Равноденствие

*** — На учебу завтра не встанешь. Хрипловатый голос в тишине взорвался петардой над ухом, но Ичиго даже не вздрогнул. — С чего ты взял, что я не сплю? — Знаю. — Гриммджо шевельнулся за его спиной, как потревоженный кот, которому слишком лень уходить с нагретого места. — Я всегда это знаю. Ичиго немного повернул голову — это вместо вопроса. Слова сейчас давались с трудом. Их сложно было вылавливать в мутной жиже, которая затапливала его, заливала горло. — Как будто пустой гигай рядом лежит, — откликнулся Гриммджо. — А ты где-то бродишь. Далеко где-то. В темных местах. — Да уж. Далековато. Луна Уэко Мундо проступала сквозь грязные потеки, яркая, мертвая. Ее было видно из башни. Гриммджо вздохнул, прижал его к себе крепче. Он всегда так спал, укутывал собой, сплетался ногами. Ичиго долго с этим боролся, потом перестал. Потом привык. — Говорил же тебе Урахара: не расковыривай. — Ты думаешь, я специально? — Оцепенение отступало медленно, неохотно. — Это даже не кошмары. Это просто… приходит. — Ну так дай ему пинка под жопу, оно и уйдет. Ответил вроде бы в своей манере, ничего особенного, а голос выдал. Вдруг совсем несонный, вытянувшийся в струну. — Я этим и занимаюсь. — Я вижу, — фыркнул в шею. И рукой под футболку, осторожно, опасливо. Прижал раскрытую ладонь к животу, замер. Он уже давно так не делал. Не проверял вот так, что ему можно. Что все хорошо. Это подействовало сильнее, чем слова. По спине побежал озноб, и Ичиго снова почувствовал себя здесь, сейчас. Целым. Он ладонью накрыл руку Гриммджо, пересчитал костяшки, на непроизнесенное «четыре» услышал тихий выдох за спиной. — Завтра равноденствие, — сказал Ичиго, хоть и не собирался. — И что с того? Он покусал нижнюю губу. Пускаться в объяснения было лениво и неловко. — Да ничего. Просто старая ассоциация. — Из-за которой тебя так накрыло, — мрачно закончил Гриммджо. — Ага. У всех же бывают такие… вещи. Что-то, от чего в мозгах перемыкает. Предметы там, запахи, звуки. Слова. Вот это мое слово. Мой день. — Он помолчал, подумал. Добавил: — Дни. — Много ты помнишь? — спросил Гриммджо. И этого он тоже не делал очень-очень давно. Они не спрашивали и не отвечали, потому что только так можно было защититься. Защитить друг друга. А теперь Гриммджо тянул его к себе, разворачивал, и Ичиго казалось, будто они снова входят в реку, которая осталась далеко позади. Ночь держала в ладонях фонарные огни за окном, те высветляли контуры лица, искрами гасли в глазах. Гриммджо глядел не мигая, и у него тоже были свои слова, дни, предметы, звуки и запахи. Другие. Те же самые. — Много, Ичиго? — повторил он. Где-то на донышке слов звякнула злость. Прежняя, арранкарская. Нерассуждающая. Бешеная. Словно прошлое выдохнуло в самое лицо и потянуло за собой встречное: — А ты? — Помню первый раз. Помнишь? Как в пинг-понг играть. Принял — отбил. Если можешь. — Не всё, — ответил Ичиго и прислушался к себе. Черная жижа, испугавшись слов, отступила еще немного. — Мне было страшно. — Да. Ты смотрел с таким ужасом, что я ни о чем думать не мог. В тот момент я так сильно хотел тебя убить. Так сильно хотел… тебя. Слово запало, как клавиша в старом пианино. Гриммджо говорил шепотом, держал цепко — руками и глазами. Его откровенность не отталкивала. Он не говорил ничего, о чем Ичиго не знал бы. Чего не принял бы давным-давно. По-другому не получилось бы. — И мне было мало, — закончил Гриммджо на грани слышимости. — Из-за других? — сощурился Ичиго, и в нем самом зазвенело пустое эхо, давным-давно погребенное под обломками небоскребов. — Тебе это интересно? — Мне не интересно то, что мертво, — ответил Гриммджо с задорным злым огоньком глазах. — Я рвал их на куски. Это я помню. — Мой герой, — ядовито заметил Ичиго. — Какого черта ты вообще начал об этом? — Разве я начал? — Мог бы просто промолчать. Это прошло бы. Всегда проходит. — Проходит, — повторил Гриммджо. Рукой провел по плечу Ичиго — вверх, указательным пальцем вывел спираль на коже. — И возвращается. Я не знаю, как еще это вытряхнуть из тебя. Из себя. — Ты уже сказал. Дать пинка. В этом они оба хороши. И возможностей для тренировок было — тьма. Сначала пришлось все забыть, насильно, начисто. Потом были долгие-долгие часы узнавания. Потом прикосновения-вопросы, прикосновения-ответы. Раскрытая ладонь на животе и пальцы в волосах, все заново, все с нуля. Ичиго учился доверию. Гриммджо учился терпению. Были настороженные глаза на веселом отцовском лице. Были сваленные в кучу вещи в крошечной квартирке на краю Токио. Были бешеные ссоры и бешеный секс. Много всего было за два с половиной года. И черных ям прошлого на этом пути тоже хватало. Они обходили их, перешагивали, перепрыгивали, давали им пинка. Но иногда — как сегодня — они проваливались. — Ичиго… — позвал Гриммджо. Так позвал, словно услышал все-все несказанное. Он умел и слушать, и видеть, хотя чертовски не любил этого показывать. Как будто это делало его старше. Возвращало все прожитые десятилетия, спрессовывало, вталкивало в его человеческий рассудок. Ичиго много времени потребовалось, чтобы это понять. — Не надо, — попросил Гриммджо тем же тоном, от которого бежали мурашки, и губами прижался к его лбу. Иногда Гриммджо бывал таким. И тогда Ичиго не знал, что с ним — таким — делать. Он поерзал, размял затекшее плечо, поцеловал Гриммджо в губы, вдруг смущаясь чего-то, и улегся снова на подставленную руку. — С тобой как на американских горках, — проворчал он. — Всё уже, всё. — Если не всё, можем попробовать другие методы, — вывернул в «мертвую петлю» Гриммджо с ухмылкой. — Хрен тебе, — ответил Ичиго и для верности отодвинулся. Самую малость. — Сам сказал: я завтра не встану. А у меня первая пара — просто смерть. И кстати, Рукия собиралась заглянуть. — Только не говори, что и Абараи вместе с ней. Ичиго страдальчески закатил глаза. — Слушай, ну сколько можно уже? Вы двое способны нормально общаться? Без всей этой грызни? — Нет, — безапелляционно отрезал Гриммджо. Ичиго даже не стал больше спорить, просто повернулся опять спиной к нему. Гриммджо привычно обхватил его, придавил тяжелой рукой, подул в затылок. — Ты не понимаешь, — сказал он немного мягче. — Абараи, вообще-то, нормальный мужик. Но ни хрена у нас с ним не выйдет, пока он не смирится с тем, что ты меня простил. Тут Гриммджо ошибался: Ичиго понимал. Еще как понимал. Стало тихо. В голове начинал клубиться сон, занимать место, оставшееся после тяжелой мути, и в этот тихий туман осторожно, едва всколыхнув, нырнул голос Гриммджо. — Ты же простил? То, о чем он никогда не спрашивал. О чем никогда не просил. Чего Ичиго и не ждал от него, потому что помнил: «Все, что я сделал, — я сделал бы снова». И может быть, сделал бы. Но вот без сожалений обойтись уже не смог бы, какой бы бесполезной штукой они ни были. Все-таки не стоит недооценивать человеческую природу. Теперь Гриммджо понимал это очень хорошо. — Не будь идиотом, — сонно вздохнул Ичиго. — Просто оглянись и ответь себе на простой вопрос. Где ты сейчас?