Инктобер

Над Вовочкой слишком тряслись. Такой долгожданный, милый, красивый и такой хрупкий. Ну кожа да кости, сколько не корми. А мама с бабушкой в этом преуспели, по очереди с ложкой рядом с ребёнком сидели и приговаривали: «Ложечка за маму, ложечка за папу, ложечка за барбоса соседского». А малыш — личико белое, бледное, правда щёки розовые и губы как нарисованные. Оберегали его от всего. Туда не ступи, в лужу не заходи, снег в руки лучше не надо, а то заболеешь. На солнце не играй: ты белокожий, сгоришь быстро. А ребёнок есть ребёнок, ему всё ж хочется: и побегать, и на велосипеде прокатиться, и в лужу. А мать с бабушкой не дают. Ходят за ним как две клуши. Отец уж и так и сяк объяснял, что мужик растёт, что ему такая опека лишь во вред. И болеет он часто именно потому, что слишком его оберегают. Но разве женщины могут внять трезвому и рассудительному голосу мужчины. Нет, они стояли на своём: он хрупкий, его беречь надо. Отец лишь руками разводил. Но спорить с двумя женщинами — себе дороже. Однажды бабушка собралась и уехала к сыну со снохой, там внуков воспитывать. А Вовочка заболел. И у матери истерика. Как так — ребёнок с температурой! Мужу на работу раз десять позвонила, всё о состоянии отпрыска сообщала. Ужин не приготовила, сыночка на руках таскала, а то вдруг он ножками по холодному полу пройдёт. Вернулся отец с работы с двумя кило кулинарных пельменей. Жене вручил. — Вари, — говорит. Сварила она, а он бутылку колы на стол поставил.  — Сейчас мы с тобой, сын, по-мужицки есть будем. Вовочке тарелку глубокую с горкой положил и себе также, сметанкой приправил. И стали они есть наперегонки, колой запивать. А жена причитает: — Что ж ты делаешь, он же маленький, хрупенький! А Вовочка довольный, улыбается, пельмени жуёт и говорит: — Видишь, мама, я как папа, я — мужик! Вот так Вовочка перестал быть хрупким.