***
Самолёт приземлился в Белграде, мягко скользнув шасси по взлётно-посадочной, словно фигурист выехал на лёд. Стюардессы разрешили отстегнуть ремни безопасности, объявив об успешной посадке, и следом за ними бархатный голос командира воздушного судна оповестил их о том же, и салон самолёта разразился аплодисментами. Вулич хлопал, расслабленно улыбаясь: уставший после вечера, он измотался пуще прежнего в аэропорту, дожидаясь самолёта, но стоило ему увидеть, как красавец гордо выплывает к центру, он почувствовал себя так, словно уже летит, сбросив всё, что мешало ему подняться, мешало ему летать. Мечтательный, он сам себя опускал с небес на землю — зря. Лишь загнал себя в никому не нужные рамки. Остановившись посреди дороги, Вулич вдохнул полной грудью ночной с морозцой воздух, прикрыв глаза, не обращая внимания на толкучку, давая себе передышку. Он вернулся. Звуки словно стали единым приглушённым шумом на фоне, а мысли постепенно рассеивались из головы, делая её легче. Плечи расправились, словно Атлант позволил небу упасть, спина выпрямилась, и ноги уверенно повели его вперёд, к человеку, которого он должен навестить в первую очередь — его любимая жена. Путь лежал на кладбище.***
Утро в Марьино было тихим. К десяти часам оставшиеся на ночь гости разъехались окончательно, за исключением друзей Аркаши. Печорин сидел на первом этаже с хозяевами усадьбы и пил крепкий кофе, негромко переговариваясь. Грушницкий спустился к ним умытый, но всё ещё сонный и взъерошенный. — Доброе утро, — он поцеловал всех трёх мужчин в щеки, и умостился рядом с Григорием, стягивая его бутерброд. Мужчина пододвинул к нему тарелку. — а где Володя? И вообще все? — Он с медиками в саду, Базарову понравилась местная природа, а остальные уехали, за ними заехал Свидригайлов с час назад, — ответил Печорин, глядя на парня. Тот кивнул, и спрятал лицо, зевнув. — Ну, что за манеры... — с улыбкой растянул Павел Петрович, наблюдая за танцором. — Брось, Павлуша, ребята ещё уставшие, — ответил Николай Петрович, — Пётр, будь добр чаю, — попросил он, повернувшись к бодренькому мужчине (и как только сил хватает?). Тот кивнул и скрылся за дверями. — Аркадий ещё спит? — обратился уже к танцору. — Он в ванной, — качнул головой Грушка, откладывая наполовину съеденный бутерброд. Голова трещала нещадно, и он посмотрел на Григория, отчего-то задумавшегося. Тот его взгляда не заметил, продолжая глядеть в свою чашку. Кофе отвечать не собиралось. Усидеть на стуле было тем ещё испытанием. Для Грушницкого. Парень вздохнул, зевнул, и перебрался на диван позади стола, за которым сидели мужчины, сложив руки на подлокотнике и устроив на них голову, блаженно прикрыв глаза. Негромкая беседа возобновилась, и юноша почувствовал, как ощущение уюта разливается внутри, вызывая улыбку. — Ваш чай, — Пётр, святой человек, сам заварил ему зелёный чай с мятой и мелиссой. — Спасибо большое, — Грушка смотрел на чашку с чаем так, будто там амброзия, не меньше. — Всегда пожалуйста, — Пётр улыбнулся, передал блюдце с чашкой, и отошёл. Грушницкий вдохнул аромат свежего чая, и едва сдержал довольный стон, прикрыв глаза в удовольствии. Печорин сглотнул, вернув взгляд к Павлу Петровичу, который рассказывал ему об особенностях немецких автомобилей. Грушка переглянулся с Николаем Петровичем, и они синхронно пожали плечами, но Григорий, в отличие от них, понимал о чём речь, и отвечал с загорающимся интересом. К завтраку накроют только когда все проснутся и соберутся, так что времени было много. Когда Павел Петрович отодвинул допитый кофе, Николай Петрович глянул в окно. Солнце пробивалось из-за туч, красиво роняя лучи. — Как насчёт прогулки, друзья мои? — предложил он, поочерёдно оглядывая всех. — Нетушки, я на улицу ни ногой, — отозвался Грушка с дивана. Павел Петрович усмехнулся, поднимаясь с места. — Ну-с, я с тобой, братец, — он задвинул за собой аккуратно стул, — Григорий? Не составите нам компанию? — Прошу меня извинить, но я, пожалуй, откажусь, — он отставил свою чашку, улыбнувшись уголками губ. Кирсановы кивнули, ухмыльнувшись почти одновременно: — Эх, молодёжь... — Совсем сонные, видать измотались очень... Голоса отдалялись. Грушницкий встал, положил свою чашку на стол, и обнял Печорина сзади, целуя в щёку несколько раз. — Прости, мне пришлось оставить тебя... — виновато проговорил танцор, глядя на мужчину. — Всё в порядке, не беспокойся. Как Аркадий? Ему вчера явно было дурно, — Григорий спокойно посмотрел на парня, ожидая ответа. Он не злился, и в какой-то степени даже был готов к подобному: связь этих троих просто удивительна, и когда Грушик, уставший до чёртиков, внезапно сел в постели под утро, потирая глаза со словами "нет, он точно неспокоен, я чувствую его волнение...", Печорин не удивился, и просто кивнул тому, сказав, чтоб шёл к другу. Что утром, что сейчас в глазах Грушки читалась благодарность. — Он очень плохо спал, всё метался во сне, — парень вздохнул, присаживаясь на соседний стул. — еле заснул, так ещё и встал раньше меня. — Ну, дела-а... — задумчиво протянул Печорин, — мне кажется тут перенапряжение... — Да, скорее всего, — парень вздохнул, — и нервы. Он когда чувствует, что что-то не так, не может успокоиться. Не показывает этого, но мы-то знаем. Печорин не знает, что ответить, поэтому просто перетягивает парня на себя, усаживая на колени, и тот улыбается смущённо почти, льнёт к нему ближе. Григорий целует его, медленно, по-утреннему, изящно будто. — И вам доброе утро, — говорит только спустившийся Аркадий, садясь рядом с милующимися. Он уже попросил Петра подать кофе, и сказал, чтобы уже накрывали к завтраку. — Доброе, Аркадий, — говорит Печорин спокойно, отстранившись. Грушницкий смотрит на друга внимательно, подмечая замазанные тени под глазами — не хочет тревожить родных. — Sembri un fantasma. Amleto, per caso?* — Грушницкий тихо прыснул, глядя на друга, и встал с Григория, пересаживаясь на стул. Аркадий лишь закатил глаза и устало произнёс: — No, ma vicino ad essere Otello, la mia Desdemona. Troppo presto hai lasciato la mia camera da letto, l'infedele. * Танцор запрокидывает голову, заливаясь смехом, и невольно у всех остальных на губах появляются улыбки — слишком уж этот парень харизматичный и заразительный. Печорин смотрит на него, и видит в нём всё, чего ему так не хватало. Теперь есть. Теперь он спокоен, пока этот кудрявый, жгучий танцор с ним. Кирсанов незаметно посматривает на Григория, видит его взгляд, направленный на друга, и вдруг понимает, что не чувствует ревности. А ревновал он друзей постоянно, больше от того, что считал их предыдущих ухажеров недостойными, охраняя честь товарищей. Ленского, правда, не уберег, но тот и сам рад, а Грушницкий, имевший страсть только к танцам, охотником до постельных утех никогда и не был. Но на шее друга ещё едва заметны сходящие следы от зубов и засосов, а Печорин какой-то слишком спокойный уже довольно долгое время, хотя Аркадий знал, что тот даже универ посещал изредка, переведясь на свободное посещение, из-за нежелания находиться среди студенческих масс, легко раздражаясь в обществе. Иногда Кирсанов его очень понимает. — Рано? Мы проснулись и явились позже всех, бессовестный, — Грушницкий улыбается солнечно, и становится будто теплее. — Хорошо, наверное, знать итальянский, — спокойно говорит Григорий, как бы невзначай, и парни смеются, немного виновато смотря на мужчину. Хитрая ухмылка, на мгновение скользнувшая по губам, осталась незамеченной. — Извини, — в один голос произносят юноши, и Печорин ухмыляется. Ему, на самом деле, плевать на то, что он не понимает ни слова, но в штанах автоматически становится тесно от того, как звучит итальянский из уст танцора, и вот это накладно, особенно, когда они не одни. — Ладно, прощены, — быстро кидает Печорин, и смотрит на наручные часы, — схожу покурю, заодно проверю бензин в баке, и, как знает, прогуляюсь с хозяевами, — он поднимается, а Грушницкий вспоминает, что тот, вообще-то, не курит, но Григорий подмигивает ему, и уходит вальяжной походкой, оставляя друзей наедине. Кудрявый залипает на крепкую, ровную спину в белой рубашке, и боится скользнуть взглядом ниже. Хор-рош, паскудник. — Парис увидел Елену, всё, финиш, — присвистнул Кирсанов, усмехнувшись, и потянулся к тарелке с бутербродами с авокадо, — пиздец я голодный... — Аркаша, — пропустив слова друга, начал Грушницкий, — я надеюсь ты сегодня останешься дома, — приподняв брови и откинувшись на спинку стула. — Мм, — парень мотнул головой, пережевывая кусок бутерброда, — не, не могу, мне надо подготовиться, я вчера Чацкого видел, он знатно прихуел, когда я сказал, что эта параша, ну, доклад, готова уже, и освободил меня от домашки до конца года, теперь осталось доделать психологию и... — И ты сегодня останешься дома и проведёшь замечательный день в кругу семьи, а завтра придёшь к третьей паре, отдохнувший и свежий, — спокойно перебил его Грушка. — Нет, я не хочу так, это неорганизованно и вообще, я так ничего не успею... — Успеешь, Аркадий, тебе нужно отдохнуть. Ты не мог заснуть всю ночь, у тебя шалят нервы, а Володя у нас очень впечатлительный, и ты его явно пугаешь, мы не хотим, чтобы ты снова свалился с переутомлением, потому что оно того не стоит. Единственное, что важно — это ты, Аркаш, — он заглянул другу в глаза, понизив голос, глядя так проникновенно, что невольно сознание рассыпало весь остальной мир за пределом его взгляда. — Нет, — сухо ответил Аркадий, зажмурив глаза, для большей уверенности помотав головой, — нет, я не могу, я отвлекаюсь, когда работаю, мне так легче, Грушка, ты-... В голове ярко горели испуганные зелёные глаза Володи, его обеспокоенный голос и неумелые попытки привести его в чувство. Это было так давно, но он помнит до сих пор каждую крапинку в его глазах, и слёзы на своих щеках — не свои, Ленского. Он понимает, всё понимает, но по-другому не может. Тогда мысли возьмут вверх, и он поймёт, что ему действительно нужен этот человек, этот наглый, хамоватый, но нежный с ним медик, до которого удивительно долго доходит одна простая истина — Аркадий его любит. Кирсанов распахнул глаза. — Я останусь с тобой, хочешь? Я сделаю всё, что хочешь, Аркаш, только не изводи себя, пожалуйста, — Кирсанов не заметил, как друг подошёл к нему, и положил руки на его щёки, приподнимая его лицо. Аркадий вздохнул судорожно, накрыл руки танцора своими, и сжал их, уткнувшись другу в живот. Так хотелось разныться и захныкать, но он лишь крепко жмурился, пока друг поглаживал его по спине, освободив одну руку. — Не уходите сегодня, — пробормотал Кирсанов, — пусть и Печорин останется, но не уходите сегодня, останьтесь со мной... Грушницкий закивал, и прижал друга ближе: — Всё, что хочешь, Аркаш, конечно, мы останемся, а как ты думал-то? Всё будет хорошо, милый, — громко зашептал Грушка, смаргивая слёзы облегчения. Было больно видеть, как распадается его друг, брат почти. Кирсанов кивнул, не отрываясь от друга, и глубоко задышал, проморгавшись. Сердце билось, как бешеное, а в голове стоял звон, но лёгкость заполнила всю душу, когда он понял и принял две вещи: у него лучшие друзья на свете и... Медика он всё же любит. Блядство.***
Павел Петрович практически перехватил Печорина, едва тот вышел из дома, и они разговорились на добрые полчаса, уютно сидя в беседке, пока, наконец, не было решено: Печорин остаётся на ещё одну ночь, и они все вместе устроят шашлыки. Спрашивать остальных не имело смысла — если Павел Петрович что-то задумал, то так оно и будет. Печорин вдруг подумал, что это, может, и не плохо: городская суета выматывает и приедается, а в Марьино удивительно легко дышится... Глубокий вдох принёс с собой последний запах уходящей осени, и это успокаивает лучше всяких лекарств. Николай Петрович с лёгкой улыбкой поглядывал на мужчину, пряча её за чашкой чая — всё же холодало, пусть и не так ощутимо. Григорий думает, что пробежаться тут в дождь было бы незабываемым ощущением. Или в зиму, когда всё покроется серебрящимся снегом, или, напротив, в весну, когда природа начнёт просыпаться и распускать свои цветы и плоды... Тысячи образов и идей мелькают в голове, ворохом проносясь один за другим, но в каждом он видит, как поворачивает голову, и рядом стоит его танцор, тёплый или румяный от морозца, серьёзный или расслабленный, сонный или бодрый, но неизменно прекрасный, смотрящий на него в ответ коньячными, пьянящими глазами, которые навсегда остались в памяти Печорина. — Ну и задержались же вы, ребятки! Времени-то уже сколько, а вы не завтракавшие, пошлите-ка в дом, нагуляетесь ещё, — Григорий не заметил, как подошли медики с Ленским, который подошёл к Павлу Петровичу, устало положив голову на его плечо. Оставалось только удивляться этим отношениям: каждое движение веяло естественностью и доверием. Печорин подмечал все детали, и невольно ему вспоминался его отец... Вот уж дамский угодник и негодный отец. Кирсановы не такие. — У вас здесь замечательная природа, кажется, будто даже дышится легче, — озвучил недавние мысли Григория Онегин, — увы, к завтраку, мы не останемся, мы планируем навестить родителей Женьки. — Как же так? Неужели нет лишнего часика? — удивился Николай Петрович. Павел Петрович и Печорин молча подняли взгляд на друзей. Базаров держал руки в карманах пальто, невыспавшийся и без привычной ухмылки, он казался ещё серьёзнее. — Нам к вечеру уже нужно быть в городе, а до родителей где-то полтора-два часа, — Базаров говорил спокойно, но мыслями явно был не здесь — его, в отличие от других, окружающая обстановка душила. А может, душили мысли. — извините, — добавил он, подняв взгляд потускневших глаз, и Николай Петрович внутренне содрогнулся. Парня будто выключили. — Ну, что ты, родители это главное, жаль, конечно, мы только-только надумали шашлычков нажарить, может, всё же задержитесь? — Николай Петрович слегка нахмурился, расстроенный. Чувствовалось, что не всё гладко, и ему это не нравится. — Нет, простите, нам пора, — качнул головой Базаров. — Ну-с, приятно было познакомиться! Благодарю за гостеприимство, мне ещё долго будет сниться этот райский уголок! — воодушевлённый Онегин хлопнул в ладоши, потерев их. Спалось ему просто необыкновенно, хотя он обычно долго ворочается на новом месте, но что-то подсказывает ему, что дело не в уютной кровати, а в Володе, с которым они целовались до самого утра, как какие-то школьники. От одних воспоминаний на губы лезла улыбка. Ленский словно понял, о чём тот думает, и поджал губы, сдержав такую же мечтательную улыбку. Какой Онегин невозможный. У ворот уже стояло авто с водителем, и прощание слегка затянулось, потому что блондин вдруг разговорился с Григорием, едва сдержался от того, чтобы не зацеловать Ленского, но тот лишь приобнял его, легко поцеловав в щёку. Приобнял и Базарова, похлопав по плечу, и Евгений не смог не улыбнуться этому парнишке. Всё же его другу повезло. Медики пожали руки старшим Кирсановым и Печорину, который всё же не сдержал немного тоскливого взгляда на уезжающую машину, потому что, ну, они бы с Грушкой тоже могли уехать и провести день вместе, но... Володя ухмыльнулся, и подтолкнул Печорина в сторону дома: — Зато мы шашлычков поедим, — сказал Ленский, улыбнувшись, и Григорий признал, что аргумент действительно железный, кивнув с улыбкой. Зато они шашлычков поедят. Стол к завтраку был накрыт, а парни тихо сидели на небольшой софе, обнявшись, и дожидаясь остальных. Расслабленные, они перевели взгляд на вошедших, невольно глазами пересчитывая их. Недосчитались двоих. Ленский кивнул друзьям, и махнул рукой, мол, они уехали. Аркадий ломано усмехнулся, и выдохнул. Наверное, так лучше. Он не представляет, как бы сидел с ним за одним столом, когда напряжение между ними, холодное, с фантомным запахом озона, словно искрится. Да, так явно лучше. Завтрак прошёл под щебет Володи о прошедшем празднестве, иначе это и не назвать, и обсуждении предстоящего барбекю, как назвал это Павел Петрович. Модник чертов. Аркадий молча ел, запивая чаем, Грушницкий негромко переговаривался с Григорием, предложившим выехать просто утром пораньше, чтобы успеть к танцам парня. Грушницкий не против, но предупреждает, что проспит всю поездку. Печорин только улыбается, и говорит, что это вовсе не проблема и во сне он очень милый. У Ленского глаза блестят романтикой, как не блестели уже очень давно, только затуманенные поэтичной мечтательной дымкой, а сейчас они ясные, как никогда, и губы не устают улыбаться, хотя все они поспали всего ничего. Аркаша смотрит на всех, спокойно, даже слегка отрешённо жуя свой бутерброд с красной рыбой и авокадо, и оглядывает каждого по очереди: отец с дядей сидят напротив друг друга во главах стола, Фенечка по левую руку от Николая Петровича, и взгляд у неё тоже какой-то яркий, а папа рядом с ней будто моложе, искрящийся Володя и умиротворённые Печорин с Грушницким, которые наконец сошлись, как что-то неизбежное, как две части чего-то большего, но целые сами по себе, дядя, всегда собранный, как аллегория к этикету, но Аркаша знает, что с домашними он может позволить себе некоторую вольность, и для чего тогда ещё семья, если не для этого? Аркаша смотрит, и не замечает, как начинает улыбаться уголками губ, осознавая, насколько он рад, что его окружают эти люди. Чувствуется долгожданное умиротворение, и время будто замедляет свой бешеный бег: здесь у него куча времени, все часы, минуты и секунды мира принадлежат им. Выдохни. — Пап, —вдруг зовёт негромко Аркадий, — а что с бассейном? В доме есть этажи не только вверх, но и вниз: спуститься по лестницам в отдельный мир, пройти дальше по коридорам и остановиться перед массивными, узорчатыми дверями, за которыми скрывается бассейн в нежно-голубых тонах, с мраморными статуями, которые ещё их прадедушка заказывал у итальянского скульптора. Распахнуть эти двери, чтобы окунуться в это ложе Посейдона, и забыть о всех тревогах, нырнув в лазурь. Мысленно Аркадий уже там. — Недавно, кстати вычистили там всё, можете сходить искупаться, я сейчас попрошу, чтоб разогрели помещение, — ответил Николай Петрович, потрепав сына по плечу, и тот прикрыл глаза, довольный. — Спасибо, папуль, — говорит, и допивает чай, отставляя чашку с блюдцем. — Не вопрос, сынок, — ласково хмыкает Николай Петрович, подзывая Петра. Ему точно поднимут зарплату.***
Онегин болтал с водителем, удивительно бодрый, и Базаров бы порадовался за него как следует, но сейчас он просто... В вакууме. Ни единой мысли в голове, лишь застывший взгляд Аркадия после их поцелуя, и, будь на то воля самого Базарова, он бы всё отдал, чтобы вернуться к моменту, когда их губы соприкасались, когда Аркадий, забывшись, ответил ему, будто позабыв их дурацкую ссору, и ведь правда дурацкая, но что теперь поделаешь. Надо исправлять. Блондин всё же выдохся, и задремал, привалившись боком к Базарову, пока сам Базаров отчего-то глаз сомкнуть не мог. Отчего-то. Действительно. Веки были тяжёлые, глаза горели, как при температуре, и показалось вдруг, что это лихорадка, болезненная перемена от холода к жару, но тело его было в порядке. Ныла душа. Базаров прислонился лбом к стеклу, прикрыв глаза от остужающей прохлады. С минуту он был не в силах оторвать голову от окна, но дороги были не самыми ровными, и пришлось выбирать между мягким подголовником и сотрясением мозга с последующими осложнениями. Он же не идиот, право слово. Онегин на его плече вздохнул, не открывая глаз, и продолжил дремать.***
Печорин остался со старшими Кирсановыми, пусть Грушницкий и убеждал его спуститься с ними к бассейну, но тот отвертелся следующим разом. И не говорить же, что он не уверен, что сдержится при виде мокрого Грушика. К тому же, компания Кирсановых оказалась ему внезапно по душе, и он обсуждал, как лучше мариновать мясо, чтобы оно осталось сочным. Пока выигрывали его рецепты, но Павел Петрович не хотел сдавать позиции. Печорин заразился духом соперничества, и с чувством рассказывал, как будет вкусно, если добавить чесночку, немного красного вина, и специи именно этой марки... Оставив их со своими стариковскими спорами наверху, ребята спустились к бассейну, откуда уже веяло приятным теплом. Раздетые до плавок, в халатах, они сидели на креслах, и Аркадий открывал бутылку вина. О этот многообещающий звук, когда пробка выходит из бутылки, и оттуда тянется дымок нежнейшего аромата, от которого глаза сами закрываются в наслаждении. Или они просто алкоголики. В воде было приятно. Было тепло, лазурная рябь успокаивала глаз, и нырнуть полностью не давали только бокалы, впрочем, быстро допитые. Аркадий был между парней, которые разминали и оглаживали его тело, целуя в щёки с каждой стороны. — Я один помню, что вы оба в отношениях? — вздохнул Кирсанов, и чуть улыбнулся. Было приятно, и мышцы так расслаблялись... — Конечно нет! — хором фыркнули ребята, — к тому же, с тобой невозможно изменять... — Это предъява?! — Аркаша поднял брови в удивлении, — "Слишком порядочный любовник"? — Да. Просто констатация факта, — спокойно ответил Грушницкий, — к тому же, никто никому изменять не собирается. Расслабь булки, прошмандовка, — и шлепок по прикрытым плавками булкам друга вышел с брызгами. Эффектно. Володя рассмеялся откинув голову. — Вот засранец, — Аркадий подхватил смех, и прислонился спиной к груди Грушницкого, который чмокнул его в висок. Невероятно тактильный парень. — Итак, — Ленский потёр ладошки, — кто хочет нырнуть? А потом он сделал это... Резко притянув к себе Кирсанова, он крепко обхватил его и ринулся под воду. Вода словно оторвала их от всего мира на короткое мгновение, и Аркаша был дезориентирован буквально несколько секунд, до того, как расслабиться и улыбнуться другу под водой, показывая ему средний палец. Ленский снова рассмеялся, и вынырнул. — Сделаешь со мной что-то подобное, и ты вернёшься к своему Кену пациентом, — спокойно предупредил Грушка друга, увидев хищный взгляд поэта на нём. Тот разочарованно вздохнул, но всё равно прилип к другу, куснув того в плечо в отместку. Грушницкий ухмыльнулся, и перекинул того в воду, ныряя сам следом. Аркадий не переставал улыбаться.***
Жар. Везде был чертов жар, и казалось, что он в огне. Геенна огненная настигла его. Базаров вымученно простонал, метаясь по постели. Кости ломило так, будто по нему проехалась фура, глаза горели, отдаваясь резкой болью от света. Взмокший, Евгений цеплялся пальцами за простынь, в бреду шепча что-то. Сначала Онегин готов был расплакаться, но они были у родителей Жени, а его отец матёрый медик, перед которым не хотелось терять лицо, и вообще, он тоже не пальцем деланный, и готов к тому, что люди могут заболеть. Да, только любые другие, а не его близкие. Они приехали к старшим Базаровым спонтанно, и те были приятно удивлены визитом. А потом Базаров ("Енюшка, сынок, что с тобой?") чуть не упал в обморок, перепугав Арину Власьевну. Василий Иванович и Онегин довели того до его комнаты и уложили на кровать - тот весь горел, а градусник показал 39.2. В доме на долгое мгновение стало мертвенно-тихо, и Онегин испугался этой тишины так сильно, что его чуть не накрыла паника. Так тихо было, когда расстреляли родителей, и он стоял там, оглушенный, пока волна звуков не затопила его.. Так тихо было, когда он понял, что дядя не дышит. Так тихо было, когда он не мог сомкнуть глаз, вслушиваясь в эту холодную тишину. Так тихо... Базаров хрипло выдохнул, и блондину будто отрезвляющую пощёчину дали. Базаров живой, хвала богам, и хрен ему, а не смерть. С того момента все закрутились. Василий Иванович сбил температуру, Базарову стало намного лучше (по его словам, однако ему никто не верил), но тот всё же был приговорён к постельному режиму, и Онегин сидел у его кровати, чтобы проследить за соблюдением строгого наказа. А ещё вовремя мерить температуру. Блондин говорил обо всём сразу, лишь бы не думать, что однажды он уже смотрел так за дядей, и того это не спасло. Онегин прерывается, когда видит внимательный взгляд друга. Громкие звуки раздражают Базарова, особенно с такой головной болью, но тот просто молча слушает весь порывистый бред (хотя бредить тут должен он), давая выговориться. — Со мной всё будет в порядке, Жень, — говорит негромко Базаров, найдя руку друга. Она холодная, как и всегда, но сейчас прохлада так успокаивает, что Базаров просто легко сжимает ладонь друга, прежде чем отпустить её. — Знаю, — Онегин опускает взгляд, хмурясь, — но ничего не могу с собой поделать.***
В Марьино всегда своя волшебная атмосфера. В каждом уголке усадьбы, в каждом закутке, везде - кажется, будто дышится легче, живётся счастливее, спится крепче, да и солнце светит ярче. Само место даёт сил, чтобы... Держаться на плаву. Аркадий лежит на воде с закрытыми глазами, спокойный, как никогда. Его тело только-только отпускает волна волнений, накрывавшая его всё это время. И зачем надо было столько переживать из-за всего?... Тело немного покачивается на поверхности, чувствуется каждая секунда, которая наконец-то замедляет свой бег. "Это так забавно, - думает Кирсанов, - так забавно, что можно было просто выдохнуть, замереть на мгновение, дать себе передышку, чтобы осмыслить всё трезво, а не по-сучьи со своим вечным раздражением. Нужно просто отдохнуть... А потом поговорить с Базаровым." Ленский и Грушницкий сидели на краю, болтая ногами в воде, и болтая негромко о выступлениях танцора. Их голоса приятно отдавались тёплыми переливами в самом сердце. Или это вода так окутывает... Аркадий почувствовал, что засыпает, и перевернулся, снова нырнув напоследок, перед тем, как запрыгнуть к друзьям. — Я спать хочу, девчули, — Кирсанов укладывает голову на плечо Грушки, который оборачивает его полотенцем. — Тогда пошли, проводим тебя, — ответил Грушницкий, и поднялся, протягивая руки друзьям, помогая им встать. Коридоры пусты, а в доме царит приятная, расслабляющая тишина. Друзья идут молча, изредка говоря что-то незначительное, с полуприкрытыми глазами, и лёгкими улыбками, тронувшими уголки губ. Спокойствие. Аркадия укладывают спать, чмокнув в лоб, укрыв одеялом, зашторив окна, и прикрыв тихонько двери. Миссия выполнена. — Куда сейчас? — шёпотом спрашивает поэт у друга. Грушка кивает на окно, и Ленский поднимает правую бровь, мол, ты серьёзно? — Пока там не началась настоящая адская кухня, стоит хотя бы посмотреть на бой двух Гордонов Рамзи, — хмыкает Грушка, ухмыльнувшись по-доброму. — Я думал, ты скажешь разнять их, — хихикает Володя, пихая фыркнувшего смешливо друга в бок. — Ну уж нет, я хочу на это посмотреть.***
Едва машина Свидригайлова остановилась у подъезда дома девушек, Софьи и след простыл — та поспешила воссоединиться с жестоко прерванным сном. Аркадий Иванович и Татьяна пили чай на кухне. Тихое утро было сродни затишью перед бурей. Зашторенные окна на кухне словно светились, сдерживая лучи; негромкий разговор давался с трудом. — Он не согласится на нового партнёра, — Таня смотрит точно в глаза, и от этого взгляда не убежать. — Значит будет танцевать с тобой, — говорит резко Свидригайлов, и сам же поджимает губы, качая головой, — прости. — Ему нужно больше, вы же знаете, — вздыхает тихо девушка, — Вулич уехал очень невовремя, а найти ему замену в короткие сроки просто немыслимо, ни у кого нет такой поддержки. Его руки ни разу не дрогнули за всё время, что он подхватывал Грушницкого, не говоря уже о нас. Думаю, стоит присмотреть кого-то из старших, а не искать в одногодках. Свидригайлов покивал головой, соглашаясь — он думал об этом. Аркадий Иванович проводил Вулича, и он не смел признаться даже Татьяне, которой доверял все свои мысли и сомнения, что просидел в машине ещё час, после того, как самолёт Вулича скрылся в небесах. Отцовское переживание сковало его сердце, а в голове лишь картинка измученного лица его некогда подопечного. — Мы справимся, — говорит уверенно, потому что другие варианты невозможны, — не переживай попусту и не забивай голову. С Грушкой я на первое время вопрос уладил: он снова будет вести уроки для младших групп, но он пока не в курсе. А вы с Софьей готовьтесь к выступлению на следующей неделе, у театральных может быть замена, я вписал ваши имена. Ларина помолчала с минуту, как вдруг вспомнила что-то: — А что с Зарецким? Аркадий Иванович поднял бровь, отвлёкшись от мыслей. Чёрт, ещё же Зарецкий. — Я договорился, что наша группа приедет в его академию летом, потому что у вас учёба, а он просто напыщенный индюк, который может и подождать. У нас есть время, чтобы собраться нормально, и показать им, что такое настоящий танец. — Вот и славно, — слегка улыбнулась Татьяна, и Свидригайлов улыбнулся в ответ. Все проблемы решаемы.***
— Che bello*, — выдыхает едва слышно Грушницкий, чувствуя горячий язык на своей шее, и тёплые губы, зацеловывающие места лёгких укусов. Печорин не знал, что это значит, но был с ним согласен. У них было задание: принести мясо с летней кухни, но что-то пошло не так (очень так), как только дверь за ними захлопнулась, погрузив в полумрак, и они оказались в объятиях друг друга. — Ох! — Григорий припёр парня к стене, подхватывая под бёдра, и целуя. Голодно и жадно. Грушницкий приглушённо стонет в поцелуй, и жалобно всхлипывает — завестись ему ничего не стоит. Как и, в прочем, Печорину. Грушка плотнее обхватывает мужчину ногами, вжимаясь в него всем телом, и двигает бёдрами, потираясь, чтобы в следующее мгновение запрокинуть голову с протяжным стоном. Коньячные глаза зажмурены, ресницы отбрасывают тени, брови сведены в желании, алые, зацелованные губы маняще приоткрыты. Григорий поверить не может, что поймал языческого бога в свои руки. И всё же они задержались, их явно ждут, а если они продолжат в том же духе, то рискуют быть увиденными в самый пикантный момент. Чего, естественно, нельзя допустить. Печорин выдыхает через нос, стискивает зубы, ибо отпускать парня вот вообще не хочется. Никогда. Но он всё же осторожно опускает его обратно на ноги, и отстраняется, вдыхая полной грудью, не видя ухмылки Грушницкого. А стоило бы заметить. Танцор качает головой, разворачивает Григория, прижимая его к стене, и порывисто целует, накрывая рукой его выпирающую ширинку, плотно проводя по ней ладонью, обхватывая и массируя шаловливыми пальцами. Видят боги, Григорий просто охуел, и поэтому не мог сдвинуться с места. Он застыл, не в силах ответить на поцелуй, и Грушницкий прикусил мужчину за подбородок, запуская вторую руку под рубашку, скользя по торсу. Каков скромник. Печорин улыбается легко, прикрывает на мгновение глаза, наслаждаясь прикосновениями, и вновь подхватывает кудрявого засранца, сажая его на столешницу. — Продолжим, когда будем наедине, — говорит спокойно, и коротко целует танцора. Мясо, мясо, где там было мясо? Печорин оглядывается, и находит пропажу слева от печки. — Кажется, нас здесь и так двое, — оперевшись на ладони, и глядя в потолок, говорит Грушка, — раз-два, что не понятно? — фыркает он себе под нос. — Тебе помочь? — Да, захвати овощи, они в синей миске. Грушницкий подхватывает небольшую миску, ухмыляясь: — Она такая тяжёлая, поверить не могу, что ты заставляешь меня её нести, — сарказм так и льётся из его очаровательно зацелованных губ. Печорин хмыкает, скрывая хищную ухмылку, азартную почти: — Язвительный засранец вернулся? — Он никуда не пропадал, — фыркает танцор, — ты сам решил, что отношения со мной — это неплохая идея. — Думаю, это лучшее, что я когда-либо делал, — в тон ему отвечает Григорий, и коротко целует парня, перед тем, как открыть дверь прямо перед носом Ленского. — О, слава богу! За это время можно было уже трижды потрахаться. Я думал, вы умерли! — нетерпеливо восклицает поэт, вытягивая парней из кухни. — Так мы должны были умереть или заняться любовью? — спрашивает Грушка, пока Печорин морщится. Серьёзно? — Скончаться. Грушницкий моргнул, осознавая всю плачевность положения, пока Ленский довольно скалился. Григорий подумал, что было бы неплохо, если бы его похоронили вон под той яблоней. — Мерзость, — наконец отвечает Грушницкий, кривясь. — Абсолютно отвратительно, — кивает Григорий. — Буквально худшее, что я слышал в своей жизни, а ведь я два года спорил с Григорием, — продолжает танцор, кладя свои овощи на стол. — Поразительная гадость, — Печорин кладёт громадный таз с мясом рядом с миской с овощами. — Омерз-... — Ладно-ладно, я вас понял, — закатывает глаза Ленский, — но мне же нужно было вас как-то отвлечь, — о, Грушницкий не раз припомнит ему эту ухмылку. Григорий и Грушка хмыкнули одновременно, и Володя обвинительно глянул на них. Ну что за парочка?***
— Нет. Разумихин остановился, не донеся бутерброд до рта буквально каких-то пять сантиметров, и удивлённо-непонимающе вскинул брови. — Ты не будешь это есть, — сложив руки на груди, продолжал хмуро Родя. Дмитрий посмотрел на свой бутерброд, не понимая, что, чёрт возьми, с ним не так? Нормальный бутерброд. Должен быть вкусным, если ему повезёт и он всё же сможет его попробовать. — Но почему? — он правда не понимает. Родион выразительно посмотрел на смесь какого-то дикого извращения кулинарии. Ему что, правда придётся объяснять это? — Потому что, — начинает он терпеливо, — я не уверен, что хоть кто-то сможет выжить после этого чудовища, — он хмурится ещё сильнее, — даже ты, со своим неубиваемым желудком, а я не хочу овдоветь так рано. — Но что, блин, не та-... — Ты положил туда шоколадную пасту, рыбу и солёный огурец! — вспыхивает Родя, назвав всё, что разглядел в этом месиве, но он уверен, там, под всем этим набором продуктов, который предназначен быть вкусным отдельно, а не вместе, есть что-то ещё, и он не хочет знать, что именно. Он привык, что вкус Разумихина, как у вечно беременной женщины, но это? — Это вкусно, просто попробуй! — Разумихин искренне верит в своё творение, что Роде даже завидно (на самом деле нет, он не может завидовать человеку, у которого в руках нечто подобное). — О, так ты решил прихватить меня с собой? Как мило с твоей стороны, дурень, — закатывает глаза Раскольников, и подходит к холодильнику, чтобы сделать нормальный бутерброд, от которого никто не умрёт. Такой у него план. — Да ладно тебе, — фыркает Дмитрий, и снова тянется к своему бутерброду, но Родион оборачивается как раз вовремя, и рыкнув про себя, в последний момент выхватывает кулинарного ублюдка, вознамерившегося убить его парня, и выбрасывает это в мусорку. Разумихин моргает, и Раскольников только тихонько подкладывает ему другой, более вкусный и безопасный бутерброд, но тут Дмитрий щурится, недовольно глядя на него. — Я хотел свой, — упрямо говорит он, отодвигая тарелку с подставным бутербродом. — Он весь твой, — великодушно заявляет Родя, махнув рукой, и собирается сделать ещё один, потому что успел проголодаться. Так утомительно уговаривать парней не травить себя. — Мой был вкуснее, а в этом нет ничего оригинального, банальщина и посредственность, уверен, он на вкус, как общественное мнение. То есть, дерьмо, — Дмитрий не жалеет о своих словах вплоть до того момента, как Родя напрягается и замирает. А потом он медленно оборачивается, и Разумихин думает, что если ему и было сегодня суждено обосраться, виной тому будет отнюдь не жестоко умерщвлённый бутерброд, а вот этот пронзительный взгляд Родьки, и его тихий, твёрдый голос, пропитанный неверием: — Что, блять? — Родя поднимает брови в удивлении, и выглядит умилительно-забавно, но и знание того, что ему сейчас пиздец, не даёт Дмитрию вполне насладиться этим, однако это не удерживает его от маленькой улыбки, — Я тебе буквально жизнь спас, но ты решил обосрать приготовленный мною бутерброд просто, потому что это нечто адекватное, а не очередная токсикозная хуйня?! А может ты просто сходишь на хуй?! — ох, ладно, он определённо завёлся. Разумихин мечтает сначала думать, а не говорить: — Забавно, ведь именно ты тот, кто регулярно ходит на хуй, —хмыкает, и лишь спустя мгновение осознаёт, что наделал. "Предохранители сняты, тормоза отрезаны, это тупик, тупик", — думает Дмитрий. Только посмотрите, кто вспомнил, как это делается. Три... Два... Оди-... Родя стоит с широко распахнутыми глазами, в которых один оттенок злости сменяется на другой. Разумихин разумно решает не дожидаться своей смерти, поэтому он хватает бутерброд, потому что он всё ещё голоден, и убегает со всех ног, слыша, как ругаясь и матерясь, за ним бежит его смерть.***
Воздух в комнате словно накалился. По лбу стекла капля пота, проскальзывая от уголка глаза, начертив слезу. Молчалин прикрыл глаза, откинув голову. Припухлые губы открылись в немом стоне наслаждения, и он положил руку на голову Чацкого, слегка надавливая, и тот взял глубже, тесно проводя языком по члену парня. Ладони Александра поглаживали бёдра парня, пока он двигал головой, вновь и вновь вбирая член в рот, довольно щурясь от каждого вздоха и стона Алексея. Они встретились глазами, и Молчалин на мгновение потерялся в пространстве, вновь прикрыв веки. Ладони на его бёдрах подтянули его ближе, и шире развели ноги. Щёлкнула крышка смазки, и скользкие пальцы огладили юношу меж ягодиц. Два пальца прошлись по нежной коже вокруг входа и мягко проникли внутрь, преодолевая расслабленные мышцы. Молчалин громко выдохнул, приподнявшись и устраиваясь удобнее. Язык Чацкого был повсюду, оставляя жаркий след и мимолетный шлейф дыхания от головки до покрасневшего входа. Собственный член налился кровью, и он ухмыльнулся, вспомнив шутку преподавателя по древнегреческому ("историки будут всю ночь, главное остановите вовремя, чтоб не повторить судьбу Содома и Гоморры"), параллельно думая, что их-то никто не останавливает. И плевать, если мир рухнет. Его мир сейчас сладко стонет, пока Чацкий грешит между его ног. Тепло разлилось внизу живота, скрутившись в тугой узел, когда Молчалин тонко простонал, едва его пальцы коснулись простаты, огладив её. Александр поднял взгляд, медленно выпустив член с налитой, красной головкой изо рта, и с замиранием сердца жадно впитывал открывшийся вид: в жёлтом свете настольной лампы, оттеняющем все изгибы тела, выделяющем мышцы, Молчалин казался нереалистичным. Такие гордо красуются на картинах эпохи Возрождения, а не в кресле гостиной их квартиры. Восхищённый взгляд был таким явным, что он мог закрыть глаза и те бы всё равно искрились, как искрится мозг Алексея, когда он в сладострастной муке прикусывает губу, и тянет руку к Чацкому, зарываясь в его волосы и приближая его лицо к паху, вскидывая в нетерпении бёдра навстречу, одновременно насаживаясь больше на пальцы, и прерывисто выдыхая. Рука настойчивее притягивает мужчину, и тот ухмыляется, вытаскивая пальцы, чтобы вставить уже три, и наконец вновь склоняется над жаждущим парнем, заглатывая сразу наполовину, принимаясь трахать его пальцами и интенсивно двигать головой. Молчалин вскрикивает, жмуря глаза, и в наслаждении длинно стонет, не заметив, как сжал в кулаке русые, с тёмными переливами, пряди. Его хватает не на долго — пальцы попадают точно в точку, член скользит в горячее горло, а волосы в руках дарят контраст своей мягкостью, и он громко вскрикивает, вскинув резко бёдра, кончая в рот мужчине, с лица которого, кажется, так и не сошла сытая ухмылка, ставшая мягкой улыбкой. Он всё проглотил. Алексей дышит судорожно, чувствуя заполошный стук сердца во всём теле, и думает, что дни воздержания того стоили. Чацкий отёр губы салфеткой, отбрасывая её куда-то в сторону журнального стола, к остальным собратьям. У него самого крепко стояло, и бездействие было смерти подобно. Мужчина глянул Алексею в глаза, и не отводя взгляда, наклонился вновь, проводя носом по тонкой коже с внутренней стороны бедра, очерчивая её языком, и прикусывая, несильно прихватывая зубами. Дунул на порозовевшую кожу и двинулся ниже, целуя и вылизывая парня, рукой вновь потирая между ягодиц. Молчалин слабо застонал, прикрыв в бессилии глаза, и двинулся бёдрами навстречу, пытаясь поймать пальцы мужчины. Член снова налился кровью, окрасив головку насыщенным красным, что та походила на мак, с каплями росы. — Αλέξανδρος, *— тянет Алексей, жмурясь и вздыхая. — Ναι αγάπη μου? *— отзывается тот, улыбнувшись. Молчалин вздыхает тихо, и смотрит с такой нежностью, что дух внутри скручивается в спирали, а затем ласково проводит рукой по щеке, выше, и цепляет очки, стягивая их наконец. — Ας κάνουμε έρωτα. * — произносит он, глядя точно в глаза, и Чацкого как околдовали — тот лишь кивает, и тянется вверх, припадая к губам парня, неистово целуя и сминая. Молчалин лишь прерывисто, едва слышно выдыхает, хмуря брови и жмурясь, когда Чацкий постепенно входит в него. И наконец расслабляется.***
Аркадий просыпается, когда первая партия шашлыков только-только ножом стягивается с шампуров (то есть, очень вовремя), и слышит, как бурлит в его желудке. Он ужасно измотался за последние дни, и впервые чувствует, что действительно хочет есть, а не потому что так надо. День начинается вполне охуенно. Ещё бы заткнуть голосок, что нашептывает: "Как там Евгений? Не мог же он просто из обиды так уехать, что случилось?", но сегодня — нет. Сегодня его день: он поспал, поел, искупался с друзьями в бассейне, после которого снова поспал, и сейчас намеревается снова поесть. Это ли не лучший день? — О боги, как вкусно, — отзывается он, едва сочный кусок оказывается у него во рту, — я продам душу за этот шашлык... — Я, наверное, откажусь, — отзывается Печорин рядом с ним, который накладывает Грушницкому поджаренных помидоров. В углях ещё готовится картошка, на которую танцор сразу положил глаз. Ленский со старшими Кирсановыми расположился в беседке за столом, как нормальные люди, а Грушницкий с Аркашей устроились на скамейке, рядом с тёплым мангалом. Печорин здесь за старшего. — Ещё бы ты согласился, — фыркает Грушка, шутливо пародируя ревность, и Григорий ухмыляется, подмигивает ему, и вдруг мажет испачканным в углях пальцем ему по носу. Танцор распахивает глаза, соображая, что тот сейчас сделал, а Аркадий взрывается смехом, едва не сползая со скамейки. Грушницкий моргает медленно, и даже в шутку разозлиться не может, потому что Печорин смотрит шкодливо, улыбается и выглядит так ярко, что он готов позволить ему перемазать всего себя, лишь бы он оставался таким как можно дольше. Поэтому Грушницкий откладывает тарелку, поднимается, оказываясь напротив Григория, и просто целует его, мягко скользя языком по губам. А потом незаметно протягивает ладонь Аркаше, в которую тот вкладывает уголёк из огромного пакета у мангала, и сжимает руку, раздавив уголь, от души испачкавшись. Коротко поцеловав мужчину несколько раз, парень немного отстраняется, и негромко говорит: — Засранец. В следующее же мгновение на щеке Печорина остаются чёрные угольные линии от пальцев танцора. Мужчины в беседке тихо смеются, но Ленский так не скромничает, и смеётся так громко, что случайно ударяется головой о деревянную балку, и от этого начинает смеяться только сильнее. Кирсанов, увидевший всё, всё же сползает со скамейки, почти задыхаясь, а Печорин только качает головой, негромко посмеиваясь, глядя на довольного донельзя Грушницкого, и возвращается к шашлыку, чувствуя как его обнимают со спины.***
— Митя, — фыркает недовольно Раскольников, — Мить, мне дышать нечем, выпусти меня, — волосы лезут в лицо, а он их даже сдуть не может: настолько Дмитрий прижал его к себе. — Нет, — мотнул головой Разумихин, — если отпущу, ты втащишь мне. Обнимашки лучше насилия. — Это насильственные обнимашки, я уверен, что не чувствую свою левую ногу, которую ты держишь в боевом захвате, — хмыкнул Родя, — и мне всё ещё сложно дышать. — Тебе кажется, — говорит спокойно Разумихин, — обнимашки не могут быть насильственными. Я же обнимаю тебя с любовью. — Попроси выгравировать это на моём могильном камне, —закатывает глаза Родион, и утыкается виском Дмитрию в грудь, вздыхая, — не буду я драться. "Как будто в этом есть толк", — добавляет мысленно. — Точно? — недоверчиво переспрашивают сверху: Родя минут десять говорил, как будет расправляться с ним, и даже привёл в пример законы пресловутого Хаммурапи, будь ему неладно. — Да точно, точно, — и для пущей уверенности тянется, и целует своего медведя куда-то в горло (уж куда достал). Разумихин выпускает лишь наполовину, дает парню выпрямиться, и тут же подхватывает его, целуя в губы. Раскольников в месть прикусывает его нижнюю губу, сразу же проводя языком, и зарывается в длинные кудрявые лохмы (которые тоже тянет чуть сильнее обычного). Дмитрий улыбается сквозь поцелуй: его гордый нрав переживёт всё на свете.***
Фенечка, уставшая, но взволнованная, присоединилась к ним, когда на столе уже дымились шашлыки с овощами. Как оказалось, (а Аркаша был не в курсе), она помогает реставрировать участки вне и внутри усадьбы, падшие от неумолимой силы времени. И пришла она с картиной в руках, накрытой полотном, стесняясь и не решаясь показать её. — Фенечка, ну не томи, милая, — Николай Петрович любопытно поглядывал на холст в её руках, — что же нашла? Любопытно же поглядывал и Володя, так и норовивший подцепить ткань пальчиком, чтобы посмотреть, но его останавливал Грушка, закативший глаза, и прошипевший что-то вроде: "ты её смущаешь, бестолочь". Печорин глянул в сторону девушки раз, и отвернулся, вернувшись к непринуждённой беседе с Павлом Петровичем, чтобы дать той собраться духом. Наконец, она глубоко вдохнула: — Это портрет, — голос переливался мягким звоном, словно журчанье ручейка в сердце леса, — я нашла его в закрытых комнатах третьего этажа в уж-... Очень потрепанном состоянии, но я попыталась сделать всё, что было в моих силах, и поэтому... Вот... — Фенечка распутала полотно, смяв его, и сжав в своей руке, пока другой держала портрет Петра Алексеевича Кирсанова, отца братьев. На долгое время все замолчали, глядя на изображение статного мужчины за столом в своём кабинете на третьем этаже, комнаты которого требовали косметического восстановления. Портрет был как новый, словно художник мгновение назад сделал последний штрих, но при этом сохранился и дух эпохи, шлейфом окутывающий портрет. Фенечка чувствовала себя так, будто палку проглотила — напряжённое ожидание не позволяло согнуть ни один позвонок, и спина, кажется, уже затекла, но она забыла обо всём, как только увидела, как повлажнели глаза Павла Петровича. Николай Петрович смотрел больше с интересом, словно заново изучая черты родного человека — тот покинул их рано, и смотреть на его изображение казалось... Странным. Будто знаешь, но в то же время не знаешь человека. Ребята за столом утихли совсем, почувствовав, что это какой-то особый момент для семьи, и старались не мешать. Лишь Грушницкий сочувствовал Фенечке, которая уже держала портрет так, будто хочет спрятаться за ним. Наконец, Павел Петрович поднялся, молча, поджав верхнюю губу на британский манер, он прошествовал к девушке. Та чуть дышала. «Не стоило, — летит в голове Фенечки, — не стоило, не стоило это даже трогать... Ой, что сейчас будет...» — Федосья, — негромко, твёрдо зовёт Павел Петрович. Подняв глаза, Фенечка думает, что лучше бы отругали: столько болезненной ностальгии во взгляде она в жизни не видела. — Спасибо, — едва шевеля губами, произносит он, и девушка робко протягивает ему портрет (из моральных позывов, конечно, а не потому что руки устали). Павел Петрович перенимает холст так бережно, словно держит новорождённого, и отчего-то Фенечка уверена, что с детьми он не так осторожен, и это заставляет её улыбнуться. Взгляд возвращается к Николаю Петровичу, который молча улыбается ей, одобрительно кивая, и машет рукой в сторону усадьбы, мол, там поговорим, а у Фенечки гора с души сходит, вулкан засыпает, лавина срывается разом ибо это облегчение, дарящее ласковую прохладу ни чем не сдержать. Поздний обед (хотя скорее уж полноценный ужин) проходит мирно, а потом Пётр, по указанию Павла Петровича, приносит шампанское...***
Утро подбиралось липкими щупальцами, словно нехотя разбавляя темноту ночи белёсым небом, укрытым туманом. Базаров безразлично глядел в окно, укутанный в свой табачный туман (и двести одеял, налепленных мамой). — Езжай домой, Жень, — произносит спокойно Базаров, но грусть скользит меж зубов, невысказанная, она сводит челюсть, — тебе на пары надо, ты не будешь из-за меня пропускать, — запускает ладонь в платиновые кудри, и, повинуясь какому-то порыву, затягивается глубже и выдыхает дым прямо в волосы друга, заворожённо смотря, как спутываются и крутятся облачка, смешиваясь с завитками. — Я тебя не оставлю, — нахмурившись, решительно говорит Онегин. — Я же не смертельно ранен в какой-то глуши, — фыркает Базаров, ухмыляясь уголками губ, — я поправлюсь через пару дней, и когда я вернусь мне понадобятся конспекты со всех пропущенных лекций, Златовласка. — Это платина, — на автомате поправляет Онегин, — и... Как ты себе это представляешь? Ты всегда был рядом, Ень, я не могу просто уехать, зная, что ты тут болеешь и вообще, грустишь там... Базаров усмехается, качая головой: — Иногда нужно побыть одному, — рука с волос опускается на шею, и медик притягивает к себе друга, целуя в макушку, — я уверен, ты справишься, а я здесь считай, что на реабилитации. Блондин фыркает, и откидывает голову на матрас. Сидеть на полу, прислонившись к кровати может и драматично, но Базаров к себе близко не подпускал, чтоб не заразить (зато подложил другу подушку под зад и пожертвовал одеялом, когда тот отказался сесть на кресло). — Ты уверен, квакушка? — на всякий случай спрашивает Онегин, негодуя от упрямости друга. — Да, — закатывает глаза Базаров, решив простить блондину обращение, списав всё на стресс. Маленькая улыбка тронула губы, и качнув головой, медик затушил сигарету о пепельницу. — Ну, блин, — фыркает, - тогда разбужу водителя, нам ещё успеть надо, — с кряхтением, не спавший и усталый, Онегин поднимается и начинает собираться, — родителям твоим я буду звонить и спрашивать о твоём самочувствии, потому что твоё "жив" не очень информативное. — Как знаешь, по мне так лучший ответ, — ухмыляется Базаров, устало прикрыв глаза, — я тебя провожу... Блондин смотрит с минуту, как друг борется со сном, и хмыкает: — Спи уже, дурень, — прохладная ладонь касается лба друга, и тот перехватывает руку, сжав на мгновение в своей на манер рукопожатия, кивает слабо, и окончательно отдаёт себя сну. Онегин вздыхает тихо, и собирает свои немногочисленные вещи: телефон, пальто, бумажник. Тихо проходит к выходу, намереваясь предупредить Василия Ивановича и попросить водителя подготовить машину, как вдруг замечает свет на кухне и, сузив подозрительно глаза, направляется туда, догадываясь, что он там увидит. — Нет, Вась, мальчик хороший, я его дядю возил, он ещё до того, как слёг, просил присматривать за ним, сирота всё-таки... — громко шепчет водитель, с сюрпом глотнув чая. — Ну, дела-а-а, разве ж бывает такое, чтоб всю семью... — явно потрясённый Василий Иванович неверяще качает головой, не желая признавать, что это не фильм про криминальные авторитеты и бизнесы. Онегин поджимает губы, и натягивает вежливую улыбку: — А вы чего не спите? — шагает он, и мужчины подавились чаем, закашлявшись, пытаясь сделать это максимально тихо, а потому получалось совсем наоборот. — А... Да вот присели поговорить... — Ты чего одетый-то, Жень? — откашлявшись, хмурится Василий Иванович, оглядывая парня в пальто. — Как раз искал вас, чтобы попрощаться. Учёба не ждёт, а дел дома ещё полно, так что, увы, вынужден вас покинуть. Спасибо за гостеприимство, — говорит негромко. Водитель, смущённый тем, что их явно услышали, поднимается: — Пойду-ка подготовлю машину... — Да, будьте добры, — кивает Евгений, - Василий Иванович, можете, пожа-... — Дядя Вася, — поправляет его старший Базаров. — Дядя Вася, — исправляется Онегин, — пишите, пожалуйста, как тут Женька, и звоните, если вдруг что-то понадобится, да и просто так, я всегда на связи. Взгляд Василия Ивановича теплеет настолько, что там скоро распустится ромашка, и он лишь кивает. Онегин кивает в ответ, пожимает руку, и уходит за дверь, понимая, что дома его ждёт пустота квартиры.***
Рано утром из усадьбы выехала машина, плавно выруливая со двора. Николай Петрович с братом провожали уезжающих у ворот, перед этим расцеловав сонного Грушницкого и обняв Печорина, они стояли, вдыхая прохладный воздух, легко улыбаясь вслед гостям. Грушницкий раскинулся на сидении, прикрыв глаза, не представляя, каким образом он должен танцевать через пару часов, если он вчера выпил около бутылки вина (это он ещё сдерживался), и поспал часов пять от силы, что для него катастрофически мало. Тихо вздохнув, он посмотрел на Григория: тот вчера разумно не пил, потому что идея пьяного вождения его не прельщала, поэтому его уважили виноградным соком, да и с утра он выглядел намного бодрее, нежели брюнет. Печорин поймал его взгляд, улыбнувшись, опуская взгляд на зацелованные губы и еле заметные отметины на шее парня, вспоминая, как он заставлял того скулить от желания прошлой ночью. Образ разнеженного, винновкусого танцора навеки остался в его голове, но на самом деле, Григорий не думает, что сможет забыть хоть что-то о нём. Грушик весь заполняет пустоту, что сжирала Печорина всё больше и больше, грозясь оставить только оболочку со стеклянным взглядом, он заставляет его жить, а не существовать, даже не ведая об этом. Повинуясь чувствам, Григорий берёт руку Грушки, и тот, замерев, наблюдает, как мужчина подносит её к своим губам, нежно касаясь ими тёплой кожи. Сердце сжимается, и парень неосознанно крепче сжимает руку Печорина. — Спи, — говорит Григорий, когда он видит, что дорога усыпляет танцора, и он прикрывает глаза, не отпуская ладони мужчины.***
Володя извёлся за ночь. Плохое предчувствие грызло его всю ночь, и он лёг один, чтобы не беспокоить Аркашу. Он знал, с кем связана его тревога — Онегин молчал, весь день от него ни слуху, ни духу, ни весточки, и он боялся, что с ними что-то случилось. Опасения подтвердились, когда он в пятом часу утра набрал Онегина, и тот взял трубку со второго гудка. Ленский вздохнул, почувствовав себя вдруг немного неловко, но он устал, он хочет спать, и он хочет разорвать наконец ленту бессвязных "а вдруг..." с миллионом версий различных увечий и летальных исходов. — Вы в порядке? — первое, что он спрашивает. Поэт не чувствует, как шевелятся его губы, всё тело будто онемело в ожидании ответа. Слышится какое-то шуршание. Густой выдох на том конце посылает мурашки. — Я-... Хм, да, в порядке. —Ты? А Базаров? Что-то случилось? Ленский хмурится, а Онегин закрывает глаза, представив это в фотографической точности. Усмехается, как юноша прочно засел в его голове. — Он немного приболел, так что он остался у родителей. А что насчёт тебя? Ты не спал, что ли? Володя сдерживает истерический смешок. "Ты не спал, что ли?" таким грозным и обеспокоенным тоном одновременно, что явно чувствуется его настроение (точнее его отсутствие). Ленский устало ухмыляется. — Нет, не хотелось спать, — говорит кристально чистую ложь, — что за шум у тебя? Ты где? — Я в машине, еду домой. Нужно успеть на пары утром. — И ты не спал, значит... Постарайся отдохнуть и поспать хотя бы немного, иначе смысла идти на учёбу овощем нет, да и вообще... Володя немного смутился: что там обычно говорят парочки? Как это правильно делается? — Володь, — зовёт негромко Онегин, поэт откликается лаконичным: "М-м?", — я соскучился. Губы тянутся в улыбке, а глаза сами прикрываются в облегчении — это всё тот же Онегин, просто чуть более уставший. — Удачной дороги, — вместо ответного признания, Володя неловко водит глазами по стенам, словно там должна быть инструкция "как говорить со своим парнем и не бояться показывать свою заботу", — дай знать, когда доедешь. Евгений тихо фыркает насмешливо, но Ленский всё равно слышит, и поджимает губы, запрещая улыбке появиться на них: — Хорошо. Но я всё же надеюсь, что хотя бы ты будешь уже спать в это время. — Не думаю, нам тоже нужно возвращаться, так что, наверное, пора собираться. До встречи?... — поэт смотрит в потолок, кусая губы. — Да, до скорой встречи, — моя любовь к тебе навечно, — до скорой встречи... — И, Жень... — вздыхает Ленский, прикрыв глаза, — я тоже. И быстро кладёт трубку, одновременно кладя ладонь на грудь, чувствуя, как сердце отбивает чечётку. Нежная улыбка не спадала с лица Онегина до самого прибытия.***
В семь утра Грушницкий уже принимал душ в ванной Григория. Тёплая, почти горячая вода приятно расслабляла. Фантомные прикосновения чувствовались на коже лёгким шлейфом, и это заставило танцора улыбнуться. Пена смылась полностью ещё пару минут назад, и он грелся и ленился, не хотя выходить. Приняв свою участь, Грушка выключил воду, высушился полотенцем и феном, и вышел из ванной. — Грушик, завтракать будешь или после занятий? — ничего не подозревающий Печорин сидел на кухне и пил свой кофе, косясь на дымку от чая юноши, как тот, закинув полотенце на плечо, прошёл мимо кухни. — После, — ответил он, кинув недоумевающий взгляд на застывшего Григория. Парень выгнул бровь. — Ты почему не оделся ещё? — выдавил Печорин, окидывая взглядом тело абсолютно нагого юноши. Тот фыркнул, закатив глаза. — О, ради Бога, чего ты там не видел? — флегматично заявляет танцор, и шествует к спальне мужчины, оставляя того переосмысливать своё существование. — И правда, — не без довольно-сытой улыбки соглашается Григорий, пряча её за чашкой кофе, — я отвезу тебя! — говорит громче, слушая, как Грушницкий одевается в его спальне. Шорох одежды и звон ремня, негромкий хлопок забытого открытым шкафчика, звук раздвигаемой шторы, открытого окна — всё это так нравится Печорину, потому что он слышит, видит и чувствует, что он не один. — Хорошо! — кричат в ответ из другой комнаты. Когда Печорин высаживает танцора у ДК, Грушка уже понимает, что его ждёт серьёзный разговор со Свидригайловым, едва тот кивает ему, и взглядом показывает на свой кабинет. — Здравствуй, сынок, — здоровается хореограф, — присаживайся. Как отдохнул? — Замечательно, — отзывается Грушницкий, пивший до этого весь вечер, и поспавший чисто символические несколько часов. — что-то серьёзное? — Достаточно, да. Ты остался без партнёра и это проблема, — Аркадий Иванович поджимает губы, будто не хотя даже произносить это, — но пока ты будешь в паре с Таней или Софьей, думаю, с Фамусовой тебе будет даже привычнее, вы чаще танцевали вместе... Потом подберём тебе партнёра из ребят постарше, я уже набросил примерные имена, ты их всех зна-... — Нет. — категорично говорит танцор, сведя брови, и Свидригайлов кивает, отступая. — Ладно, тогда ты с Сонькой, — что-то чиркает у себя в блокноте мужчина. — Это всё? Мне бы размяться, — тонкий намёк, спасибо, Грушка. — Нет, это не всё, уж потерпи. Надеюсь, эта новость тебя обрадует, потому что мне пришлось повозиться... — вздыхает Аркадий Иванович, — ты снова можешь вести уроки у младших групп, так же дважды в неделю, но оплата будет выше. — Подкупаешь? — ухмыляется кудрявый, раскинувшись на стуле, не показывая, что он тронут заботой. — Я тебе не сверстник, наглец, — беззлобно ругается на него хореограф, скрывая улыбку, — так что? Согласен? — пальцы крутят карандаш, начиная выстукивать на столе польку. — Вы едва ли старше Вулича лет на пять, — хмыкает Грушка, ухмыльнувшись, — согласен. — Отлично! — выдыхает Свидригайлов, снова что-то помечая у себя в блокноте. — Тогда, я пойд-... — А ты... Ну, в целом, как ты? — почти бормочет мужчина, боясь и одновременно любопытствуя услшыть ответ. — В норме, не сс-... Не страшитесь так, — осёкся в последний момент танцор, прикусив губу, и Свидригайлов усмехается, бросая карандаш на стол. — Марш разминаться! — Есть!***
Заверив Базарова, что всё с ним хорошо, Онегин даже не стал пытаться справиться в одиночку со своими страхами, поэтому он хватает ключи от машины (пришлось отпустить водителя, тот, в отличие от Евгения, бессонницей не страдал), и собирается навестить своего очень хорошо знакомого парня, чувствуя себя хитрожопой заразой.***
К третьей паре Кирсанов с Ленским уже стояли со стаканчиками (вёдрами) кофе у ворот своего университета, приехав на полчаса раньше. Глаза Аркаши оглядывали толпу студентов, будто ища кого-то, и Володя вдруг почувствовал себя виноватым, потому что не сказал, что заболевший Базаров остался у родителей, и не придёт сегодня ни на учёбу, ни к нему, но он не может сказать, не выяснив всё у Онегина. Тем более, он знает, что это разобьёт Аркадия: тот обязательно подумает, что это его вина, а поэт не хочет вновь видеть терзания друга. — Ну, пойдём? — Кирсанов, приглядевшись, щурит глаза, подозрительно глядя куда-то в сторону лестниц главного входа, — Это что, Грушка с Печориным? Как они успели раньше нас? — парень уверенно двинулся в сторону парочки. — Глянь на парковку, — кивает Ленский на машину Григория, — так и успели. Когда они почти дошли до ребят, из-за угла здания кто-то потянул Володю, обхватив крепкими руками, и тот успел только задушенно пискнуть, да покрепче обхватить стакан с кофе, пока его не поцеловали, прижавшись к губам. Нотки знакомого парфюма ударили в нос, и Ленский расслабился, обняв знакомого незнакомца. — Онегин, ты придурок, — улыбка озарила лицо поэта, и блондин подумал, что мало кто так будет радоваться чужой придури. — Мне позволительно, я был слишком долго вдали от тебя, — целуя юношу в шею, и зарываясь носом в кудри, почти мурлычет Евгений. Володя прикрывает на миг глаза, сдавшись настойчивым губам, но накопившиеся вопросы требовали ответов. — Как... Хм-м, — робко начинает Ленский, отведя взгляд, не зная, как и что именно спросить: как ты? Как там Базаров? Почему заболел? Что, чёрт возьми, произошло и почему ты уехал от друга ни свет, ни заря? — Володя! Володь, ты куда... — из-за поворота появляется Аркаша, обыскавшийся друга, который мгновение назад был за его спиной, — пропал... О, — глубокомысленно изрекает Кирсанов, замерев на месте. — Привет, ребята, — подошедшие Грушка с Григорием лишь понимающе ухмыльнулись, и, обняв Аркадия за плечи с двух сторон, повели его прочь от этой богомерзкой картины, которую вредно видеть людям, у которых не то что проблемы в отношениях, а этих самых отношений, ну, в принципе нет. — Так... Ты что-то хотел спросить? — моргнув, и осознав всю сцену, произнёс Онегин. — Наверное, попозже... — качнул головой поэт. Онегин кивнул, не став расспрашивать: в любом случае, он догадывался, о чём пойдёт речь. — Вообще, я пришёл не просто увидеться, — подумав, сообщил блондин, — ты знаешь, что Базаров приболел, поэтому он у родителей, Василий Иванович его за пару дней на ноги поставит, — будто убеждая самого себя, говорит Евгений, — так что моя квартира пустует, и я подумал, может, ты не откажешь мне... Не захочешь ли ты остаться со мной хотя бы на одну ночь... — Сколько ты спал, Жень? — перебивает смущённое приглашение Володя, предчувствуя ответ. — Честно? — ухмыляется Онегин. Ленский кивает, и Евгений отворачивается, поджав губы. Он не представляет, что можно сказать в такой ситуации. — Ясно всё, — выдыхает поэт, и тепло касается щеки и волос медика, ласково гладя, — я останусь с тобой, — шепчет, приблизившись и целуя в щёку. Онегин чертит носом его скулу, и целует в ответ. — Спасибо, — облегчение в этом вздохе рвёт Володе сердце. — Я могу сказать Аркаше, что Базаров... Ну, заболел? — хмурится поэт. — Я думаю, им лучше самим разобраться с этим. Дадим им время, — мятежные глаза, цвета бушующей Невы действуют завораживающе. Ленский усмехается. — Дадим им время и они снова его просрут, — фыркает он, закатив глаза. — Даём им последний шанс, а если и его просрут, запрём их ночью в библиотеке, — предлагает шутливо Онегин. — И они сделают домашку на год вперёд, отличный план, — хмыкнул Володя, и Евгений рассмеялся, слегка запрокинув голову. Поэт вдруг подумал, что ему не хватит слов на этого человека. — Тебе не пора на пару? — спрашивает Володя, проверив время. Осталось пятнадцать минут, а ему ещё нужно объяснить Аркаше, что он идёт ночевать к человеку, которого крыл последними словами целый месяц. И приготовиться к саркастичным шуточкам Грушки. Онегин качает головой: — У меня окно, — объясняет он. — А у меня штора, — каламбурит Ленский, — мне пора идти, — нехотя произносит он. — Давай, — отпускает его блондин, отходя на шаг, — я заберу тебя в четыре? — Подъедешь сразу к общаге? Мне надо взять пару вещей... — Без проблем, — улыбается Онегин, чувствуя себя в отношениях. Он договаривается со своим парнем, что заберёт его, и они поедут к нему на ночёвку, боги, как это охуенно. Когда Володя целует его в щёку на прощание, медик готов вознестись к небесам.***
Григорий медленно моргнул, глядя на их нового гостя, и не мог понять, а какого, собственно, ху-...Чёрта? На пороге стоял Аркадий, через мгновение самым наглым образом протиснувшийся в квартиру, и осматривающийся, как у себя дома. — Мы уже виделись, но снова здравствуй, — хмыкает Кирсанов, принявшись разуваться, — Володя сказал, что Онегин пригласил его к себе и я еле убедил его, что со мной всё будет в порядке. Ты не представляешь, чего мне стоило выпроводить его, — он улыбается так нежно, вспомнив беспокойство друга, — но минут через тридцать девять мне стало слишком скучно, и вот я здесь. Надеюсь ты не против. Печорин слабо улыбается: он прекрасно знает, что это не скука, а нежелание оставаться наедине с собственными мыслями. — Ладно, — просто произносит Григорий,— Грушик сейчас в зале, идём провожу, — мужчина махнул рукой, призывая следовать за ним. Аркадий поднял бровь на Печоринское "Грушик", но тот, кажется, ничего не заметил, и парень промолчал. — Здесь ванная, — информирует он по пути, — а здесь кухня, — да он прирождённый гид. Аркаша семенил за ним, осматриваясь и кивая на краткий экскурс, — бери, что понадобится и не стесняйся. Ты ел? — внезапно спрашивает Печорин, глянув на парня из-за плеча, и тот, легко улыбнувшись, качает отрицательно головой. Не успел, зато сделал презентацию на послезавтра. На завтра он уже давно готов. Григорий кивает, ухмыльнувшись. — Очень удачно, мы тоже ещё не успели поесть. А вот и наш красавец, — говорит он громче, чтобы Грушницкий, отвлёкшись от книги, повернулся к ним. — О, Аркаша! — книга аккуратно откладывается на журнальный столик, на котором он разместился, чтобы хотя бы повторить пару тем. Но так вышло, что в руках оказался роман того самого Гюго, а не учебник. Какая жалость. — Привет-привет, — они целуются в щёки, обнявшись, будто не виделись несколько лет, а не три часа назад. Печорин тихо смеётся, качая головой, и уходит на кухню: он как раз закончил готовить пасту, и собирался выкладывать её на тарелки, пока его не прервал Аркадий. Печорин знал, что Аркадий — очень умный человек, который может поддержать практически любую тему, и за ужином они завели беседу об издательствах, литературе, перешли на музеи, вспомнив привидение Лувра — Бельфегора, посетовав, что из этого сделали очередной ужастик. А ещё Григорий чувствовал что-то похожее на сочувствие, поэтому подкидывал новые темы, заставляя задуматься о чём-то другом. Не менее интересно было наблюдать, как Грушницкий и Аркадий понимали друг друга — молча передавали нужный предмет, будто прочитали общую мысль, повторяющиеся жесты, которые случаются только когда они вместе, иногда отвечали одновременно. — Двое из ларца, — усмехается Печорин, и ребята улыбаются. Аркаша с напряжением ждал, что разговор зайдёт о чём-то... К чему он пока не готов. Однако, никто ему в душу не лез, и расспрашивать не стал, и он был безмерно благодарен. — Кстати, откуда у тебя адрес Григория? — как-то вспоминает Грушницкий, не припоминая, чтоб он говорил кому-то где живёт Печорин. Кирсанов ангельски улыбнулся и пожал плечами: — Нашёл в личном деле, — так, будто это самый обычный способ найти адрес парня твоего лучшего друга, который жил у тебя два дня и готовил шашлыки у тебя во дворе сутки назад, — отсутствие судимостей меня порадовало, хотя я думал у тебя будут задержания за драку или дебош, — хмыкает он, — но ты оказался порядочнее. Удивительно, — ухмыляется, сверкнув взглядом. — Меньшего я и не ждал, — соглашается Печорин, и один Грушка сидит в недоумении. Вот и подружились. Аркадий заснул раньше всех, утомившийся за день, и Грушницкий сидел на диване в кабинете Григория, наблюдая за работой мужчины. Долго не усидел: соскучившись по объятьям и касаниям, легко обнял Печорина сзади. — Можно тебя отвлечь? — спросил танцор, не решаясь действительно отвлекать мужчину. Тот лишь улыбнулся парню, отодвинул кресло, и усадил его к себе на колени, принявшись вновь печатать: — Дай мне пару минут, и я весь твой, — обещает Григорий, и Грушка молча кивает, уложив голову на плечо (богическое плечо), наслаждаясь теплом. Прикрыв глаза, он чувствует на виске поцелуй, и внутри разливается покой. Спустя почти час, Печорин наконец вспоминает, что он, вообще-то, немного припозднился, потому что парень на нём уже спал (а ещё у него почти отнялась нога, но не суть), и он понял, что пора закругляться. Когда он нёс Грушницкого на руках в спальню мимо зала, в котором спал Аркадий, откатившийся к спинке разложенного дивана, собственническая и ревнивая часть, которая просыпается, когда его кудрявый засыпает, не позволила уложить танцора рядом с другом, организовав тем полноценную ночёвку подружек, и мужчина уложил кудрявого юношу на широкую кровать, аккуратно убирая непослушные завитки от лица.Ещё одной тёмной ночью, каждый твой вдох,
Шторы скрывали резкий свет фонаря, но мягкое свечение просачивалось сквозь плотные ткани, освещая их ложе, а в сердце Григория просочилась нежность от одного вида спящего юноши. Сняв с Грушницкого носки и штаны, потому что он давно понял, что тот не очень их жалует в постели, и оставив того в футболке, Печорин укрыл парня, мягко опускаясь рядом с ним. Юноша сразу приткнулся к нему, обняв во сне, и довольно засопел мужчине в шею.И каждый твой выдох кричит об одном,
Утром Аркадий будет искать ванную и случайно наткнётся на приоткрытую дверь спальни. Что-то не позволило ему пройти мимо: вредность? Любопытство? Интерес? Он не знает, но заглянув, лишь выдыхает, будто мысли его подтвердились: его друг буквально спал на Григории, оплетая того конечностями, а Печорин мягко поглаживал его по спине.Ещё одним холодным утром, руки без слов
Кричат об одном: «Это любовь».
Кирсанов отошёл, оставшись незамеченным, и кивнул самому себе, подавив тоску, волной накрывшей его от осознания, что он тоже мог лежать так с любимым человеком, выёбывайся он поменьше.***
Онегин подготовился к ночи основательно: заказал доставку еды из ресторана, накупил сверху всякой всячины в виде чипсов и батончиков для перекуса, и лишь у кассы, подумав, закинул пару шоколадок в корзину, взял несколько банок сока, от натурального до газированного, от кисло-сладкого до соков без сахара, он пополнил свой запас масок для лица, взяв самые разные, чтоб не прогадать, и всё равно ему казалось, что он не всё учёл. На смазку из секс-шопа он лишь грустно вздохнул, закрыв шкафчик. Будет неловко, если Базаров найдёт это в ванной, поэтому он держал бутылёк в прикроватной тумбочке. Мысль о друге нагоняла тоску о нём, но и грустить от волнения он не мог. — Онегин, земля вызывает, — фыркнул подошедший Ленский. Отсутствующий взгляд на лице блондина наконец приобрёл осознанность и тот встрепенулся, оглядел парня, виновато улыбнувшись. — Прости, не заметил, — как он, блять, мог упустить момент, когда он только и ждал, пока выйдет поэт, — давно ждёшь? — Нет, не переживай, я только что подошёл, — отмахнулся Володя, — всё нормально? — Да, — для наглядности кивнув, произнёс Евгений, — поехали? Ленский лишь молча согласился, водрузил небольшую сумку на заднее сиденье, и сел на переднее, внезапно осознав, что они впервые одни в машине. Это чувствовалось так... Странно-интимно. А когда он взглянул на Онегина на водительском сиденье, всё внутри скрутилось, опав жаром у низа живота. Зачем такой горячий, доктор? — Неплохо смотришься, — лишь негромко произнёс Володя. Вечерело, и небо уже потемнело, сделав огни города ярче. — Мой вид явно лучше, — отвечает блондин, ухмыльнувшись, и пока до Ленского дошло, что он имел ввиду, тот уже вовсю лыбился. — Не сомневаюсь, — соглашается поэт: потому что он и вправду хорош, и он ни капельки не смущён. Онегин усмехается, и едет молча, плавно выруливая. Ленский отворачивается, но не смотреть невозможно, поэтому Володя оправдывает себя, когда его взгляд в очередной раз скользит вправо, как руки оглаживают неосознанно руль, будто он не в машине, а на коне, решает того приласкать, длинные пальцы иногда постукивают по коже. Они останавливаются на светофоре, и Онегин переключает передачу, но рука не возвращается на руль — пальцы касаются ладони поэта, мягко скользя по коже кончиками пальцев, заставив юношу затаить дыхание, внимательно следя за действиями медика. Наконец, тот берёт Володю за руку, мягко улыбаясь, будто не веря, что так можно. Ленский тихонько сжимает его пальцы, и отворачивается к окну, чувствуя, как к щекам приливает жар. Доезжают молча, с негромко играющей музыкой на радио, и громко отбивающими ритм сердцами. Стоило Онегину начать выгружать его запасы из багажника, Володя понял, что сделал правильный выбор, когда согласился на отношения с ним, но смеха не сдержал — медик будто к вечеринке готовился, а не к ночёвке со своим парнем. Внутри Ленский немножко (много) ненавидел, что считает это чертовски милым.***
Онегин был уверен, что парочки в свою первую совместную ночь (официальную) должны заниматься чем угодно, но не делать друг другу масочки. Радовало одно: он не прогадал, когда решил взять их на всякий случай. Зато он наслаждался тем, как поэт аккуратно наносит какую-то субстанцию ему на лицо. Возможно, он хочет проверить на нём, Онегине, безопасно ли это, он не знает, но он доверил своё лицо Ленскому. Может, зря. В зеркале торчал короткий хвостик из его платиновых кудрей. — Так, через пятнадцать минут застынет, и смываем, ага? — Володя выглядит слишком счастливым от того, что измазал лицо Евгения коричневой маской, нашёптывая "kacke auf einem Scheißhaufen"* и тихо хихикая. Онегин прикусил язык, делая вид, что не знает немецкого, но уголки губ немного приподнялись, и из уст вырвался негромкий смешок. — Хорошо, — в ответе не было нужды, но молчать было не в его принципах. Может, и не зря. — Тебе завтра к какой паре? — спрашивает Ленский, пока у зеркала наносит себе маску, но уже воображая, что мажет на себя шоколад. Жизнь сама так определила, кто-то вкуснейшее изобретение человечества, а кто-то... Володя задумывается. Ему ко второй, и вообще завтра два семинара к двум лекциям, и одно это знание нагоняет тоску. — К третьей, — блондин ещё может говорить, но чувствует, как лицо начинает стягивать. Эх. Может Володя таким образом хотел заткнуть его? — Блин, повезло, — юноша на секунду отрывается от отражения, глянув на Онегина, который в этот раз лишь кивнул. Да, повезло. Он завтра пойдёт на пару, которую ведёт Чехов, и который, бесспорно, решит содрать с них по три шкуры, а Евгению даже некому будет пожаловаться, потому что его Евгений сидит у родителей и нагло пиздит ему, что уже чувствует себя лучше. Ну и кто после этого пиздюк? Володя заканчивает наносить маску, поправляет волосы, моет руки, и Онегин, подкравшись к парню сзади и ухмыльнувшись ровно настолько, насколько ему позволили ещё не поддавшиеся маске мышцы лица, хватает поэта на руки и несёт его в гостиную, под звонкий смех. — Засранец! — воскликнул Ленский, но Евгений уже уложил того на диван, устроившись поверх него так, чтобы лежать у него на животе. — Фильм или сериал? — Онегин приподнял голову, вопросительно глянув на парня. — Музыка, — практически не задумываясь, ответил Ленский. Не было настроения отвлекаться на что-то, когда рядом был такой интересный кадр. Улыбнувшись своей мысли, Евгений включил музыкальный центр, выбрав ту самую песню, под которую они катались на коньках. — Да ты романтик, — это должно было прозвучать едко, но не вышло: ласковая улыбка тронула губы с первых нот. Густой голос Элвиса Пресли стелился по комнате, расслабляя. — Ни в коем случае, — возразил Онегин, и Володя фыркнул. — Ну-ну, — только и ответил поэт, не поверив медику. — Это всё ты, — блондин протянул юноше руку, — потанцуем? На коньках было неудобно. Ленский ухмыльнулся, и спустя мгновение вложил свою ладошку в руку медика. Не романтик. Конечно.Would it be a sin
If I can't help falling in love with you?
Онегин выразительно глянул на него, будто прочёл его мысли, и притянул к себе, кладя руку на талию; блондин немного подцепил своим кончиком носа, кончик носа парня, заставив того широко улыбнуться — и они медленно закружили в плавном ритме песни. Володя смелее обнял медика за шею, и было плевать, как они выглядят, танцуя в пижамах, с масками на лице и глупыми хвостиками. Штормовые глаза впервые отражали штиль с океаном нежности, а Володя всё не мог насмотреться, с замиранием сердца каждый раз сталкиваясь с блондином глазами, и вздрагивая еле заметно. Онегин ласково поглаживал поэта по спине, легко водя пальцами, и в очередной раз, когда тот хотел смущённо отвернуться, не позволил, придержав того за подбородок, с сожалением чувствуя песчинки застывшей маски, вместо нежной кожи; он осторожно коснулся его губ своими, мягко сминая, пробуя, и легко скользя языком, млея от того, как податливо раскрываются уста ему навстречу. Отстранившись, он притягивает поэта ближе, и тот укладывает голову ему на плечо, аккуратно, чтобы не замарать, но Евгений запускает руку в его кудри на затылке, мягко почёсывая, и поправляет, уложив удобнее. Отстирает или выбросит он эту тряпку — ему абсолютно не важно, главное — этот невероятный парень в его руках. Он вновь наклоняется, чтобы легко поцеловать его, едва-едва коснувшись губами, и они остаются топтаться на месте под разливы мелодии, позабыв о танце.Like a river flows surely to the sea,
Darling, so it goes
Some things are meant to be
И вновь сон с Володей освободил Онегина от кошмаров, поэтому он уговаривает поэта остаться ещё на ночь, а потом ещё на одну, и ещё на одну, ссылаясь на бессонницу и дурные сны, на самом деле не желая отпускать парня, и Ленский соглашается. Каждый раз.***
Базаров устал лежать. Он в жизни не проводил столько времени в постели без движения (неделя!), и он не понимал, как можно ничего не делать так долго. Он подружился с мухой, и, кажется, это второй настоящий друг в его жизни после Онегина. Муху он назвал Евгений III, потому что решил, что династия Евгениев должна продолжаться. Сокращённо - Трюша. Мама обхаживала его, как безнадёжно больного (в принципе, она была близка), а отец со всей строгостью следил за соблюдением постельного режима — каким бы добрым он ни был, как врач он неумолим. Тем более, что улучшений не было: к утру температура спадала, и Евгений мог вздремнуть, а к ночи вновь поднималась, и он не мог сомкнуть глаз, мучая воспаленный мозг дурацкими мыслями. А ещё по ночам он тихо прокрадывался к задней двери, выходя на улицу. Сначала просто покурить у порога, а потом и пройтись немного, чтобы размять мышцы, и вот он уже наматывает круги по территории, зайдя куда-то в лес, запутавшись мысленно и реально. Внутри всё ныло от невыплеснутых чувств, страсти, влюблённости, явно переросшей во что-то болезненно большее. Базаров просто изводил сам себя ночи напролёт: Василий Иванович поглядывал на него, качая головой, но ничего не говорил. Будто выжидал. Базаров остановился у ручья, заложив руки за спину, он утомлённо-пытливо глядел в водную рябь, посылаемую ветром. — Я всё думал, — раздался голос отца позади, — что это ничего не помогает? А тут, оказывается, не в лихорадке дело... — Василий Иванович достал сигарету из пачки, и предложил сыну. Евгений тоже вытянул одну, и они закурили. — Частный случай? — хрипловато тянет Евгений. Ветер крепчал. — Я бы не сказал, — с хитрецой, в тон сыну, отвечает Василий Иванович, — любовь многим вскружила голову. Кто она? — спрашивает он заинтересованно. — Это парень, — без прелюдий известил нигилист (правда ли? Базаров и сам в это не особо верит), — Аркадий. Василий Иванович пожевал сигарету губами, в задумчивости глядя вдаль. — Знаешь, мне на днях звонили мои старые товарищи по службе, — начинает мужчина, и Евгений не знает, к чему он ведёт. Он же буквально только что сказал, что ему нравится парень.— так вот, они говорили, что никак не могли увидеть меня на банкете. Я спросил, а что за банкет вообще? Ты в жизни не догадаешься, что мне ответили, — Василий Иванович смотрит на сына с веселинкой в глазах, и Евгений кивает. Он сам не особо вникал, зачем устраивать такую помпезную показуху, — сказали, что были на помолвке у каких-то богачей: сын твой, Женька, обручается с наследником Кирсановых. Они Павла по старой дружбе помнят, вот и пришли поглядеть, как это сейчас делается. Евгений молчит в полном замешательстве, хлопая ресницами. С минуту стоит тишина, но Василий Иванович смотрит на сына и не выдерживает, взрываясь смехом, разрезающим ночную тишину, и с деревьев, зашебуршав, вылетают птицы, а Евгений смотрит теперь обвинительно. — Василий Иванович, не смешно ни капли, — говорит он строго, но отец лишь смеётся сильнее. — Твоё лицо того стоило, — смахнув слезу с уголка глаза, отдышался мужчина, — не переживай ты об этом, это абсолютно нормально. Говорил я тебе, как к этому относились ещё в Древней Греции? — Да-да, помню, пап, — быстро перебивает Еня, пока отец не начал излюбленные исторические рассказы. Если бы он не был отменным врачом, покорял бы поприще истории и явно был бы там лучшим. — Хорошо-хорошо, — усмехается Василий Иванович, — когда познакомишь-то нас со своим Аркадием? — Вопрос познакомлю ли вообще, — нехотя выдаёт Евгений, опустив глаза. Ветер так же играл с водой, рисуя новые узоры. Сигарета красиво тлела в темноте леса. — Любишь его? — только и спросил его отец, стряхнув пепел. — Люблю, — без сомнений, твёрдо и уверенно, словно это и не обсуждается. Василий Иванович тихо ухмыляется в усы. — Тогда, чтоб в следующий раз приехал с ним. И! — видя, что сын собирается что-то сказать, перебил мужчина, — Это не обсуждается. Любишь — добивайся. Евгений молча кивает, и выпрямляется. Слова ли или то, чьи они — неважно, если это наполнило его решимостью и силой. — О, и я рад, что ты закончил со своей нигилистической чепухой, ей-богу, — добавляет, вспомнив, Василий Иванович, и Женя, преисполнившийся светлыми чувствами, опускается с небес на землю. Чёрт. — Нигилист до первой любви, позорище, — вдруг осознаёт Евгений, и морщится. Отец негромко посмеивается рядом. — Пойдём, нигилист, а то опять заболеешь, — тёплая рука опускается на сыновье плечо, уводя с моста, и Женя, повинуясь порыву, приобнимает благодарно отца. — Спасибо, пап, — шепчет он искренне, похлопав шокированного отца по спине. Василий Иванович медленно улыбнулся: — Не за что, сынок.***
К утру Базаров действительно чувствует себя лучше — будто и не было лихорадки, кучи жаропонижающих, бесконечных кружек чая и прочих составляющих заболевшего человека. Было даже немного обидно. Евгений уезжает в обед (попрощавшись с Трюшей), взяв ключи от квартиры, их квартиры, он лишь написал Онегину, что чувствует себя "заебись, здоров, как бык", и настоятельно попросил организовать так, чтобы вечером Аркаша был у себя один. Насколько он знал, Ленский оставался у Златовласки ("Это платина!"), поэтому Кирсанов оставался у Грушницкого или Печорина, в зависимости от того, где был его друг. Онегин не раз звал парня к ним, но тот, видимо, вообразив себе сумасшедший секс лучшего друга с лучшим другом Того, Кого Они Не Упоминали Всю Неделю отказывался. На деле же у ребят дальше объятий и поцелуев ничего не зашло. К сожалению Ленского. И Онегина. Базаров готов идти ва-банк: ему нечего терять, и упускать своё счастье по нелепой случайности он не собирается. Французы взяли Бастилию, Базаров намерен взять Кирсанова. Если получится — во всех смыслах. Он доезжает до города к вечеру. У общежития Кирсанова он оказывается ночью, с гитарой и колонкой в руках. Сейчас главное докричаться до их третьего этажа.***
Аркадий отвлекается от учебника. Отвлекается не по своей воле — за окном зазвучала музыка, и вдруг раздаются звуки гитары. Кирсанов резко выпрямляется, распахнув глаза, когда узнаёт мелодию. Поднявшись с кровати, он подходит к окну, и, помявшись несколько мгновений, всё же выглядывает. Внизу стоит, конечно же, Базаров, вскинувшийся, при виде Аркадия. Улыбнувшись, он начинает петь:"Почтим святое, да Но часики спешат, и то едва Эй, моя судьба, ты нас сведи случайно, Но ещё хотя бы шаг, хотя бы два — и моё сердце засвистит, как чайник Рьяно любя, не знать И казалось, что будет проще, чем прямо так и сказать, Но я в лоб так и не смог, и сердце ударит Стук — оно лопнет, как кинескоп.
Он лапки тянет к луне Дай ему звёзды — повесил бы замок на них, В зале гасит свет и подглядывает за окнами, Видна разница, ты прав Это правда, что у соседей была зеленей трава И это правда, мы в круговой поруке..."
Аркадий не может поверить глазам, и всё смотрит-смотрит-смотрит, жадно впитывая отголоски образа: он готов проклясть темноту, что скрывает от него черты этого несносного медика, но он не может сделать ни шагу. Ноги будто приросли к полу, но сердце бежит за них."Ведь обратно планету не повернуть И всё с виду не случайно и, моя судьба Я растворяю своё сердце тебе в чай."
Он не может это слышать, когда каждый отголосок этого сильного, хрипловатого голоса будто окутывает его всего. Кирсанов прикрывает глаза."Люби меня днями-ночами, Окутаны тенями печали, Будто бы мы в самом начале - Днями-ночами, днями-ночами."
Базаров не жалеет голоса, будто открывает второе дыхание, и гитара в руках становится продолжением его гласа:"Люби меня днями-ночами, Окутаны тенями печали, Будто бы мы в самом начале - Днями-ночами, днями-ночами! Люби меня днями-ночами, Окутаны тенями печали, Будто бы мы в самом начале - Днями-ночами, днями-ночами! Люби меня днями-ночами, Окутаны тенями печали, Будто бы мы в самом начале - Днями-ночами, днями-ночами!"
Нет. Нет-нет-нет. Это слишком много. Аркадий отталкивается от окна, и резко захлопывает его, дослушав истошное "Я пою на краю ни мою, ни твою", не желая мучить ни себя, ни его. Базаров допевает. Аркаша слышит, и не может пошевелиться, держа руки на груди, у заполошно мчащегося сердца, он лишь оседает на пол. Хочется рвануть к нему, исцеловать всего и надавать люлей — за то, что был непонятно где всю неделю, за то что заставил его волноваться и выискивать его глазами каждый раз, куда бы он ни пошёл, за то, что он наверняка перебудил всю общагу, и... О боже, он слышит, как комендантша просит его уйти. Это... правильно. Кирсанов кивает себе, медленно поднимаясь на дрожащих ногах, и пересаживается на кровать, ложась почти сразу. В подушку стекают слёзы. Экран телефона загорается, информируя о входящем сообщении: "Позволь мне любить тебя днями-ночами"***
Аркадия хватило ненадолго. Кусая губы, он принял душ, вымывшись везде, собрался, натянув джинсы с рубашкой и кардиганом, пшикнул немного парфюма, накинул пальто и... Сидел на кровати минут десять, глядя в одну точку. Вздохнув, он схватил ключи от машины, и поехал к квартире Онегина, запомнив адрес с прошлого раза, когда он подвозил Володю, только для того, чтобы услышать: — Аркаш, его здесь нет, — с порога, едва открыв дверь, с самым виноватым видом говорит Онегин, и Кирсанов хочет его стукнуть, — но я знаю, где он, давай адрес напишу, это возле городской клиники. Заходи, —медик отходит в сторону, освобождая вход. Может, он стукнет его попозже. Аркаша отрицательно мотает головой, и Онегин вздыхает с сожалением, но покорно печатает, под выжидающим взглядом. Отправив адрес, блондин успевает схватить за рукав развернувшегося парня в последний момент. — Аркаш, всё хорошо? – он действительно волнуется, а у Кирсанова одна мысль. Конечно, нет, дубина. — Да, — маленькая улыбка скользит по лицу, — спасибо. Володе привет. — Может, всё же зайдё-... О, ладно, пока, — Онегин проводил взглядом ушедшего юношу, и усмехнулся, — чё творят, а... Вырулив на нужную улицу, Аркадий не может собраться. Всё в нём кипит и бурлит, он напряжён настолько, что может пускать молнии, и сил терпеть больше нет. Двери лифта открываются на восьмом этаже, и он замирает у нужной двери, холодными пальцами нажимая на звонок. Топот ног, распахивается дверь, и в этот раз его притягивают сразу же, обхватывая сильными руками. Губы сталкиваются жадно, будто от этого зависит их жизнь, и они целуются отчаянно почти, сминая и терзая друг друга. — Идиот, — вырывается из уст Кирсанова, пока Базаров стягивает с него пальто. — Знаю, — хрипло отвечает, целуя парня в шею, в щёки, в уголок губ. — Мерзавец, просто мерзавец, — взрыкивает почти, хмурясь, но млея от долгожданных касаний. — Прости, прости меня, — Евгений заглядывает в глаза, и Аркадий качает головой, сдёргивая с того футболку, и вновь тянется за поцелуем. Базаров снимает с парня кардиган, отбросив куда-то, и прижимает его к стене, вклинив колено меж его ног, целуя и вылизывая его губы. Аркадий приглушённо стонет, отталкивая Евгения от себя. — Не в прихожей же, — объясняет он, и медик подхватывает его, ухмыльнувшись его тихому вздоху неожиданности, и Кирсанов сдаётся, отпускает себя, нежно проводя по волосам Базарова. Евгений укладывает Аркашу аккуратно, и он усмехается, тянется к штанам медика, расстёгивая ремень и ширинку, когда Базаров, прикрыв глаза, толкается ему в руку, тихо промычав что-то, заставив Кирсанова завестись ещё больше. Рубашка Аркадия с шорохом упала на пол, как и джинсы. Дальше рука Базарова замерла, и Аркаша сам стянул с себя нижнее бельё, а заодно и с медика. Он больше не может ждать. Жаркий, почти обжигающий поцелуй, и горячие губы Базарова скользят дальше, выцеловывая шею, прикусывая, прихватывая зубами, пока руки мяли и оглаживали бока, грудь, цепляя напряжённые соски. Кирсанов развёл ноги, обхватывая ими поясницу мужчины, прижимаясь и потираясь, руками исследуя крепкую спину и широкие плечи. Евгений пусть и целовал со всей страстью, не торопился, наслаждаясь теплом под руками, получая долгожданную ласку и нежность, слушая негромкие всхлипы и постанывания, которые юноша пытался сдержать, прикусывая губы. Базаров взял парня за подбородок, большим пальцем касаясь его нижней губы, терзаемой зубами, заставив приоткрыть рот, и на пробу толкнулся бёдрами, потираясь пахом о пах Аркадия, и тот задушенно вздохнул, выгнув брови, сдерживаясь. Взгляд ошпарил Базарова, и этого было бы достаточно, чтобы пребывать в экстазе несколько часов, но тут алый кончик языка скользит по его пальцу, а зубы легко прикусывают его, пленив своим жаром, пока бёдра прижимаются сильнее. Но спустя мгновение мир Евгения переворачивается, и он оказывается снизу, а Аркадий седлает его, окидывая довольным взглядом. Наконец-то. Кирсанов легко скользит бёдрами, пристраиваясь, и выжидающе смотрит на медика. Евгений, заворожённый видом, догоняет лишь спустя несколько секунд, и тут же тянется рукой под матрас — жить в медицинской династии, значит хорошо конспирироваться (это он потом узнал, что это ни черта не конспирация, а банальщина, но привычка осталась). Выудив ленту презервативов и тюбик смазки, он хочет подняться, чтобы сделать всё самому, но Аркаша тихонько, но требовательно толкает его в грудь, укладывая назад, и сам вскрывает упаковку, раскатывает презерватив по члену Базарова, скользнув рукой по сочащейся головке, и поливает её смазкой, размазывая по длине. Когда он направляет член меж своих смазанных ягодиц, сначала легко кружа бёдрами, а после начиная насаживаться, Евгений поднимается, держа его за бёдра, и целует его, помогая войти. Аркадий со сдавленным стоном опускается до конца, сжимаясь с непривычки, и Базаров громко мычит, прикусив губу и зажмурив глаза. Как же изумительно. Едва он хочет открыть глаза, как Кирсанов приподнимается, и вновь опускается, вызывая искры перед глазами. Аркаша кладёт руки на плечи мужчины, начиная приподниматься и опускаться, выгибаясь и сжимаясь от попаданий по напряжённой, чувствительной простате. Он стонет негромко, и даже в постели, возбуждённый и жаждущий, Аркадий кажется статным, будто объезжает породистого жеребца на конной прогулке, а не член медика. Базаров опускается на постель, сжимая и сминая руками то бёдра, бока и ягодицы парня, то постель, забирая простынь в кулак. Ритмичные движения ускоряются, и вздохи становятся громче, пока юноша не останавливается, кружа бёдрами, опустившись до конца, судорожно выдыхая. Евгений думает, что он не против, если этот выдох запишут в карточке, как причину его смерти. Медик гладит мягкую кожу, и проводит пальцами по ямочкам на пояснице, пока Аркадий начинает снова двигаться, тягуче и плавно. Совершенно очаровательно, но у Базарова нет столько терпения, и он вновь приподнимается, толкаясь навстречу, сильно и глубоко, вырвав громкий вскрик из уст парня. Услада для ушей. Он толкается ещё, и ещё, и Кирсанов подстраивается: опускается и приподнимется, запрокидывает голову, жмурит глаза, и сжимает губы, тихо мыча и вздыхая, пока не опускается грудью на грудь Евгения, потянувшись за поцелуем, а тот продолжает вколачиваться в него, выбивая стоны, которые перехватывает, ловит своими губами. Аркадий сильно жмурится и издаёт почти вопль от череды быстрых, мощных толчков, пока руки Базарова лежат на его пояснице, придерживая. Евгений замедляется, и проводит носом по скуле парня; Кирсанов всхлипывает, прижимается ближе, ластится и раскрывается больше. Базаров целует его: нежно, мягко прихватывая губы, и переворачивается вместе с ним, уложив парня на спину. Аркаша подтягивает колени, разводя ноги, охнув, когда медик вновь вошёл в него. Неторопливый темп сменился ускоренным, резким, шлепки стали громче, движения отрывистее. Движения, выбивавшие из Аркадия скулёж, крики, вой и мычание в подушку — всё это сводило с ума Базарова, который плавился в огне жаркого нутра, вбиваясь в дрожащее тело, проезжаясь головкой по простате, слушая, как взахлёб стонет юноша, царапая его спину и плечи. Наконец, он не выдержал сладостной муки, и выгнулся на кровати, выстрелив семенем на живот себе и Евгению, сжимаясь конвульсивно, вскрикнув, когда Базаров продолжил вдалбливаться в него, замирая лишь когда Аркадий сжался особо сильно, и спустя несколько мгновений он почувствовал тепло. Базаров медленно вышел, снял презерватив, и, завязав, выбросил. Уткнувшись в острое плечо, пытался отдышаться: пора бросать курить. Кирсанов смотрел в потолок стеклянными глазами. — Ты монстр, — пробормотал он, запуская руку в волосы медика. Тот тут же начал ластиться к руке. — Это было слишком? — Евгений приподнялся, заглядывая в лицо юноши. — Это было слишком хорошо, чтобы жаловаться, — спустя мгновение отвечает Аркаша, — но ты всё равно монстр. — Так я прощён? — вспоминает Базаров, вытягиваясь удобнее. — Нет, — ухмыляется Кирсанов, и, наконец-то, живая эмоция, — потому что не за что прощать. Это я должен извиняться, ты ведь хотел как лучше. — Ты был прав, — не согласился Евгений, — стоило согласовать всё с тобой. — На том и порешим, что оба лажанулись, — вздохнул юноша, — а где... Где ты был всё это время? — взгляд в сторону, и голос почти не дрожит. Почти. Базарову стало больно. — Я немного приболел и остался у родителей, — наверное, таким извиняющимся тоном никто о своей болезни не говорил, — прости, что не предупредил. Думал, что ты не хочешь меня видеть. — Онегина я тоже видеть не хотел? Он же знал и молчал, ты ему сказал не говорить мне? — светло-карие глаза холодно сверкают обидой. Евгений лишь кивает. Да, он просил не говорить. Да, проебался. Да. — Прости, — он берёт руку парня, кладя его ладонь на свою щеку, и целует, — прости. — Ты невыносим, — вздыхает Аркаша, и гладит его по щеке, а после притягивает к себе, обнимая. — я так переживал, — шепчет еле слышно, куда-то в плечо. Базаров прикрывает глаза, вдыхая аромат мягких волос, зарываясь носом куда-то за ухо, и целуя туда же. — Аркадий, — зовёт он, — посмотри на меня, пожалуйста, — взгляд перемещается на его лицо, задерживаясь на песчано-зелёных глазах, и юноша вопросительно выгибает бровь, — мне плевать, если банально говорить это после того, как мы занялись любовью, — вторая бровь Кирсанова поднимается, как и уголки губ, — да, именно так, потому что я люблю тебя. Я люблю тебя, — говорит ещё раз, словно закрепляя. Аркаша молчит с пару мгновений, ласково улыбаясь. — Если бы я не любил тебя, то давно бы послал, — как само собой разумеющееся, произносит парень, — я тоже тебя люблю. Если твой нигилизм это разрешает, — хмыкает он. — К чёрту нигилизм, — отмахивается Базаров, встряхнув слегка головой. Аркадий смеётся: — Уже и чёрт появился! Базаров слушает его смех, переливистый, лёгкий, и думает, как же давно он был без этого. Без него. — Будешь моим парнем? — вдруг спрашивает Евгений. Просто уточнить. — А... А с кем я сейчас тогда любовью занимался? — Кирсанов смотрит на него и взглядом просит быть хоть немного умнее. Боги, как же так? — Так, да или нет? — Базаров хмурится непонимающе. — О, Зевс, — вздыхает Аркаша, — ты решил побить все клише и ещё и предложить мне встречаться после нашего первого-... Да, я согласен, — оборвался он под выжидающим взглядом медика. — Отлично, — кивает он. — Да, замечательно, — соглашается юноша, и немного вздыхает, — не мог бы ты хоть немного приподняться с меня или, ну, лечь рядом. Кровать кинг-сайза, здесь точно найдётся местечко для тебя... — Я уже нашёл своё место, — ухмыляется Евгений, и ведёт языком по груди парня, задев сосок самым кончиком, но тем не менее, парень слегка вздрогнул под ним. Неодобрительный взгляд и шлепок по плечу, разумеется, никого не остановили.