, и, прежде чем Разумихин успел поинтересоваться в чём, собственно, дело, мелкий мерзавец выдал: — А на балу у нас с тобой ещё не было, - и прикусил так губу, мол, наше дело предложить, ваше — согласиться. Разумихин неверяще усмехнулся, но уже заранее знал: они здесь задержатся. Вот тебе и очаровашка.***
В широких дверях появились опоздавшие гости: Федор Басманов, в длинной бордовой с узорами шубе и новом цветочном костюме, сверкая бирюзовыми с васильком глазами и тяжелыми, густыми кудрями, переливающимися на свету. Под руку его вёл Иван Васильевич, не увидевший в подобном сопровождении ничего подозрительного. Разве профессор и студент не могут прийти вместе? Семейство Басмановых зло цыкало, глядя на них со стороны, но не смели и рта раскрыть, понимая, что сами виноваты в том, во что обернулось их желание угодить влиятельному дядьке: годы назад они сами в открытую предлагали собственного сына, как "ученика" для такого достойного человека. Иван Васильевич и правда научил его многому, но в первую очередь - жить для себя. Федя и жил, беря всё, до чего дотягивались его ловкие пальчики. Первым к ним подошёл Грушницкий, не заметивший, что многие опасливо сторонятся парочки, и приветственно улыбнулся. Человек без чувства самосохранения (русский балет творит чудеса). — Добрый вечер, Иван Васильевич, - кивнул профессору, пожимая сухую руку, вежливо приподняв уголки губ, — Федя, - уже свободнее улыбнулся одногруппнику, — очень рад видеть вас с нами, благодарю, что пришли. — Зачёт всё равно заставлю сдавать, - усмехнулся профессор, хитро блеснув взглядом. Грушницкий заливисто рассмеялся, покачав головой. Люди вокруг в удивлении зашептались, смотря на то, как свободно беседует с ними танцор. — Не делайте поспешных выводов, вдруг вам настолько понравится, что вы сжалитесь до автомата, - предположил он, заставив (о, ужас) улыбнуться Ивана Васильевича. — Благодарю за приглашение, - негромко произнёс Федор, с ухмылкой слушавший диалог. Уж он-то о зачётах не переживал, с такой подготовкой. — Разве могло быть иначе? - только и успел произнести парень, как к ним присоединились Павел Петрович и Аркаша, принявшись здороваться, а Аркадий незаметно утянул Басманова к закускам и алкоголю. Иван Васильевич успел лишь заметить, как радостно блеснули глаза его Федьки, и он махнул на ребят рукой. Пусть расслабится в кои-то веки.***
Молчалин медленно выдохнул, прикрыв глаза. Всё было хорошо. Он почти договорился о практике в местном филиале столичного издания с его главным редактором Павлом Афанасьевичем Фамусовым, поддерживая с ним беседу. Ему было всё равно, что говорил этот человек, он хотел работу и даже выпросил место и для Чацкого, расхвалив его качества и таланты к языкам и анализу, как появился сам Александр. — Так вот же, юноша, я говорил уже, Москва — лучшая столица и другой быть не может. Так оно заложено, так оно и принято, что всё в Москве идёт своим порядком, - говорил Фамусов, - у нас и вкус, и отменные манеры, на всё свои законы. Вот, например, единственное место, где чтят ещё род, семейные ценности... Женихов у нас как смотрят? Чтоб побогаче, с хорошим состоянием, даже будь он и плохонький, а если с семейством ему повезло, то уж сгодится — с руками отберут. Пусть будут и порезвее, и поумнее, а всё равно вовек не дотянут. Вот ты своих родителей уважаешь? — внезапно настойчиво спросил он, вперив взгляд в Алексея. Чацкий стоял неподалёку и внимательно слушал, приподняв подбородок, холодно глядя на мужчину. Бокал с шампанским был зажат в руке. — Уважаю, — спокойно ответил Молчалин, не переменив вежливо-заинтересованного выражения лица. "Отчего ж мертвых не уважать?" - мысленно саркастически выдал он. Мысленно он и закатил глаза, в жизни держа лицо. — Это ты правильно, умница, — похвалил его Павел Афанасьевич, — редко где такую молодежь встретишь. Вот мы своих журим, а ведь как посмотришь — они в свои пятнадцать учителей научат! Да и старшее у нас поколение не отстаёт. Судьи достойные, что ни слово — приговор, а потому что уверены в своём положении. Не вводят новшеств, правда, и слава богу, а придерутся ко всему сразу и ничему одновременно! А девчонки у нас какие!? Красавицы и мастерицы, к военным так и льнут, а потому, что патриотки. Вот так и правильно. Ведь сколько же горела Москва, а всё стоит и потому, что у неё великое предназначенье. А как всё строят красоту: дороги, тротуары, дома и все на новый лад. — Дома-то новые, — подал твердый голос Чацкий, — а предрассудки стары. Можете радоваться, их не истребят ни годы, ни моды, ни пожары. — Простите? — Фамусов обернулся к нему, глядя с удивлением, — Ах, это ваш товарищ? — мужчина обернулся к Молчалину. Тот кивнул, уже готовый к полному краху. — Мне вас очень хвалили, молодой человек. Уверен, вы очень способный и умный, очень жаль, что у вас такие суждения... — Пожалейте о ком-нибудь другом, — отчеканил Александр. Алексей незаметно подошёл к нему, и только хотел наклониться к нему, чтобы попросить успокоиться, как Фамусов сам себе могилу вырыл. — Я убеждён, не я один, но и все также осуждают... Алёша точно слышал щелчок, с которым слетели тормоза Чацкого. — А судьи кто? — воскликнул он, — За столько лет только и могут, что завывать одну и ту же шарманку, всегда готовые к журьбе, не замечая, что их убеждения износили себя. Кого же нам принимать за образцы? Не ваших ли, что грабежом богаты? Подкупные суды, защита от закона в друзьях и родне не в новинку им, не так ли? О детях кто-нибудь из них подумал по-настоящему? О том, как живётся им, распроданным по детдомам, пока вы хвалите красоту столицы, начисто игнорируя её омерзительную, преступную грязь? Вам отвратительны молодые умы, жаждущие знаний, жаждущие найти себя в искусстве, науке, поэтому и стремитесь поскорее заткнуть их собственным влиянием, забивая юные головы тем же мусором, чем забиты и ваши. Они у вас едва ли не преступники! Слепое восхваление мундира и идей войны, разумно ль это? Военный чин убогий ум не перекроет. — им повезло, что людей рядом с ними было немного — все скопились у танцующих и свидетелей их конфликта мнений было мало. Павел Афанасьевич побагровел от возмущения, но ничего не сказал Чацкому, хотел лишь подойти к Алеше, но Александр шагнул, не дав приблизиться к парню, и Фамусов замер, вздернув подбородок. — Забудьте о нашем сотрудничестве, — только и сказал, прежде чем удалиться от них. Чацкий распахнул глаза, повернувшись к Молчалину. — Что? - переспросил он, надеясь, что он ослышался. Нет-нет-нет. Он же не мог снова всё испортить? Молчалин спокойно посмотрел на него. — Главный редактор московского журнала, — просто сказал он, и Чацкий сжал зубы, злой сам на себя. — Знаешь, ты был прав, — поправив галстук на мужчине, произнес Алексей, скользнув рукой выше, к плечу, — ты молодец, что не промолчал. О таком важно говорить, а у тебя это хорошо получается. Я горжусь тобой, — кажется, в голове щелкнуло не только у Чацкого, но и у него самого, и он всё переосмыслил. Оставалось довести эту безумную идею до конца. — Нет же, ты наверное долго парился с ним, а я просто всё испоганил... — нахмурившись, словно не слыша парня, корил себя Чацкий. — Посмотри на меня, — попросил Молчалин, и Александр с трудом перевёл на него взгляд, — нынче, конечно, любят бессловесных, но нельзя же вечно отмалчиваться. Я не сержусь и не обижен. Он был не прав, в отличии от тебя. Ничего страшного, найдём другую наживку, — повеселел он, улыбнувшись под конец. — Ты уверен, что всё в порядке? — посчитал нужным убедиться Чацкий. Алеша кивнул, и осмотревшись, убедившись, что рядом никого, закусил губу, приблизившись к мужчине: — Ты когда так ругаешься, такой секси бываешь, — сдерживая какой-то восторг, смешанный с гордостью, игриво произнёс он. Во взгляде его ведьмы устроили целый шабаш. Чацкий не знал, как реагировать, в неверии уставившись на парня, с изогнутыми в улыбке губами. Молчалин тихо рассмеялся, глядя на него, и решил добить, чтоб не мучался. — Я заприметил здесь недалеко весьма просторную уборную, — хитро сказал он, приподняв голову, чтобы заглянуть в глаза Александра, мозг которого, кажется, полностью перестал работать после этих слов. — Веди, — севшим голосом произнёс Чацкий, и Алеша, продолжая тихо посмеиваться, повёл его к неприметной, но весьма уютной уборной, в противоположном конце от общего туалета. На их удачу он оказался пуст. Чацкий провернул замок, закрыв дверь, и собирался наброситься на парня, истерзанный долгим ожиданием, распалённый после спора, но у Молчалина, кажется, были свои планы. Он подтолкнул мужчину к раковине, заставив его упереться в столешницу поясницей, и перехватил его руки, потянувшиеся его обнять. Александр вопросительно вскинул бровь. — Ещё два дня, не забывай, — напомнил он, облизал губы, и опустился на колени, принявшись расстегивать ремень на брюках мужчины, — тебе нельзя меня трогать, иначе я остановлюсь, — он высвободил уже полувставший член, и облизал языком головку, скользя ниже. Чацкий тихо зашипел, схватившись за края столешницы, вовремя отдернув руки. — Садист, — с усмешкой рвано выдохнул Александр, глядя на парня. — Обломщик, — парировал чертёныш, и не дав мужчине ответить, вобрал член в рот наполовину, плотно обхватывая его губами, щекоча языком. Без смазки было неудобно, но он справится. Неторопливые, тягучие движения дразнили Чацкого, руки на бедрах не давали их вскинуть. Язык собрал естественную смазку, скользнув дальше, размазывая её по всей длине. Алёша поиграл кончиком языка с головкой, скользя по щелочке, и вобрал ее в рот. Губы плотнее обхватили ствол, когда он расслабил горло, заглатывая на всю длину, и Александр длинно простонал, запрокинув голову, сильнее сжав пальцы на столешнице. Молчалин удовлетворенно прикрыл глаза, принявшись усердно двигать головой, слушая негромкие хриплые вздохи мужчины, заводясь от этого сам. Чацкий едва сдерживался от того, чтобы не запустить руки в мягкие кудри, сжать их в кулак и... Ох. Алеша задвигался быстрее, заглатывая глубоко, обводя языком по всей длине, рукой скользнув ниже к яйцам, перебирая, несильно сжимая и поглаживая их. На глазах выступили слезы, и он поднял на мужчину мокрый взгляд. Чацкий чуть не спустил. Парень слитными, умелыми движениями сосал, втягивая красные щёки, придавливая и обводя член горячим языком, хмурясь от того, что ему самому тесно в штанах. Он сжал себя через ткань, одновременно с первым несдержанным толчком Чацкого. — Я тебя не тронул, — и ведь прав, паршивец. Александр принялся подмахивать бедрами, вбиваясь в горло парня, и тот застонал, пустив вибрацию по стволу. Не выдержав, он расстегнул собственные брюки, запустив руку в трусы, и размазал выступившую смазку по головке, крепко сжав член в руке. Он позволил Чацкому трахать себя в рот, принявшись двигать рукой в такт движениям. Алеша не знал, сколько уже так стоял, но колени начали болеть от елозанья по кафелю, и ноги разъезжались, а он продолжал постанывать и вбирать в себя все глубже и глубже, размазывая слезы по щекам. Чацкий ускорился, вцепившись в чертову столешницу, и, сжав зубы, излился, заставив парня зажмуриться, что-то промычать, и тоже кончить. Он постарался проглотить как можно больше, чтобы не запачкаться, и медленно выпустил член изо рта, пытаясь отдышаться. Александр протянул Алёше руку, но тот выставил указательный палец, как бы говоря "минутку", и поправив собственные брюки, ухватился чистой рукой за протянутую руку Чацкого. Тот дёрнул его на себя, подняв парня на ноги, и поцеловал в щеку. Молчалин улыбнулся в ответ, игриво поддев мужчину бедром, и включил воду, чтобы привести себя в порядок. Прополоскав рот и очистившись, он довольно затянул ремень. Чацкий ещё возился, протирая очки платком, и Алёша, глядя на него, расслабленно-серьёзного, не мог найти в себе сил обидеться за проваленную возможность. Напротив, он чувствовал новую идею, которая придётся по душе им обоим: они будут открывать правду. Чацкий — своей харизмой и мастерским ораторством, а Молчалин — статьями... — О чём задумался? — голос Чацкого, прозвучавший неожиданно близко, вырвал парня из раздумий. — Пока не знаю, но у меня, кажется, появилась одна мыслишка, — сказал он, и потянулся за нормальным поцелуем, чувствуя, как обвиваются вокруг него крепкие руки. Надёжно. Надежда.***
Грушницкий не знал, с чего вдруг решил танцевать мазурку, но когда её объявили, он, не раздумывая, пригласил Таню сопровождать его в танце, краем глаза видя, что Онегин приглашает её младшую сестру - Ольгу, которая приехала с родителями из столицы. Печорин, увидев надувшуюся Соню, у которой разве что ноги не дрожали от желания танцевать, усмехнулся и пригласил её на танец. Та оживилась, вся встрепенувшись, и поспешно приняла приглашение, махнув подруге, в которой Григорий узнал администратора ДК: — Лизонька, если папа будет меня искать, скажи, что я танцую! Негласно главной парой были выбраны Грушка и Таня, как самые умелые танцоры. Когда все встали в позы, Печорин увидел всё больше знакомых лиц: Ленский стоял с какой-то девушкой, которую, кажется, неплохо знал, потому что они не переставали говорить и улыбаться, светлая макушка Онегина маячила где-то поблизости, парень из универа, который однажды помог ему с рефератом - кажется, Чацкий... Дали музыку, и он сосредоточился на Соне, умело ведя в танце. Фамусова танцевала от всей души, явно получая удовольствие от окружающей атмосферы, и Григорий невольно заряжался её светом, сменив нагловатую ухмылку на лёгкую улыбку. Стало легко, весь груз жизни остался где-то далеко, за пределами их танца, и всё вдруг стало таким неважным - какие могут быть переживания, когда ты кружишься в танце с приятным человеком, огни и весь остальной мир размываются перед глазами, оставляя только в этом мгновении, а мозг только и твердит одно — надо будет станцевать так с Грушиком. В нём просыпается романтика. Когда общая фигура была станцована, Грушницкий и Ларина, на правах главной пары, показывали следующее движение от себя. Шепнув что-то друг другу, они начали променад, где Грушка вёл даму с правой стороны. Дойдя до середины зала, они остановились, и Соня негромко подсказала Печорину, что сейчас будет: — Побег, — шепнула она, приблизившись к Григорию, который внимательно смотрел на пару в центре, - сейчас она должна будет увести даму у какого-нибудь кавалера, и продолжить танец с ней, а Грушка... Но Печорин как-то загадочно ухмыльнулся, и сказал: — Ну, что ж, тогда пока. — Что? - Софья не поняла, но в следующее мгновенье её вытянула Татьяна, улыбаясь растерявшейся девушке. Фамусова быстро пришла в себя, тоже улыбнувшись, собиралась вести танец с Таней, но та придержала её. — Подожди, - прошептала она, со шкодливой улыбкой, которую Софья заметила только чудом, потому что Ларина быстро вернула лицо. Против всех ожиданий (и правил, чего уж там), кавалер, оставшийся без дамы, который должен был ждать возвращения своей беглянки, оказался не один. Грушницкий, сдерживая смешинку, всё рвавшуюся наружу от их сумасшедшей идеи, за которую их явно прикончит Свидригайлов, опасно сощурившийся в стороне, пригласил к танцу Печорина, изящно приподнявшему от удивления бровь. Танцоры и зрители, кажется, были не против — идея пофантазировать была принята всеми, и никто, кроме посвящённых, не знал, что это не просто проказа или шутка — для них всё по-настоящему. — Я такой фигуры не знаю, - предупредил он, не меняя местоположения. Грушницкий нетерпеливо посмотрел на него. — Я тоже, - да чтоб он чего-то не знал в танце? - будем импровизировать! Больше Печорину ничего не нужно было: он вышел под радостные возгласы толпы, становясь в пару с Грушиком и думая, что его мечта потанцевать с ним подозрительно быстро исполнилась: видимо, если чего-то очень сильно захотеть, получишь это тоже быстро. Спереди девушки начали вести круг, и кавалеры, сопровождавшие друг друга, двинулись за ними. Они разошлись у центра зала, расходясь оттуда в разные концы круга, и там, каждый со своим партнёром, начали вальсировать, обходя круг. — Я подумал, что очень хочу станцевать с тобой, пока танцевал с Таней, - признался Грушка, - здесь обходим, - на автомате предупредил он, и Печорин не успел удивиться схожести их желаний. Он вёл в танце, но по маленьким подсказкам Грушницкого. — Можешь мне не верить, но я думал о том же, - ответил Григорий, заглядывая в глаза юноши, - правда, я представлял более приватную обстановку, но так тоже отлично, - хмыкнул он, усмехнувшись. Грушка поджал губы, сдержав смех, но всё равно не удержался от тихой смешинки. — Верю на слово, - с лёгкой улыбкой вернул кудрявый, - но только тебе, - тёплый взгляд коньячных глаз, как бальзам на душу, - здесь чуть правее, и сходимся с девочками. Видишь, Таня тоже подводит их сладкую парочку к центру? Это они к нам подкатывают. Незаметно пары вновь сошлись посреди круга, и тогда, перехватив дам, будто поймав их, они "раскрыли" свой кружок, встав в линию. Когда они кланялись, обозначая конец фигуры, все поражённо аплодировали, проникнувшись изящностью танцевавших и элегантной манерой танца. Но было одно "но" - им предстояло всё это повторить.***
— Papá, - Аркаша с лёгким волнением стоял перед главами семьи, - дядя, - он кивнул Павлу Петровичу, - вы уже знаете Евгения, поэтому... - он вообще не представляет, что сказать, что бы его дядя прекратил смотреть на медика, как на навоз, которому предстоит стать удобрением - дерьмо-то, может, и полезное, но сути своей дерьмовой не меняет - и это чертовски отвлекает. — Напомните мне ещё раз своё полное имя, - прервал племянника Павел Петрович, чопорно вскинув подбородок. — Базаров Евгений Васильевич, - отчеканил медик, флегматично глядя на братьев Кирсановых. Только на Николая Петровича с ответным принятием и уважением. Впрочем, и его предстояло заслужить. — Ах, да, Евгений Васи-... - начал было Павел Петрович, как вдруг бойкий кругленький мужчина резко обернулся, услышав фамилию медика. — Базаров? Простите, господа, но я не ослышался? Ты сын Василия Ивановича? - посыпал тот вопросами, безошибочно глядя на Базарова, который, кажется, уже понял, что его ждёт, и замотал головой. Только не это... — Да-да, он самый, - подсказал Павел Петрович с елейной улыбкой, и мужчина взмахнул руками, будто увидел восьмое чудо света, не меньше. — Твой отец спас мне жизнь! - запальчиво воскликнул мужчина, и все замолчали. Даже Базаров, который ожидал скорее бывшего коллегу отца, но никак не пациента - те редко запоминают людей в белых халатах, - Мы были в Афганистане, клянусь, я никогда не видел таких отважных и спокойных людей. Мы все, - он обвел рукой стоящих позади него крепких, но постаревших мужчин, - вспоминаем о нём, как об ангеле-хранителе, - те подтверждающе закивали, а Базаров поджал губы, гордый за отца и смущенный таким вниманием, он стоял с ровной спиной и сбившимся на мгновение ритмом сердца. — Я рад, что труд моего отца не забыт. Он вспоминал о вас, - припомнил Евгений рассказы отца об Афганистане, - но я не назову имена правильно, простите. Но незнакомцам это, казалось, и не было нужно: услышав, что Василий Базаров вспоминал о них, они обрадовались, как дети. — Передавай батьке привет, - послышалось из-за спины кругленького мужчины. — Обязательно, - улыбнулся Базаров, не сдержавшись. — А ты сам-то, сынок, чем занимаешься? - спросил растроганный дядька, первый узнавший его. — Учусь, - лаконично ответил Евгений, метнув взгляд на Аркадия. Тот стоял рядом и с восхищенной улыбкой слушал дядек, рассказывавших о "Вась Иваныче", который их чуть ли не с того света вытащил. И ведь не лукавят. — На кого же? - уцепился афганец, пытливо смотря на Базарова. Тот еле слышно цыкнул, и сдался: — На хирурга, дядя, на хирурга. Те будто только этого и ждали — вскинули бокалы и загалдели. — Не соврал же! Говорил, что сын у него будет и тоже на медицинский пойдёт! — Ну-у-у, ребята, а ведь мы ему продули! - воскликнул громче всех суховатый, длинный мужчина, с желтоватым лицом и белесой шевелюрой, - Мы же заключали пари: он говорил, что сын по семейной традиции из чистого Базаровского упрямства тоже пойдёт на медика, а мы спорили, мол, времена другие, перемен захочет новое поколение. Эдак, мы ему теперь должны, - покачал он головой, не выглядя при этом расстроенным. Базаров с доброй ухмылкой наблюдал за ними, легко качая головой. Отец говорил, что это оболтусы, которые никогда не повзрослеют. Вывод — его батька всегда прав. — Ты б хоть номерочек его оставил, сынок, - попросил один из афганцев, и Базаров настороженно подобрался, - обещаем, докучать не будем! Евгений глянул на это по-детски честное лицо и тихо рассмеялся, говоря: — Записывайте. Отец будет рад услышать старых друзей. Николай Петрович, тронутый такой судьбоносной (он уверен!) встречей, незаметно утер скупую мужскую слезу, и, наклоняясь к брату, прошептал: — А я говорил тебе, неплохой это парень. Павел Петрович закатил глаза, стараясь не показывать, что его это тоже задело за живое - особенно, если вспомнить, что и он служил. — Не спеши. Хвалят его отца, а не его. — Яблоко от яблони... - только и сказал Николай Петрович. Аркаша, незаметно слушавший их разговор, расслабленно выдохнул: лёд тронулся, а остальное дело техники. Довольный собой и проделанной работой (не так-то просто было пробить по спискам всех приглашённых военных и найти именно афганцев, которых лечил Василий Иванович, учитывая, что сам Евгений упомянул об этом всего один раз), он вернулся к Базарову, становясь рядом, мимолетно коснувшись его сомкнутых за спиной рук. — Евгений, можно вас? - вежливо позвал его Николай Петрович, и медик кивнул, подходя к нему, - Я хотел бы поговорить с вами в моём кабинете, вы не против? — Конечно, как вам угодно, - легко пожал плечами Базаров, и направился вслед за поманившим его рукой мужчиной. Аркадий, удивлённо глядевший на них, двинулся было за ними, как его остановил голос отца: — Наедине, Аркадий. Поджав губы, парень капризно развернулся, наткнувшись на того же афганца, который жаждал досказать ему свою автобиографию. Что никак не входило в его планы, между прочим. Смирившись с тем, что он умрёт в одиночестве, он принялся слушать долгую историю жизни малознакомого человека со всем энтузиазмом. Когда дядька на середине рассказа (неожиданно интересного) благодарно улыбнулся ему, Аркаша подумал, что оно того стоит, и вернул искреннюю улыбку. Павел Петрович, стоя в стороне со своими знакомыми, со снисходительной улыбкой наблюдал за племянником.***
Кабинет Николая Петровича находился на втором этаже, в том же крыле, где и хозяйские спальни. Мягкие тона, мебель из чистого дерева и приглушённый свет создавали расслабляющую атмосферу. У окна стояли два кресла и аккуратный кофейный столик, оттеняя строгость, навеянную тяжелым дубовым резным столом. — Присаживайся, не стесняйся, - сказал Николай Петрович, проходя к шкафу, — хотя, стеснение — явно не про тебя... - задумчиво проговорил он, скорее для себя. Базаров усмехнулся. — Какое кресло ваше? - поинтересовался он, чтобы не занять хозяйское кресло. — Хм, слева от окна, - ответил старший Кирсанов, приятно удивлённый таким вниманием к деталям, и открыл книжную полку, за которой оказался не такой уж и "мини" бар. Он достал оттуда бутылку бурбона, из серванта выудил два граненных стакана из чистого хрусталя — приданое Марьи, из мини-холодильника (действительно небольшого) плитку с кубиками льда, вытряхивая сразу оттуда пару штук в каждый стакан, наполняя их ровно на четверть алкоголем. Он не любитель каких-то крепких напитков, больше предпочитает вино (семейные черты), но ему сейчас предстоит принять, что внуков у него не будет, а невестка... Вон, невестка, с пробивающейся щетиной, нагловатым характером и широким разлётом плеч сидит у окошка, мечтая закурить. Николай Петрович вздохнул, покачав головой. Старший Кирсанов опустился на своё кресло, протягивая Базарову стакан, не оставляя выбора: — Я тоже не любитель выпить, но сегодня вечер исключений. Да, - кивнул он задумчиво, и Евгений решил не пререкаться (не говорить же, что выпить-то он не против, просто не хотел делать это при отце его возлюбленного). — Пускай так, - легко бросил медик, глядя на мужчину. — Давай так, - решительно произнёс Николай Петрович, так и не отпив бурбона, — не будем ходить вокруг да около. Какие у тебя планы на моего сына? - спросил он, испытующе смотря на Базарова. Тот отставил стакан, к которому тоже не притронулся, на столик. — С вашего позволения, я бы хотел ухаживать за ним, строить с ним отношения, - спокойно отвечал Евгений, встречая взгляд старшего Кирсанова, — Аркадий значит для меня очень многое. — Ты ждал моего благословения, чтобы начать ухаживать за ним? - с долей скептицизма спросил отец семейства. — Да. Николай Петрович хмыкнул. — Тебя привлекает мой сын или наше состояние? - он не простит себе, если не спросит об этом. Базаров не оскорбился только потому, что и сам бы в такой ситуации поступил так же. — Моя семья живёт в достатке и я зарабатываю достаточно, чтобы не видеть в Аркадии источник финансов. Мужчина провёл рукой по лицу, выдыхая. — Прости, прости, я не мог не спросить, - слова явно давались с трудом. Николай Петрович никогда не мог быть жестким — ему, вообще-то, и не приходилось. До этого момента. — Я вас понимаю, - выдал Евгений, помолчав, — и, скорее всего, поступил бы также. — Господи, как Грушницкие с этим справляются?!... - прошептал Кирсанов, беря себя в руки, — Хорошо. Аркаша явно не против тебя, раз всю неделю щебетал мне о том, какой ты распрекрасный. Если всё строится на обоюдном согласии, то хорошо. Это, наверное, даже к лучшему — будет, кто сможет присмотреть за этим... Маленьким... Ох, - он судорожно вздохнул, а Базаров протянул руку, поддерживающе сжав предплечье мужчины, - он не простит мне, если я откажу в вашем союзе. Ты кажешься мне серьёзным парнем, Евгений, так что, я уверен, ты должен осознавать всю ответственность отношений... — Не сомневайтесь, — заверил его медик, убрав руку, —я хочу лучшего для Аркадия, и с ним я... Тоже становлюсь лучше. У вас невероятный сын. — О, я знаю, - с горделивой улыбкой приосанился Николай Петрович, но потом посерьёзнел, — я благословляю тебя - ухаживай за ним сколько влезет, главное, будьте аккуратны. Базаров замер, вскинув взгляд на мужчину, приоткрыв рот, готовый вот-вот растянуться в счастливую улыбку. — Спас-... — А теперь о твоём друге, что крутится рядом с Володей, - хлопнув в ладоши, ухмыльнулся старший Кирсанов, и Базаров захлопнул рот. Вот же блять. — Женька замечательный человек... - начал он, но встретил непонимающий взгляд мужчины, и тоже не понял в чем, собственно, проблема? — Я уже понял, что ты хороший человек, но я попросил рассказать о... - попытался объяснить Николай Петрович. Евгений осознал всё в считанные секунды - и рассмеялся. — Нет-нет, вы не так поняли — его тоже зовут Евгением. Евгений Онегин, если точнее, - разъяснил Базаров, и Николай Петрович понятливо ахнул, тоже хохотнув. — Ну-ну, интересно вам, наверное. Но ты продолжай — кто этот парень... — Евгений Онегин, мой лучший друг, учится вместе со мной на хирурга, ответственный и очень многогранный человек, - ну как можно объяснить своего лучшего друга? Николай Петрович смешливо глянул на него, и улыбнулся, покачав головой. — Хорошо, с ним тоже нужно будет поговорить. Пожалуй, нам пора, - сказал он, глянув на наручные часы, - но прежде, запиши мой номер. Я хочу, чтобы ты звонил мне, если у вас что-то случится. Звонки в мирное время тоже очень приветствуются. Переступая порог кабинета, Базаров понял, что никогда не чувствовал такой лёгкости, и улыбнулся идущему рядом Николаю Петровичу.***
Мазурка затянулась, никто не хотел расходиться, а Таня с Грушкой уже откровенно заеба-...устали, и как только оттанцевали вместе со всеми свою шестую по счёту фигуру, поклонились, завершая танец. Тут в центр вышел Павел Петрович, пригласивший всех к ужину, и пока гости следовали в парадную столовую, молодежь свернула в другую сторону, к более уютной малой столовой. Правда, малой она казалась лишь в сравнении с парадной, но не суть. — Спасибо за танец, - шепнул Печорин, утащив Грушку в сторону, наобум толкая какую-то дверь. Оказалось, что туалета. Как удачно. — Всегда пожалуйста, - вернул Грушка, — ты оказался прекрасным партнером. — Это я понял, а танцую как? - не удержался Григорий, усмехнувшись, прижимая к себе этого желанного, раскрасневшегося от танцев юношу. — Как эпилептик в свои худшие приступы, - с деланным сожалением ответил кудрявый, запрокидывая голову, когда губы Печорина добрались до его горла. Глаза сами закрылись в наслаждении, и он тихо вздохнул. Послышался смешок, и Григорий прикусил его линию челюсти. — Неправда. — Ага, - просто согласился Грушницкий, легко улыбнувшись. Печорин погладил кудрявого по щеке, поддевая его нос своим, вызывая тихий смех, и накрыл эту радость своими губами, сцеловывая вкус счастья. Медленный, яркий на эмоции поцелуй перетек в крепкие объятья, и Грушка уткнулся лицом в плечо мужчины, вдыхая смесь одеколона и его собственного запаха, едва не застонав от наслаждения. Спустя несколько минут они отлипли друг от друга, все же прервавшись на короткие поцелуи, и принялись приводить себя в порядок — Грушницкий умылся холодной водой, чтобы сбить жар с щек, поправил рубашку, пиджак, а Григорий, который бог знает как сохранил подобающий вид, привалился плечом к стене и смотрел на парня, не зная за что ухватиться взглядом — всё в нем было хорошо. Проведя рукой по разбушевавшимся кудрям, Грушка перевёл взгляд на отражение мужчины, нежно улыбнулся с теплотой в глазах и... показал язык, шкодливо рассмеявшись. Печорин лениво оттолкнулся от стены, медленно подходя к парню, и встал позади него, уперевшись руками в столешницу раковины по обе стороны от него, прижимая парня к краю. Грушницкий хотел вывернуться, чтобы в знак извинения поцеловать Григория в щеку, но стоило ему повернуть голову, как тот немного отстранился, чтобы отвесить ему звонкий шлепок по упругой заднице, заставив вскрикнуть от неожиданности. Ягодицу жгло даже сквозь одежду, и это оказалось... Неожиданно приятным. Но дергаться он не стал просто на всякий случай, мало ли что в следующий раз коснется его. Григорий усмехнулся, коснувшись губами виска парня, и отошёл, беря его за руку: — Пошли? — Ага. Когда за ними захлопнулись двери, из предпоследней кабинки вышел сначала довольный Разумихин, а за ним смущенный от услышанного Родя, красный и растрепанный, что не оставалось сомнений в том, чем они там занимались. Помимо невольного подслушивания. — А парни не отстают, а?***
Володя не мог понять, что его так вывело из равновесия, но как только Онегин пригласил Олю на танец, поэт стал словно сам не свой. Какая-то обида теснилась в нём, пока он видел краем глаза, как они красиво исполняли фигуры, о чем-то тихо переговариваясь. Онегин был вежлив, но не переходил границ — это, в какой-то степени, успокаивало, однако, когда они поменялись своими парами, и Ленский оказался в руках Евгения, он не мог смотреть на него, пребывая в смешанных чувствах. Онегин всё норовил хоть как-то привлечь его внимание, но поэт упорно держал покерфейс, на автомате скользя по паркету, смотря медику за спину или в пол. Блондин недоумённо хмурился, хоть и старался не показывать эмоций, но такое поведение его явно смущало (особенно после того, что было между ними), и Володя почувствовал укол вины — ну пригласил на танец Ольгу, ну и что? Не изменил же он ему. Ленский покраснел, а как только танцы закончились, попытался удрать, слишком смущённый своей внезапной ревностью. "Я просто ещё не уверен в наших отношениях, - мысленно пытался объяснить своё поведение самому себе поэт, - мы вместе всего ничего, а нормально общались мы с ним только сегодня - и то, потому что он спал. Я просто сомневаюсь, что всё это на самом деле серьёзно. Это вообще серьёзно?". Онегин перехватил его за запястье, мягко сжав, и с тревогой заглянул ему в лицо. Володя прикрыл на мгновение глаза, и встретил его взгляд, окунаясь в бушующие серо-голубые омуты. Если Евгений и хотел начать допрос с пристрастием, то растерянный (потерянный) взгляд, полный недоумения и непонимания остановил его. Он лишь легко кивнул самому себе, и повёл парня вслед за остальными в малую столовую. — Туда есть ещё один вход, можем пройти оттуда, чтобы не толпиться, - внезапно подал голос Ленский, отведя взгляд. Онегин остановился. — Веди. Теперь их тянул Володя: они свернули ко внутренним коридорам, предназначенных для хозяйского пользования, и пошли в обход. Блондин молчал, глядя в ровную спину поэта, с болью отмечая подрагивающие плечи. Онегин не стерпел — огляделся по пустым коридорам, и потянул парня к ряду окон. — Что так-... — Что происходит? - прервав нахмурившегося юношу, прямо спросил Евгений, прижав того к подоконнику, упираясь руками по обе стороны от него. Ленский даже мысленно заткнулся. — Володя, - теряя терпение, с нажимом произнёс медик, чувствуя глухое раздраженние от того, что он ничего не понимает. Володя робко поднял на него взгляд, но тут же со вздохом резко отвернул лицо к окну. — Не знаю, - прежде, чем блондин успел среагировать, произнёс поэт, - не понимаю сам себя... — Что тебя тревожит? - тон Онегина смягчился, и он положил руку на талию юноши. — Я... Сейчас, наверное, не время... - Володя снова нахмурился, боясь то ли задать вопрос, который его мучает, то ли услышать ответ. — Выкладывай, иначе я тебя не выпущу, - шутливо погрозил блондин, делая вид, будто собирается укусить парня, но потом просто целует его в щеку. «Не выпускай, — молниеносно подумал поэт, — держи рядом с собой.» Ленский собрался, отбросив смущение: он, в конце концов, имеет право знать, что значат эти их странные отношения. — Онегин, у нас всё серьёзно? — глаза у Онегина, как вечная буря. Мятежные, хаотичные, присмотришься, и видишь, как сходит с ума стихия. Евгений не долго думал: — Для меня всё серьёзнее некуда, Володенька, — сказал он, — прости, если заставил тебя в этом усомниться... А вот здесь пришлось думать. Почему Володя действительно сомневается? Он же, вроде как, всё ясно обозначил ещё с самого начала — мол, ты мне нравишься, мы теперь встречаемся, радуйся, детка. Всё отлично же... Или не совсем? — Да? — немного опешил Ленский, глядя на блондина с толикой удивления и, кажется, облегчения. Но он в жизни в этом не признается. «Какого хера?» — думается Онегину. — Конечно! — выпаливает он, а потом смотрит на ситуацию по-другому. Смотрит со стороны Володи, и это, ну, действительно выходит немного... Нихуя не понятно. Парня стало даже жаль, — Володь... Ты дорог мне и... — черт, почему так сложно признаваться в чувствах? Он же уже делал это. — Так, короче, всё у нас серьёзно, — вот это хорошо сказано, вот это настрой, — я скорее сам себе селезенку без анестезии вырежу, чем отнесусь к нашим отношениям, как к чему-то шутливому. Ты слишком важен для этого. Для меня. Ленский не прослезился только потому что легкость затопила всё его сознание. — Хорошо... — негромко сказал он, склонив голову набок, — Хорошо, что мы выяснили это сейчас, а то к утру я бы, наверное, додумался до расставания, — Онегин на этом моменте изобразил инсульт (а может не изобразил), — ревность, знаешь ли, самое конченное чувство, — неприязненно поморщившись, почти выплюнул поэт. Не столько, правда, ревность, сколько неуверенность в собственных отношениях. — Вот дурачок, чего надумал-то, — вздохнул Евгений, покачав головой. Володя приоткрыл рот, нахмурившись: — Забудь о мясном мешочке, как был пиздюком, так и остался, — съязвил поэт, метнув взглядом молнии. — Я тебя сейчас поцелую. — Чт-... Что?! — Ленский удивлённо распахнул зелёные глаза, наблюдая, как абсолютно спокойный Онегин, приближается к нему, легко улыбаясь. Медлит, давая шанс оттолкнуть, но, не встретив сопротивления, припадает к розовым, мягким губам в настойчивом поцелуе. Володя улыбается сквозь поцелуй, наконец ощущая, что они вместе. Отстраняются они резко, чтобы вдохнуть воздуха, но всё равно сплетаются в быстрых, жарких поцелуях, прихватывая губы друг друга зубами, легко прикусывая и проводя вслед языком. Руки медика опускаются на талию Ленского, сжимая и притягивая ближе, пока поэт зарывается пальцами в платиновые волны, беспощадно портя укладку. — Так бы сразу, — первое, что говорит засранец, когда они поумерили пыл, чтобы вернуться к остальным. Онегин лишь ухмыляется, думая, что если бы он поцеловал парня раньше, ему бы определённо пришлось собирать каждую косточку отдельно.***
Оказывается, специальным гостем был вовсе не Павел Афанасьевич Фамусов, отец Софьи, приехавший из Москвы, и которому Грушницкий был действительно рад — у него хорошие отношения почти со всеми родителями своих друзей (остальных он просто не знает), а Вулич. Почему он ещё не гуляет по прекрасным улочкам красочной и весёлой Сербии спрашивает себя не только Грушницкий, но и Печорин, хмуро глянувший на серба, но быстро принявший скучающий вид. Ч-черт. — Вот это новости! И ты молчал, что ты ещё в Петербурге?! — какого хрена они выглядят, как две подружки, встретившиеся на улице, пока шли на шоппинг? А анкеты лучших подруг они уже заполняли? — Клянусь, у меня не было ни одной свободной минуты! «И слава Богу! ... » - думает Печорин, стоя рядом с Татьяной. Та тоже рада видеть эту шпалу. Предательница. Вулич, кажется, замечает людей за спиной Грушки, улыбаясь знакомым, но потом видит Печорина и замирает, в неверии распахнув глаза. А Григорий стоит, как гордый памятник, и встречает взгляд уверенной ухмылкой. Вулич меняется в лице, и... Просто улыбается ему. Смотрит, словно уступив в бою, не желая брать реванш, и улыбается, легко приподнимая уголки губ. Печорин едва пожимает плечами, кивает ему в знак приветствия, и переводит взгляд куда-то в сторону, наткнувшись на что-то интересное: в скрытом углу стояли Базаров и Кирсанов, которые либо ругались, либо флиртовали. Нигилист что-то запальчиво доказывал парню, активно жестикулируя, но тот, видимо, стоял на своём, уперто хмурясь. Григорий усмехнулся, наблюдая за ними, краем глаза заметив, что Таня отошла к сербу. Нервы у Базарова держались на честном слове — видно было, что он в бессилии, а Аркадий всё оставался непреклонен.***
— Для начала, Евгений, — спокойно говорил Аркаша, глядя на разгоряченного медика, — тебе следовало поинтересоваться у меня: согласен я на то, чтобы ты просил "благословения" у моего отца, или нет. Я всё же убеждён, что такие дела решаются вдвоём. — Но ты же не был против! — Базаров не понимает в чем проблема. Всё же было хорошо: он рассказал о том, что Николай Петрович одобрил их отношения, а Кирсанов, мелкий сученыш, с самым невинным видом поинтересовался "какие?". И с этого всё пошло наперекосяк. — А я говорил об этом? — Кирсанов, если и обижен, то хорошо скрывает это за маской холодной вежливости, — Разве я сказал: "Хорошо, Евгений, я согласен, чтобы ты пошёл и сделал, как ты хочешь, не интересуясь моим мнением."? Не помню такого, — смахнув челку со лба изящным движением руки, он выпалил, под конец поджав губы. — Но... — Базаров глубоко вдохнул, прикрыв на секунду глаза, успокаиваясь. Наступив на свою гордость, он подошёл ближе к юноше, глядя на него с невыраженной страстью, которую ему приходилось сдерживать всё это время, — Аркадий, — вышло больше похоже на рык, и он сглотнул, успокаиваясь (по крайней мере, он пытается), — прости. Мне действительно следовало сначала обсудить всё с тобой. Позволь мне исправить мою ошибку и спросить: согласен ли ты быть моим парнем? Медик напряжённо ждал ответа, слушая стук собственного сердца в голове. Кирсанов протянул аккуратную ладошку, касаясь галстука мужчины, и потянул за него, заставив наклониться ниже. Когда их лица оказались на одном уровне, он приблизился, прошептав медику на ухо: — Я подумаю... И оттолкнул его, выскользнув из их ниши, оставив Базарова, прислонившегося горячим лбом к холодной стене, с азартной ухмылкой на губах.***
Когда все отужинали, настал час свободы и молодёжь посыпала в малый зал. Вообще, Разумихин давно понял, что "малый" - это нихера не малый размер, а просто чуть меньше парадных помещений, но все предпочитали пафосничать с этими названиями, и он лишь улыбался, сидя на мягком диванчике, с тихим смехом слушая ехидные замечания Роди, который вернулся к своей игре, давая гостям прозвища. Он ожидал чего-то такого же вычурного и одновременно утонченного, но как только они оказались внутри, Дмитрий понял, что ошибался начиная от кожаных диванов у столов с закуской и заканчивая аппаратурой диджея в конце зала, который уже что-то миксовал на пробу. Приглушенный свет приятно обволакивал пространство, расслабляя, и подвыпившая молодёжь посыпала к танцполу, наперебой выкрикивая свои предложения. Басманов оказался с танцорами из второй группы и, судя по его улыбке, ему всё нравилось. Аркадий застыл, не ожидавший, что его старики устроят такое. — Вот это движ, — присвистнул Грушницкий, закидывая руку на плечо друга, но тот еле выдавил из себя улыбку, — ты слишком много думаешь, лапуля, пошли-ка со мной, — сказал кудрявый, и потянул Кирсанова сначала к барной стойке, заказывая два шота, выпивая их залпом на брудершафт, а потом и к танцполу, жестом показывая Печорину, что он идёт танцевать. Григорий кивнул, и отошёл к Онегину с Ленским, которые, кажется, изо всех сил сдерживались, чтобы не начать целоваться прямо здесь. Мужчина ухмыльнулся, понимая, что сейчас прервет парочку от самого интересного. Ожидания не оправдались — Ленский приветственно помахал рукой, зовя к ним, а Онегин чуть не кинулся навстречу. — А где мои мальчики? — перекрикивая музыку, спросил Володя, не находя ребят взглядом. — Танцуют, — Печорин кивнул в сторону толпы. Он видел, как зарождается интерес, граничащий с азартом в глазах поэта, и он мигом оживился: — Они собираются пидораситься, я должен быть с ними! — клюнул блондина в щеку и влился в танцующую массу, выходя к самому сердцу движения. Онегин похлопал глазами, уже ничему не удивляясь. Грушницкий не отпускал Кирсанова, крутясь с ним, как заблагорассудится, то придерживая друга за талию, то за шею, зарываясь в мягкие волосы на затылке. Аркадий расслаблялся и отпускал себя (даже "мамочки" должны отдыхать), повторяя за Грушкой. Володя облепил Кирсанова с другой стороны, и они с Грушницким крепко обняли парня, целуя того в щеки каждый со своей стороны. Аркаша громко рассмеялся, обнимая ребят в ответ, и скинул пиджак, начав плавно двигаться в такт музыке. Грушницкий улыбнулся проделанной работе, трепля кучеряшки Володи, который весело фыркнул ему куда-то в плечо, и крепко обнял, чувствуя, как друг обнимает в ответ. Несуровые братские объятья. Сила воли Грушницкого закончилась и он потащил поэта к Кирсанову, снова облепляя его со всех сторон, но тот выглядел крайне довольным таким раскладом, откидывая голову на плечо Грушницкого и зарываясь в длинные кудри Ленского пальцами, как недавно это делал с ним Грушка. Как же им хорошо. Онегин смотрел на них, испытывая смешанные чувства, но ясно знал одно: это не ревность. Это было красиво, это было ярко, от ребят пахло счастьем, и он впитывал это в себя, не смея оторвать глаз. Языческие боги, что были потеряны на Олимпе, нашли себя среди людей. Базаров мрачно опустился на диван рядом, держа в руке стакан с виски, и Печорин оказался между двумя друзьями, закатив на мгновение глаза. Захотелось взять в охапку Грушика, которого он не выпускал из виду, и по щелчку пальцев оказаться дома. — Блять, — негромко прошипел Базаров себе под нос. Григорий, увидев, что Онегин друга не услышал, продолжая прожигать отрывающееся трио взглядом, повернулся к нигилисту. Хотя, какой там уже нигилизм... — Мелкий Кирсанов? — безошибочно ткнул Печорин, обратившись к Базарову. Ему стало скучно и он развлекал себя, как мог, хорошо? Он не сочувствует каким-то полузнакомцам. — Он самый, — выдохнул медик, потерев над верхней губой, закрывая рот. — Дай угадаю, — флегматично начал Григорий, оставляя видимость, что он не лезет не в свое дело, — ты задел его чувство собственного достоинства и независимости, решив всё за него? Базаров поднял голову, удивлённо глядя на него. — Откуда ты?... — Значит, угадал, — пожал плечами Печорин, откинувшись на спинку диванчика, и кинул взгляд на танцпол, вздыхая — Грушницкий так красиво изгибался, что это было почти несправедливо. Пришлось глушить в себе собственника, потому что он уже уяснил: ревность оскорбляет парня. — Да, — невпопад бросил Базаров, углядев Аркадия, закатившего рукава и расстегнувшего первые пуговицы рубашки от жары. Красные точеные скулы, запрокинутая голова, растрепанные волосы — Базаров видел картины, которые не допускал раньше до своего сознания, когда причислял юношу к числу святых. Оказалось, малец далеко не святой и не по годам умный, потому что на поводу у чувств не привык ходить. Базаров тоже не привык, но вот он здесь, с благословением на отношения и без самих отношений. Купил седло раньше лошади. — Скажу самую конченную фразу, но всё будет хорошо, — продолжил Печорин, заставив себя отвлечься от вида разгоряченного танцора. Утром в постели он выглядел почти так же. — он... Не привык, наверное, к тому, что появился кто-то такой же самостоятельный. Поднажми немного, слишком жалеешь его, он вовсе не неженка, — образно взмахнув ладонью, подытожил Григорий. Базаров хотел насупиться, хотел сказать, что не его это дело и он сам разберётся, но Печорин, в общем-то, прав. Аркадий не неженка. У Аркадия был учитель самообороны, пока Базаров выбивал пыль из груш по спортзалам. Аркадий исправил его ошибку, когда сам Базаров препарировал лягушку. Аркадий присматривает за двумя друзьями, успевая за каждым, фактически заменяя им родителей, пока Базаров помогает Онегину не скатиться в пучину панического страха одиночества. Аркадий... Аркадий молодец и успевает, кажется, всё на свете, не теряя своего света и доброты, при этом оставаясь требовательным и ответственным. Базаров понимает, что пора действовать по-настоящему.***
Кажется, диджей был готов к тому, что его попросят поставить что-то для народных танцев, потому что у него нашёлся целый кладезь музыки такого рода. Танцоры из ДК были пьяны и рады, устраивая мастер-классы посреди танцпола. Софья кружилась с Грушницким, и тот иногда даже подхватывал её, крепко и уверено держа в своих руках. Печорин давно заметил, что парень почти не пьянел — щёки розовели, а вот взгляд оставался ясным. Привык что ли? Григорий улыбался, наблюдая за ними. От них веяло летом, каким-нибудь фестивалем, вином и городом в вечерних огнях. Он смотрел на них, и видел не залы Кирсановской усадьбы, а летние вечера, пропитанные весельем и губы не уставали от счастья на них. Пока Печорин не увидел, как Таня притащила Вулича. Улыбка дрогнула — он не знал, как теперь относиться к сербу, но что-то ему подсказывало, что он должен охранять свои территории (Грушика). Танцоры встали парами. Где-то в кругу Григорий увидел Свидригайлова, сложившего руки на груди и внимательно глядящего на своих подопечных. Как он здесь вообще оказался не знал никто. Грушницкий и Вулич синхронно шагнули вперёд, высоко держа руки своих дам, и повернулись к ним лицом к лицу. Музыка набирала обороты и они распалялись вместе с ней — сценическую улыбку заменила настоящая, ноги буквально летали над полом, а девушки наслаждённо прикрывали глаза, когда их подхватывали, кружа в воздухе. Под конец танца они обнялись. Софья прислонилась к Грушке, положив голову ему на плечо, а Татьяна легко приобняла серба за плечи. Грушницкий повернулся к Вуличу, собираясь что-то сказать, но застыл, когда увидел, что тот смотрит на него в упор, словно чего-то ждёт. Свидригайлов как-то расстроенно покачал головой, и быстрым шагом вышел из зала. На миг в подсветке блеснули его влажные глаза. — Я... — начал Грушницкий, но сглотнул, поправившись, — Мне будет не хватать тебя... Вулич вымученно улыбнулся: — Ты справишься, — в горле что-то скреблось. — В танцах? Надеюсь. Я не переживу, если мне поставят в пару кого-то из второй группы, — он хохотнул, но серб покачал головой, раскрыв руки в объятиях, и Грушка, шмыгнув носом, кинулся ему на шею, крепко обнимая. До него словно только что дошло, что он лишился настоящего партнёра и вряд ли с ним больше станцует. — Ну-ну, — мужчина похлопал его по спине, крепко обнимая, и парень вздрогнул, отстранившись, — натанцуемся вдоволь, да? Грушницкий рассмеялся, стукнув того по плечу. — Какой же у тебя всё-таки мерзкий акцент, — получилось слишком по-доброму. — Обманываешь, друг мой, всем нравится мой акцент, — серб шутливо вздернул подбородок, ухмыляясь. Соня уговаривала Татьяну на ещё один танец, но та пообещала станцевать с ней позже, и пошла к Печорину, садясь напротив него. — Ладно, колись, кто умер? — с минуту понаблюдав за ним, потягивая какой-то коктейль из трубочки, всё же спросила Ларина. По взгляду Григория стало понятно, что никто пока не отправился на свет иной, но это изменится в скором времени. — Пока не знаю, — лаконично бросил он, деланно-скучающе оглядев зал, и тоже взял свой бокал вина со стола, пригубив немного. Таня протянула ему канапе, и он стянул его со спажки прямо с её рук, заставив её хихикнуть. — Всё не так плохо? — предположила она, глядя своими умнющими глазами, и Печорин понял — всё поняла, чертовка, а издевается. Злиться на неё не получалось. Мужчина лишь покачал головой, устало посмотрев на неё, и вновь вернулся взглядом к танцполу. Софья уже вовсю подпрыгивала в такт музыке, напоминая собой нескончаемый сгусток энергии. Смотреть дальше неё не хотелось — Ленского утащил Онегин, потанцевав с ним пару раз, и теперь они, достав откуда-то пиццу, притаились где-то в другом углу зала. Базаров умостился у барной стойки, а Кирсанов, сидя в кругу знакомых, делал вид, что ему плевать. Получалось плохо. А дальше... А дальше, снова на чёртовой танцплощадке, до упаду танцевали Вулич и Грушницкий, не скупясь на прикосновения: руки серба то и дело скользили к талии юноши, пока тот касался его плеч. Глаза Печорина потемнели, и он сжал зубы, отчего по щекам заиграли желваки. Вино было допито в один глоток. — Послушай, я скажу это лишь раз, — внезапно проговорила Татьяна, — прежде, чем увидеть в тебе мужчину, Грушницкий увидел в тебе человека. Поэтому расслабь булки и прекрати источать эту ауру ревности. Это всего лишь танец, а Вулич долгое время был неотъемлемой частью группы, нам больно терять его... Дай им попрощаться. Печорин нахмурился, выдыхая, и Таня положила свою ладонь поверх его, ободряюще сжимая. Прикосновение короткое, но Григорию стало легче дышать. — Тань, — негромко позвал он, внутренне удивляясь тому, что он хочет сделать. Ларина подняла на него взгляд, — спасибо. Девушка улыбнулась, и взгляд её настолько подобрел, что Печорин почти растерялся, но улыбнулся в ответ.***
Когда объявили медленный танец, Печорин и Татьяна вместе поднялись с мест и прошли к самой гуще народа, который уже делился на пары. Они разошлись — Татьяна подошла к Соне, чтобы исполнить обещанный танец, а Печорин прошёл дальше, остановившись за спиной Грушницкого, касаясь грудью его спины. Вулич молча отошёл, пригласив какую-то девушку из другой группы. — Потанцуешь со мной, детка? — спросил Григорий, чуть наклонившись, обдавая ухо парня жарким дыханием. Руки обвились вокруг талии кудрявого, прижимая ближе. Тот откинул голову ему на плечо, блаженно улыбнувшись. — Думал, ты никогда не спросишь, — негромко произнёс он, потеревшись щекой о рубашку мужчины, и наконец обернулся к нему, протягивая руки, обвивая ими шею Печорина, который выдохнул расслабленно, — я соскучился. Предлагаю сбежать после этого танца, — приблизившись, заговорщически проговорил Грушка, хитро блестя глазами. — Хоть на край света, — усмехнулся Григорий, крепче стискивая юношу в своих руках. Плавно заиграла музыка, и они медленно покачивались, словно плывя на волнах. Расслабляюще. — Вулич уезжает через два дня, — вдруг негромко обронил танцор, и прикусил губу, словно сам себя коря за то, что это вырвалось у него изо рта. Печорин успокаивающе погладил парня по спине: — В Сербию? — спросил он, найдя глазами Вулича. Тот с вежливой улыбкой танцевал с девушкой, держа дистанцию чуть больше положенного. Григорий усмехнулся, покачав головой. — Ага, — выдохнул кудрявый, но в следующее мгновение прикрыл глаза, устало прислонившись щекой к плечу мужчины, — у меня здесь есть сменная одежда, я весь промок, хочу переодеться... — Тогда пошли? — Печорин заглянул в лицо юноши, и немного подул на его лоб. Тот улыбнулся, зажмурившись, и едва сдержался, чтобы не поцеловать его прямо здесь. — Не хочешь дотанцевать? — с сомнением решил уточнить Грушка. Григорий мотнул головой: — Мы можем потанцевать и в другом месте, — он улыбнулся в ответ, уже утягивая парня к выходу из зала, не видя, как весело блеснули его глаза. — Либо это была шутка про танцы в кровати, либо я извращенец, — сказал Грушницкий, едва они вышли в холл. Стало намного спокойнее и тише. Печорин мысленно восхвалял благословенную тишину. —Скорее, и то, и другое, — хмыкнул Григорий, а кудрявый тихо рассмеялся, ведя их в свою комнату, которая оказалась на всё том же втором этаже, но в гостевом крыле. Они с Володей редко пользовались этими комнатами, потому что всегда спали с Аркашей, но вещи у них там имелись. Грушницкий толкнул резную дверь с его инициалами, и они вошли. Оливковые тона мягко гармонировали с теплым светом от настенного бра, который Грушка включил, как только они оказались внутри. Он скинул пиджак, кладя его на кровать, и расстегнул пуговицы до середины груди, когда к нему подошёл Печорин, обнимая сзади, и юноша рвано выдохнул. Голова была пуста, и кудрявый просто закрыл глаза, впитывая это тепло, исходящее от Григория, подкожно. Руки мужчины накрыли ладони танцора, отводя их, и он принялся сам расстегивать на нём рубашку, пуговицу за пуговицей, под конец распахивая её и задирая майку, залезая под неё, чтобы скользнуть по талии парня, улыбнуться на его тихое фырканье от щекотки, и крепко обнять. Грушницкий плывёт. Мысли мерно покачиваются на поверхности сознания, но он слишком расслаблен, чтобы додумать хоть одну - наступила утомленная нега. Губы касаются его шеи, и мурашки пробегают по спине кудрявого, сводясь томлением в животе. Он жмурится на секунду, и разжимает алые губы, выпуская тихий, едва слышный вздох, который Печорин не пропускает мимо ушей, начиная легко покусывать юношу, скользя языком по солоноватой коже, чувствуя фантомный запах мёда и летнего вечера. — Я не могу от тебя оторваться, - хрипло проговорил Григорий, и его голос отдался вибрацией в груди Грушки, который бессвязно откинул голову на его плечо, что-то прошептав по-итальянски. — И не нужно, - с волнительной усмешкой ответил танцор, повернувшись к мужчине лицом, — будь рядом, - прошептал он, запуская руку в уложенные волосы, чувствуя особое удовольствие от внесения своей частички хаоса в образ Печорина. Если бы он знал, какой хаос он навёл в мыслях Григория... Печорин прихватил его губы своими, проводя руками по спине, ближе к себе. Рубашка полетела к пиджаку. Грушницкий прижался к горячему телу, чувствуя невыносимый жар в груди, ползущий вниз, и приоткрыл рот, впуская требовательный язык в свое нутро. Звякнула пряжка ремня, молния оказалась расстегнута в считанные секунды. Танцор упал на кровать, притягивая к себе мужчину. Брюки отлетели к краю с остальной одеждой. Тихий вздох и приглушённое мычание в поцелуй отдались волной по коже, и Печорин не мог отделаться от чувства, что он не просто пьян, а одурманен, околдован. Григорий отстранился, чтобы взглянуть на танцора, и в сердце у него перехватило, сжав все органы вместе (в какой-то момент ему показалось, что он сейчас умрет): парень лежал под ним, раскрасневшийся, тяжело дышащий, со своими вечно алыми, спелыми губами, растянутыми в нежной улыбке, смоляными, жгучими кудрями, и коньячными глазами... Эти глаза заслуживали бесслезной жизни, призванные сиять вот так вечно — юностью, возбуждением, искренностью. Грушик протянул руку, кладя её на щеку мужчины, и ласково погладил. Печорин не знает, как он в одно касание уместил столько интимности, но он не сразу осознал, когда закрылись его глаза, и он прижался щекой к ладони, потираясь о неё. Грушницкий выдохнул, и уложил мужчину рядом с собой, стараясь не разрушить этот хрупкий момент, когда Григорий впервые на его памяти выглядел так открыто. Он гладил его по лицу, пальцами обводя щеки и лоб, иногда проскальзывая второй рукой к волосам, тягуче сжимая их меж пальцами, расслабляя, массируя. Поддевал кончиком носа нос Печорина, как тот сам делал с ним, и мужчина улыбался, узнавая. Легко прикасался губами к губам, почти невесомо, обдавая их дыханием и теплом, пока сам Печорин вырисовывал круги на спине юноши, запустив руки под майку. В груди танцора всё стиснуло и обдало теплотой, что он не устоял, и притянул мужчину ещё ближе, крепко обнимая его. Они лежали так долго. Молчали, обнимались, иногда целовались, но снова утыкались друг в друга, вдыхая смешанные запахи. Печорин потянулся, чтобы укрыть парня, который был наполовину раздет, и уложил того на себя, целуя в нос, слушая тихое щекотное фырканье. Грушницкий прижался щекой к груди мужчины, пальцами поглаживая его плечи, и тихо дышал, сонно моргая. Блаженная улыбка не сходила с губ, а когда Григорий, зарывшийся в его кудри, начал легко почесывать его, он готов был отправиться в рай пешком. По коже пробежали мурашки от удовольствия, и он слегка передернул плечами, прикрыв глаза. Сил, чтобы открыть их вновь, не было. — Не вернёмся? — негромко спросил Печорин, проведя большим пальцем по скуле юноши. Грушницкий только слегка нахмурился и сильнее обнял мужчину, делая вид, что он ничего не слышал. Григорий широко улыбнулся, осознав, что не придётся возвращаться в это скопище народа. Красивый изгиб бровей продолжал хмуриться, словно ожидая чего-то, и Печорин обвел их пальцем, сглаживая, расслабляя. Танцор лежал так безмолвно несколько минут, наслаждаясь прикосновениями, но Григорий отчего-то знал, что тот не спит, и оказался прав — видимо, восполнив свой запас энергии, парень открыл глаза, и тени от длинных ресниц взметнулись вверх. Теплые губы коснулись его лба, и он, приподнявшись, коротко чмокнул их. С неохотным вздохом, он начал подниматься. — Надо переодеться и вернуться, — словно убеждая самого себя, проговорил кудрявый, — Аркаша будет волноваться, нельзя его сейчас расстраивать, — он встал, подходя к шкафу, и Печорин опустил уголки губ, потеряв тепло. — Аркаша всё понимает и не станет накручивать себя, — подумав, произнёс Григорий, — он же умеет распределять ситуацию и в экстренных случаях сохраняет спокойствие. К тому же, сейчас он явно занят своими мыслями. — Это-то как раз и плохо, — ответил Грушницкий, надевая лёгкие брюки. Льняная белая рубашка приятно прилегла к телу, и он заправил её, затянув ремень. Подвернутые рукава, кудри в творческом беспорядке, ему бы солнечные очки и хоть сейчас на берег океана, покорять всех своей красотой. Печорин нехотя поднимается, и вместо двери, подходит к парню, приподнимая его подбородок, глядя прямо в глаза. — Ты правда хочешь вернуться туда? — спрашивает он с тлеющей надеждой, и косясь на ни в чем не повинную дверь с отвращением от одной мысли о толпе народа, шуме, громких звуках, наигранного счастья и лицемерия. Только подумал, и уже устал от них, — Там же пьяная, орущая куча стыда человечества, способная только на мимолетное развлечение, безликое участие, равнодушие и глупости. Грушка смотрит на него с сожалением и приподнимается на носочках, чмокая мужчину в губы. Печорин цепляет его за подбородок, целуя дольше, и отстраняется спустя минуту: — Уговорил, — и тянет довольного Грушницкого к выходу из уютной комнаты, улыбаясь, когда тот переплетает их пальцы.***
Кирсанов молча пьёт мартини, отстранённо глядя на веселящихся гостей. Волна счастья сошла с него, стоило ему покинуть танцпол и он умостился на диване, разглядывая аккуратно сервированные столики с закусками. Володя сидел рядом, но не знал как помочь, и жался к нему в объятиях, тыкаясь носиком в шею. Аркадий приобнял его рукой в ответ, поворачиваясь так, чтобы было удобнее обниматься. — Я в порядке, слышишь? - сказал он, коснувшись губами нежных завитушек на макушке поэта. Тот кивнул, обняв лишь крепче. — Так было нужно... - закончил он, с тихим выдохом, хмуря точёные брови. — Вы чего кислые? - Грушницкий был непозволительно расслаблен. Печорин, завидев, что здесь дела семейные, шепнул парню что-то, и отошёл к Татьяне, умостившейся у барной стойки на высоком стуле, лениво потягивая коктейль. Софья, неуёмная девочка, всё покоряла танцплощадку. — Аркаша поругался с Базаровым, - сдал друга Ленский. Грушницкий вскинул брови, присаживаясь с другого бока Кирсанова, и серьёзно глянул на него: — Что произошло? Он тебя обидел? Аркадий помотал головой, привалившись головой к плечу танцора. — Нет, это я... - попытался объяснить Кирсанов, но сбился, — В общем, он поговорил с папой и сказал, что он благословляет нас на отношения, но, блин, какие отношения? Разве он предлагал мне стать его парнем? Я столько раз давал ему шанс на первый шаг, иногда заявляя просто в лоб, что он может не осторожничать, а он... Я почувствовал, что он просто договорился обо мне, как о товаре, вот и всё. Грушка слушал друга внимательно. Он успокаивающе гладил его по голове, перебирая светло-каштановые волосы. — Мне кажется, он просто не хотел, чтобы у тебя были проблемы с семьёй из-за отношений с ним, и он решил сразу заявить о своих намерениях, - подумав немного, мягко произнёс танцор, — но в любом случае следовало всё обсудить с тобой. Аркадий помолчал, уже не столько уверенный в своей правоте. — Я поступил по-детски? - наконец сказал он, подняв взгляд на друзей. — Нет! - хором ответили танцор и поэт, глянув друг на друга. — Бля, ты абсолютно прав, потому что такие вещи надо прояснять сразу, иначе выходит непонятно что, - со знанием дела выдал Ленский. — Именно, - кивнул Грушницкий, - не сожалей об этом, ты молодец, что решил не запускать весь этот процесс... Ты достоин лучшего, милый, - кудрявый наклонился, целуя друга в лоб. С недавних пор ему очень нравится это прикосновение. Кирсанов улыбнулся. — Такие вы сладкие, я прям не могу, - он хихикнул, и залпом допил содержимое бокала, потянувшись за другой бутылкой, откупоривая её и разливая всем, — за нас! И нахуй всех остальных... — За нас! - улыбнулся Володя. — Нахуй всех! - поддержал Грушницкий, довольно чокаясь своим бокалом. Потому что Печорин ко "всем" не относился.***
Оказывается, у барной стойки сидела не только Таня, но там же обосновались и медики. Время перевалило за полночь, а никто ещё и не думал закругляться, поэтому надежды Печорина на то, что они скоро отправятся спать (а ещё лучше домой), таяли на глазах. Онегин увидел его на подходе и тут же перехватил, таща в сторону, которую они уже облюбовали. — Давай к нам, чего сидеть в одиночке? - Онегин удивительно игнорировал чужое ехидство и сарказм, решив, видимо, что зараза к заразе не пристаёт. Так они, кажется, и подружились: Онегин просто не обижался, понимая чернющий юмор Григория. Базаров сидел там же, задумчивый и к алкоголю больше не притрагивался, потягивая сок. Печорин опустился на стул рядом, раздражённо хмурясь на шумную кучку неподалёку. — Бурбон, - сказал он подошедшему бармену. Тот мгновенно выполнил заказ, ставя стакан с янтарной жидкостью перед мужчиной. Григорий обернулся, нашёл взглядом Грушика, удостоверился, что всё хорошо и повернулся снова к ребятам. Онегин следил за ним, но не сказал и слова: он и сам время от времени кидал взгляды на диван с трио. Они молчали, сидя на соседних стульях, и пытались передохнуть. Шум действовал на нервы, люди тоже. Это была их зона отдыха, как более менее отдалённое от основных масс место, и так совпало, что это оказался бар. Удачно (но они бы больше предпочли мягкую кровать). Базаров прекратил пить, как только понял, что если его нервное сознание развяжется ещё больше, он заявится к Аркадию и наделает глупостей. Например, возьмёт и поцелует, прижмёт к стене, чтобы сбить эту спесь, и ему будет плевать на всё - он не сможет остановиться, не сможет оторваться, потому что любить так глубоко, так всеобъемлюще и так долго ему ещё не доводилось, и он не знает, как с этим справляться. Знает лишь, что так делать не стоит. Евгений осуждающе смотрит в свой апельсиновый фреш, и сожалеет, что не взял с собой хоть один учебник. Хоть провёл бы время с пользой. Онегин поправил волосы, проведя по ним рукой, и скучающе осмотрел помещение. К нему дважды пытались подсесть и познакомиться поближе, но он просто равнодушно смотрел в ответ и говорил, что уже в отношениях. Наступило подозрительное затишье...***
Каким-то образом Аркаша с Грушкой и Володей оказались за одним столом с Разумихиным и Родей. Было много алкоголя, смеха и шуток. А потом они решили сыграть в бутылочку, но людей было слишком мало, и тогда Грушницкий привёл Соню с Таней, а Ленский буквально отодрал от барной стойки медиков с Печориным, притащив их к столику, в центре которого уже покоилась бутылка. Гости постепенно расходились. Разумихин широко улыбнулся знакомым: пока он общался со всеми на вечере, он и думать забыл об этих ребятах. Все уселись вкруг. Грушка улыбнулся Печорину, который оказался на диване напротив него, сидя рядом с медиками, как бы говоря "потерпи немного". Григорий качнул головой, улыбаясь в ответ, и одними губами сказал: "все нормально". Потому что Грушик выглядит слишком счастливо. — Готовься, детка, я успел соскучиться, - сказал Онегин, наклонившись (перегнувшись через стол) к Володе. Тот усмехнулся и чмокнул медика в нос, подобревший от алкоголя. Блондин умилённо улыбнулся, садясь обратно. Ну что за прелесть? Особенно, когда пьяный и улыбающийся... Родя наотрез отказывался играть, и его никто не трогал: Дмитрий знал, что он присоединится к ним в течение игры. Соня с Таней негромко переговаривались, и это немного успокаивало Аркашу, потому что Базаров сидел прямо перед ним и смотрел прямо на него. Тем не менее, он стойко встретил его взгляд, смотря в ответ с упрямой правотой. Он не отступается от своих слов. Губы Базарова растянула хищная усмешка, и сердце Кирсанова на мгновение сбилось с ритма, от того, как пробежала волна жара по его груди. И это один взгляд? — Кто крутит первым? - спросил Разумихин. Он отпил из своего стакана, оглядывая всех. Желающих, кажется, было не много. - Отлично, значит, я! - он тихо хохотнул, и раскрутил бутылку. Бутылка крутилась долго, и плавно начала замедляться, наконец замерев: горлышко показывало на Грушницкого. Родя вскинул бровь, насмешливо глядя на Разумихина, но тот лишь улыбнулся, потянувшись к танцору. Грушка кинул взгляд на Печорина, и тоже потянулся к Дмитрию. Кажется, это был самый невинный в мире чмок в уголок губ, Григорий даже тихо рассмеялся. Настала очередь Грушки крутить бутылку, и он мысленно молился, чтобы бутылочка указала на Печорина. Указала на Таню, и он всё равно облегчённо выдохнул. Они поцеловались почти по-семейному, легко касаясь губ, но после всё равно поцеловали друг друга в щёку. Череда крутков, бессвязные полупоцелуи, коктейли и чистая выпивка вскружили голову. Стало неожиданно интересно играть: Таня успела поцеловаться с Софьей аж два раза из трех, Онегину выпал Разумихин, а самой Соне Печорин... Все оживились, с интересом следя за игрой. Володя покрутил, чуть ли не жмурясь, и распахнул глаза, когда ему выпал Онегин. Мягкий, почти ощутимо сладкий поцелуй выглядел красиво. Отстранялись они с сияющими лицами. Спустя некоторое время, бутылка оказалась у Аркадия, и тот раскрутил её, легко улыбаясь. Он готов был к поцелую со всеми, кроме Базарова, потому что поцелуй с ним, в отличие от других, будет значить слишком многое. Горлышко стало замедляться, миновало диван с медиками (Кирсанов тихо выдохнул), прокатилось дальше кресла Сони и Тани, мимо Володи, него самого, в конце концов, и остановилось на Грушницком. Он сегодня вообще был жутко востребован. — Ну, иди сюда, дорогой, - хмыкнул Грушка, и они поцеловались. И это было вообще, блять, не так, как с другими. Они зарывались в волосы друг друга, Грушницкий положил руку на шею друга, пока они медленно прикусывали губы, целуясь томно и тягуче. Аркаша повернул голову, целуя глубже и кладя руку на талию кудрявого. Кто-то засвистел, и друзья отстранились, - твой Базаров точно не сможет устоять, - шепнул напоследок танцор, и Аркадий понимающе улыбнулся ему. Золото, а не друг. После этого не поцеловать Володю хотя бы в щёчку казалось немыслимым, и друзья буквально затискали поэта, заставив его громко рассмеяться. Пока Грушка не почувствовал эту ауру. Грушницкому было почти страшно смотреть на Печорина, но когда он покрутил бутылочку и та указала на него... Он поднял голову и встретил горящий взгляд мужчины. Сглотнув, он потянулся к нему, отчего-то смущённый и волнующийся, будто ему предстоит первый раз его поцеловать. Григорий двинулся навстречу, приблизившись к парню, и по-хозяйски положил руку на его затылок, притянув ближе к себе. Он провёл языком по нижней губе кудрявого, прежде чем впиться в алые губы, целуя жестко и горячо, стирая с них чужие прикосновения. Грушка вцепился в плечи Печорина, млея от того, как тот провёл второй рукой по его скуле, до того, как сжать его подбородок, не давая прервать поцелуй. Кудрявый тихо застонал в его губы, и отвечал со всей страстью, подчиняясь, словно заглаживая свою вину. Поумерив пыл, Григорий мягко прихватил его губы своими, зацеловывая грубость. Отстранялся он неохотно, и то только потому что все как-то затихли. — Не переусердствуй с другими, - усмехнувшись, негромко сказал Печорин. Он успокоился, откинувшись на спинку диванчика, и покрутил бутылку. Татьяна. Они солидарно улыбнулись друг другу, и... Поцелуй может быть вежливым?***
Конечно, это не могло продолжаться вечно. Удача дала осечку, и Аркаша сейчас чувствовал себя так, будто он "выиграл" в русскую рулетку, смотря на указывающее на него стеклянное горлышко так, будто оно сейчас выстрелит. Неплохо бы. Он еле поджал губы, слушая заполошный стук сердца, и поднял взгляд на Базарова. Кирсанов ожидал, что тот будет ухмыляться и вообще всем видом демонстрировать свою победу в их маленькой распре, но нет. Евгений был серьёзен и то и дело бросал взгляд на губы парня, однако терпеливо ждал. Аркадий встрепенулся, подобрался и наклонился к медику, ожидающе глядя на него. Сам по себе на щеках проступил едва заметный в темноте румянец, и Базаров тоскующе глянул на него. Они в ссоре всего ничего, а он уже чувствует себя истерзанным. Евгений неторопливо приблизился, и коснулся рукой щеки юноши, нежно водя по ней большим пальцем. Он немного приподнял лицо парня за подбородок, вынуждая посмотреть себе в глаза, и... Чёрт. Они повлажнели? Кирсанов отвёл взгляд, и сам подался вперёд, но замер в миллиметре от губ нигилиста, не найдя в себе сил преодолеть последние крохи расстояния. Теплое дыхание ощущалось на коже. Внутри Базарова всё ревело раненным зверем, от той беззащитности, сквозившей в каждом движении парня. Он нахмурился, и накрыл губы Аркадия своими, приникнув к ним, как странник в жару приникает к холодному источнику, утоляя жажду. Базаров жаждал этого юношу: всего, без остатка, жаждал его душу и тело, жаждал отдать ему всего себя, жаждал быть рядом, касаться и смотреть, слушать его восхитительный смех и приятный голос... Всё это взорвалось в его голове так ярко и отчетливо, что ему на мгновение показалось, что он ослеп. Их губы ощущались вместе так правильно. Евгений мягко прихватывал его малиновые, нежные губы своими, целуя так осторожно и чувственно, что Аркаша вновь почувствовал, как щиплет глаза и встаёт ком в горле. "Неужели нельзя было с этого начать?" - с горечью думает он. Он чувствует, как дышать становиться всё труднее и отстраняется, незаметно промаргиваясь. Базаров не убирает руку с его щеки. — У тебя здесь ресница... - говорит он негромко, пытаясь смахнуть непослушную. Смахивает, но не перестаёт гладить тёплую щёку, упрямо пытаясь заглянуть в глаза. — Евгений... - Кирсанов вздыхает, - прекрати, - и отводит рукой чужую ладонь со своего лица, а Базаров не может не думать о том, как мило смотрятся его тонкие, белые пальчики поверх его собственной руки, ничуть не изящной в сравнении с его. Медик отступает, возвращаясь на своё место, и Аркадий поступает также. Все остальные решили тактично промолчать, но взгляд Онегина обещал Базарову допрос с пристрастием. Что это вообще было?***
Все успели поцеловаться в самых немыслимых комбинациях, и это скоро всем наскучило. Было решено перейти к другой игре. — Как насчёт "Я никогда не...?" - предложил Володя, прислонившись к Аркаше. — А может пойдём спать? — вздохнула Софья, махая ладошками от жары, — очень уже хочется под ду-у-уш... — Поддерживаю, - отозвались Грушницкий и Раскольников практически в унисон. Переглянулись и улыбнулись друг другу. — Никто не против разойтись по спальнями? Уже... — Аркадий глянул на часы, и спокойно перевёл взгляд на ребят, — уже четыре часа, кажется, самое время. — Наконец-то, — тихо проговорил Печорин, но его никто не услышал. Аркаша отпустил замученного Петра отдыхать, и гости остались на его попечении. Они и не заметили, как большая часть прибывших разъехалась. Кто-то только собирался покинуть усадьбу, и перед выходом подходили попрощаться. Подошёл и Басманов. Неспешно, словно прогуливаясь, с дурманной улыбкой и блеском в глазах, Фёдор прошествовал к Грушницкому, и они обнялись. — Рад был видеть тебя здесь, дорогой, — танцор легко похлопал парня по спине, мягко улыбаясь. — Спасибо, - расслабленный Басманов будто сбросил с себя всю спесь. Ему очень шло. — Тебе спасибо, что пришёл, - Грушка искренне улыбнулся, но потом его взгляд переместился куда-то за спину парня и уголки губ медленно печально опустились. Глаза наполнились какой-то болью и, вопреки всему, упрямством. За парнем стоял Вулич, держа руки в карманах и смотрел с грустной улыбкой то на девочек, то на Грушницкого. Басманов тихо отошёл, уходя. Вулич не шелохнулся, поэтому подошёл Грушницкий. — Напиши, как долетишь, - негромко сказал он, с большим нежеланием осознавая, что не будет у него больше такого партнёра в танцах. Серб приподнял бровь, и обычно за этим следовал взгляд с хитрецой, но по-доброму, а сейчас... Уголки губ приподнялись чуть выше. — и не смей отнекиваться, говоря, что связь плохая, - пригрозил кудрявый. — Как скажешь, - не переставая улыбаться, проговорил Вулич. — Надо же, какой покладистый, - пробормотал ехидно Грушка, потупив взгляд. Когда подошли девушки, держаться стало ещё сложнее, и глаза отчего-то повлажнели. Вулич раскрыл руки, и все трое кинулись его обнимать. — Не смей пропадать, - продолжал говорить Грушницкий, и серб покивал, успокаивающе похлопав парня по спине. Соня тихо всхлипнула, и Таня отвела взгляд, потому что сама еле держалась. — Довольно, довольно... Ишь, погляди-ка, овечки волка провожают. Строгий голос Свидригайлова, до того тихо наблюдавшего за подопечными, сейчас не возымел никакого эффекта - все только притянули и его тоже, обнимая всей кучкой. Сам Аркадий Иванович выглядел так, будто был убит горем — потерять хорошего танцора для хореографа смерти подобно. А то и хуже. Свидригайлов отстранился первым, поцеловал в лоб девушек и Грушницкого, пожал руку Вуличу, и кинул перед тем, как выйти из зала: — Через пять-десять минут выезжаем, так что не затягивайте тут... Серб кивнул, слегка нахмурившись. — Я готов. — Ты готов, а мы нет, так что стой, - буркнула Татьяна, вновь приобняв мужчину, и тот вдруг улыбнулся так нежно-нежно, глядя на всех с семейной лаской. — Я ж ещё приезжать буду, вы чего... - только и сказал он, как Грушка и Соня одновременно выдохнули. — Питер надолго тебя запомнит, - легко улыбнувшись, произнёс парень, и Вулич благодарно кивнул. Они снова обнялись напоследок, серб пожал всем руки, благодаря за годы танцев, и направился к выходу, как вдруг остановился напротив Печорина, который смотрел на их прощальную церемонию. Грушницкий заметил в нем сочувствие до того, как он сбросил все эмоции, встречая взгляд серба. — Жаль расставаться, не познакомившись, - произнёс Вулич, — но так уж вышло. Присмотришь за ними? - понизив голос, негромко спросил он, намекая на танцевальную тройку. Григорий усмехнулся. — Ещё бы, - только и ответил он, но, решив что-то для себя, протянул руку сербу, наслаждаясь удивлением на его лице. Робко улыбнувшись, он уверенно пожал руку, смотря в глаза Печорина. — Našao je nešto u tebi...* - под нос пробормотал Вулич, покачав головой, но улыбаясь. — Да. Moju ljubav prema njemu,* - ухмыльнулся Печорин. Они тихо рассмеялись, и серб отошёл на шаг, - мягкой посадки, - пожелал Григорий, лукаво глядя на Вулича. — Счастливо оставаться, - он махнул рукой, и уже бодрее прошёл к выходу, на ходу проверяя время. Свидригайлов не любит ждать. Подошедший Грушницкий мягко прильнул к Печорину, и тот повернулся поцеловать его лоб. Танцор обнял его, вдыхая стойкий аромат одеколона, прикрывая глаза. Спокойствие. Приглушённые голоса навевали сон. Софья положила голову на плечо Тани, закрыв глаза, и та обняла её, целуя в макушку. Запах светло-русых волос не сбили даже часы танцев. Все стояли небольшой кучкой, переговариваясь. — Тань, ты же знаешь, где гостевое крыло? - спросил уставший Кирсанов. Татьяна улыбнулась, кивнув. — Прихватить парочку гостей? - хмыкнула она, и Аркаша немного смущённо покивал. Ларина тронула Софью, чтоб та подобралась. - Ну, ребят, пойдемте спать? Распрощавшись на ночь, Девушки прихватили Разумихина с Родей и отправились на третий этаж. Остались медики, Володя, Аркаша с Грушкой и Печориным. — Не присоединишься ко мне? - блондин коснулся локона поэта. Мягко. Нежно. Преступно очаровательный, ласка к нему читалась в серых глазах, заставляя парня краснеть. — Дурак ты, Онегин, - фыркнул Ленский, усмехаясь. Онегин прищурился, и ухмыльнулся. — Это "да"? — Да. Аркадий поджимал губы и еле заметно хмурился. Взгляд Базарова жёг спину. Подойдя к бармену, Аркаша достал бумажник, отсчитал нужную сумму, накинув сверху пару купюр, и отпустил парня тоже. На сегодня его работа закончена. Парни подождали его, и они вместе направились на второй этаж. Володя увёл медиков в сторону их комнат, чмокнув друзей в щеки и пожелав всем спокойной ночи. Базаров молчал. Грушницкий и Печорин остановились у двери в комнату парня. — Аркаша-а-а... - танцор поймал едва не прошедшего мимо них друга, и обнял. Аркадий прикрыл глаза и подумал: ещё чуть-чуть, ещё секунда этих теплых, невообразимо уютных объятий, и он рассыпется, не сдержится. Резко вздохнув, он отстранился, поцеловал друга в щёку на ночь и кивнул Григорию. Сил на слова не осталось. Печорин кивнул в ответ.***
Стоило Аркадию оказаться у себя, как он на ватных ногах дошёл до кровати и рухнул на мягкую постель. Несколько минут прошли в тишине. Стеклянный взгляд упирался в потолок. Щеку похолодил ветерок из приоткрытого окна, и парень поднёс руку к лицу, проведя ею по щеке. Мокро. Снова влажная дорожка. Глубоко вздохнув, он смахнул слезинки с щёк, и встал, собираясь принять душ. Когда он уже разделся по пояс, его отвлёк стук в дверь.***
—... и представляешь, что он мне говорит?! Я, дескать, благословения вашего прошу, чтобы ухаживать за вашим сыном! Ой, не могу! - Николай Петрович уже утирал слёзы с уголков глаз, смеясь от души. Негромкий, но искренний смех Павла Петровича приятно было слушать. — Как будто бы Аркадия остановило чьё-то мнение... - всё ещё посмеиваясь, выдыхал Николай Петрович. — Особенно наше, - фыркнул Павел Петрович, и братья вновь рассмеялись. — Забавный он, интересный... — Как знать, может он и вправду не так плох...