***
На первое же занятие Гэвин опоздал. Примерно на час. Естественно, он невероятно об этом сожалел. Ведь не планировал приходить вовсе. К сожалению, в четверг не произошло ни одного события, которое спасло бы его от отбывания наказания. За смену никто не умер, не устроил массовый расстрел, не грабанул банк. Как будто департамент и преступный мир Детройта заключили пакт о перемирии во имя Великой Подлянки для Гэвина Рида. Зачекинившись в фойе, он сделал пару селфи на фоне гипсовой фигуры мужика, похожего на бородатого рестлера, который своими мощными бёдрами мог бы сломать шейные позвонки тираннозавру. Пошныряв немного по светлому, увешанному странными картинами пространству, Гэвин щёлкнул для отчётности парочку полотен, которые показались ему особенно всратыми. Чтобы показать, насколько он погрузился в дивный и незнакомый мир искусства. «Гипердепрессия в фазе умирания Луны», — прочёл он под очередным полотном, на котором было намазано что-то невнятно фиолетовое, перечёркнутое ровными линиями. Картина «Мы» изображала многослойные монотонные каракули, которые при должном умении и фантазии издалека можно было воспринять как головы примитивных человечков, стоящих ровными рядами друг за другом. — Пиздец какой-то, — сообщил Гэвин, явно обращаясь к автору в полной уверенности, что тот не прошёл бы быстрый тест на наркотики. — Рад, что вы оценили. Это гордость нашей осенней экспозиции, — сообщил голос за его спиной. Гэвин медленно обернулся. Мужчина в безупречно белом рабочем халате и строгих очках смотрел на него пристально и немного хищно, как повар на кусок парной телятины. — Ага, я так и подумал. Жемчужина, — немедленно согласился Гэвин, понимая, что хищный очкарик имеет непосредственное отношение к организации, принуждающей честного работящего детектива надрываться на творческом фронте. — Впечатляет. Обязательно приведу друзей в следующий раз. А где здесь можно поставить отметку о посещении? Человек в белом помолчал, сканируя Гэвина прозрачными глазами, пугающе неживыми за стёклами очков. В каждом стекле его очков отражалось по одному детективу Риду, теряющему всякое терпение. Пауза вскоре перешла грань приличия, и, прежде чем Рид собрался повторить вопрос, очкарик приглашающе повёл рукой: — Сюда. Гэвин с облегчением выдохнул. Но, как оказалось, преждевременно. — Отметки о посещении мы ставим только после занятия, — бросил мужчина через плечо. Гэвин не успел что-то возразить, когда очкарик прибавил: — Но если у вас сегодня нет настроения… — Совершенно никакого! — с готовностью подтвердил Гэвин и, пользуясь привычной неосведомлённостью гражданских о происшествиях в городе, нагло приврал: — Все мысли о тройном убийстве. Ну и немного о поджоге хот-дожной. Мне бы посидеть, подумать, а тут такое дело: капитан решил, что думать нам не положено, послал карандашом махать. На лице очкарика не отразилось ни сочувствия, ни понимания. Он даже в глаза перестал смотреть. Скользнул взглядом вниз. Сначала на подбородок Рида, потом на шею, и, вперившись куда-то в ключичную кость, — у Гэвина даже появилось фантомное чувство сверления в этой части тела, будто кто-то ввинчивал в него тончайший бур, — он наконец ответил: — Что ж, у меня есть идеи на этот счёт. Они замолчали и двинулись дальше по необычайно светлой стеклянной галерее, за окнами которой неестественно зеленели бархатные лужайки и алели слишком идеальные розовые кусты, словно перекочевавшие сюда прямиком из декораций к «Алисе в Стране Чудес». Гэвин шёл немного позади и пялился в затылок мужика, который, как некое сказочное существо, уводил его куда-то в сторону от намеченного плана. В сторону полной и неуютной неизвестности. «Маньяки ёбаные», — с неудовольствием думал Гэвин, вспоминая уродливые картины, висевшие в фойе. «Наркоманские извращуги», — прибавил он злобно, хотя ничего общего с наркоманом и извращугой этот очкарик чисто внешне не имел. Скорее уж с роботом, не особо удачно маскирующимся под человека. Эмоциональности в нём было как в высокотехнологичном, чистом до стерильности лифте. Вскоре они остановились у двери с табличкой «Сад Дзен — Студия 9», и сопровождающий сказал, одним длинным пальцем поправляя очки на носу: — Это здесь, и раз уж вы всё ещё не в настроении заниматься, то думаю, что есть альтернатива, которая устроит всех. Гэвин посмотрел на очкарика вопросительно, а тот ответил взглядом, от которого Риду снова стало как-то зябко.***
— А что, так можно было? — спросил Фаулер, и в его голосе сквозила лёгкая тень неодобрения. Формально прицепиться было не к чему. Участие Гэвина в запланированных мэрией мероприятиях было подтверждено. Даже особую благодарность ему выписали. За вклад в развитие сферы искусства Детройта. Но капитан вёл себя так, будто Гэвин наебал его на деньги. Будто он нарушил какие-то неустановленные правила. Смухлевал. Нашёл лазейку. — Вам не угодишь, кэп, — вякнул было Гэвин, но палец Фаулера, энергичный, как резиновая пуля, ткнул его прямо в грудь, а потом в угол офиса, где, целомудренно прикрытый белой тканью, стоял большой прямоугольный предмет. — Я, блядь, тебя не за этим туда посылал, — проникновенно сказал Фаулер. — Задача была простая: нарисовать пару горшков или что там сейчас рисуют. Я даже не требовал рисовать их хорошо. А ты… — Это… — произнёс Гэвин, внутренне холодея. И хотя он уже догадался, что там под простынёй, он по-дурацки уточнил: — А что это, кэп? — Твоя. Блядская. Жопа. Твоя жопа, детектив Рид. И это… — Фаулер поднял со стола записку, выполненную красивым почерком на кремовой дизайнерской бумаге, — я цитирую, Рид: «Копия полотна №9, в масштабе 1:5, холст, акрил». Смекаешь? На выставке будет висеть твоя филейная часть в пять раз больше. — Там же не подписано, что она моя, — выдвинул Гэвин решительный аргумент и двинулся в направлении копии, так любезно присланной ёбаным очкастым механоидом в белом халате. Ни один нормальный человек с воображением не стал бы такого делать, если только не хотел отомстить Риду за какую-то подлянку. Это же как фотки твоего члена переслать начальству. Гэвин одним решительным движением сдёрнул ткань с холста и тупо уставился на работу. На него в упор смотрел Гэвин Рид. Тот же самый Гэвин Рид, которого он видел в зеркале над раковиной по утрам. Только красивый. Этот красивый Гэвин смотрел исподлобья. Даже не смотрел, а прожигал глазами, и его взгляд, тёмный и пристальный, будоражил воображение своей недвусмысленностью. Нижняя губа была оттенена одним мастерским и выразительным мазком, так что создавалось впечатление, что кто-то долго и мучительно целовал его, покусывая и посасывая губы. По его плечам и груди, по выставленному вперёд колену, по манящей линии бедра разливался тягучий медовый свет. Ноги были слегка раздвинуты и… — Порнография, — безапелляционно заключил Фаулер, давая понять, что все подробности он разглядел ещё до прихода Рида. — Смотрится так, будто этот гений тебя ебал между сессиями, называя «мой тигр» или вроде того. И Гэвин не нашёл, что ему возразить, тупо взирая на подпись в правом нижнем углу: «Р. Найнс».***
— Вы хотите сказать, что недовольны идеей участия работы в осенней выставке? Холодные серые глаза за такими же холодными стёклышками очков смотрели прямо на рот Гэвина, и у него теперь не было чувства лёгкого покалывания от этого взгляда. Его будто термитной смесью прожигало. Никаких иллюзий уже не оставалось: этот блядский взгляд-сканер, вооруженный оптикой, прямо сейчас подмечал и анализировал каждую складку на коже, каждую приметную деталь. Возможно, для нанесения нового предательского удара в виде очередного полотна «Гэвин Рид — роковая блядина». Может, Гэвин прямо сейчас отвлёк его от рисования детективного хера. Кто знает, что там в этой гладко причёсанной башке? — Типа я хочу сказать, что я запрещаю нахуй, — жёстко и решительно исправил формулировку Рид, а чтобы придать веса этому ультиматуму, повторил: — Я вам нахуй запрещаю, мистер Найнс, выставлять эту порнографию с моим участием. То есть… — Какая жалость, — ответил Найнс, и по его губам скользнуло что-то похожее на бледный призрак человеческой улыбки. Глаза за стёклами очков немного прищурились. — Какая жалость, что мне всё равно. Тем более что у меня есть разрешение на использование эскизов и производных произведений по результатам наших сессий. Вы любезно подписывали согласие после каждого нашего свидания. Гэвин обомлел. Его план разбился об айсберг его же собственной тупости. Он помолчал, напряжённо обдумывая следующий шаг. — Тогда, — Гэвин сделал вращательное движение пальцем, будто очерчивал своё лицо циркулем, — можно «его» как-то изменить? Перекрасить? Нос переделать или глаза? Сделайте непохоже — и разойдёмся на этом. Остальное разрешаю оставить. — А зачем? — скрещивая руки на груди, спросил Найнс и посмотрел мимо Гэвина, прямо на огромное полотнище с его двойником. — Меня всё устраивает. Всё идеально. Именно такое выражение лица мне и нужно было. — Я так не делал, — огрызнулся Гэвин. — Не делал я такого лица. — Правда? — Найнс пожал плечами. — Ну тогда считайте, что это производная моих наблюдений за мимикой модели. Мой прогноз и вариация на тему, как вы могли бы выглядеть, если… «То есть я мог бы, как истинная гейша, останавливать мужиков одним взглядом?!» — ужаснулся Рид. — Обо мне сложится неверное мнение, — процедил он сквозь зубы формулировку, предложенную сочувствующей, вернее, ржущей над ним Тиной. — Это бросит тень на образ офицера полиции. — Неверное мнение? Из-за картины? А что именно в ней не соответствует действительности? По-моему, сходство довольно точно передано. Вопрос оказался неожиданно сложным. Гэвин уставился на красивого себя и попытался выявить в картине детали, которые грешили бы против истины. Странно, но стоило абстрагироваться от общего впечатления, как выяснялось, что ноги и руки были совершенно обычными — это были его ноги и руки. Найнс не сделал их длиннее или мощнее. Он не нарастил Риду мускулатуры. Не сделал его кожу слишком совершенной. Шея, уши, губы и глаза тоже соответствовали. Даже такие детали, как тонкие прожилки вен и лёгкая краснота кожи в области колен или кистей рук, родинки и шрамы, — всё было схвачено. Кое-где очень ярко, кое-где намёком, одним лёгким касанием кисти, точкой или полосой. Прядь волос привычно спадала на лоб, а подбородок был так же привычно небрит. Казалось, что вся магия по сути заключалась в трёх вещах: в позе — естественной, расслабленной и одновременно соблазнительной, в тёплом янтарном свете, который обливал тело золотистым сиянием, и в порочном взгляде. Красивый Гэвин с картины смотрел так, что если бы сам Рид потерял память и не знал, как выглядит, то явно бы почувствовал беспокойство в штанах… — Хер маловат, — определился он наконец с отличием. — У меня-то побольше будет. — С чем вас и поздравляю, детектив. Я внесу правки. Если продемонстрируете оригинал, — предложил Найнс. — В остальном вопросов не имеется? Вопросы всё ещё имелись. Рид, взбешённый этим прохладным сарказмом, сократил дистанцию до двух коротких шагов. Вблизи приятный запах безупречной чистоты, исходивший от белоснежного халата Найнса, усилился. К нему примешался ещё какой-то аромат: холодноватый и отстранённый — кажется, какие-то травы. Наверное, такой одеколон. Под стать самому Найнсу. — А как тебя звать, мистер Найнс? Имя-то хоть есть? Или у тебя порядковый номер вместо имени, извращуга? Найнс улыбнулся уже явно. Очевидно, что та ситуация, в которой они оказались, была ему приятна. Особенно то, что Гэвин совершенно терял над собой контроль. — Не думал, что вы когда-то спросите, — признался он. — Польщён тем, что наконец заинтересовал вас, детектив Рид. А если будет ещё одна картина, то вы, возможно, захотите побеседовать со мной за чашкой чая? А ещё одна вынудит вас позвать меня на прогулку в парк? Итак, сколько нужно будет полотен, чтобы мы с вами… Гэвин остановил ход рассуждений. Он взялся за дужку очков Найнса, стащил их и с хрустом переломил в руке. То, что осталось, бросил под ноги и наступил ботинком, безжалостно доламывая уцелевшие детали. — Хватит. Так. На меня. Смотреть, — сдерживаясь, чтобы не съездить по этому бледнокожему лицу, сказал Рид. — И хуле ты разулыбался? Найнс действительно улыбнулся ещё шире, и в серых глазах, которые сейчас не казались Риду безжизненными, появилось странное выражение. Наверное, из-за того, что зрение подводило его, взгляд Найнса стал немного рассеянным и мечтательным. В таком виде этот «механоид» выглядел вполне себе приятно. Даже на удивление привлекательно, словно на нём и вправду сработал эффект Кларка Кента. — Я же теперь не смогу сделать новые наброски? — спокойно спросил Найнс. — По крайней мере, пока не найду заме… Рид схватил его за запястье и прижал ладонь Найнса к своему паху, предвкушая, как тот наконец перестанет вести себя, будто ему на всё похуй. — Такого впечатления для наброска хватит? — спросил он и уже после осознал, что именно сделал. Они оба замерли в полном молчании. Гэвин пялился на опущенные вниз ресницы Найнса. Они оказались очень густыми, и в этом положении он видел, как они отбрасывают длинную очаровательную тень. Губы Найнса больше не растягивались в улыбке, но Рид вдруг подумал, что было бы интересно, как этот спокойный рот выглядел бы, если б кому-то приспичило его так же испохабить, как его ёбаные мазки краски испохабили рот самого Рида на картине. Рисовать Гэвин не умел. Поэтому он дёрнулся вперёд и прикусил нижнюю губу Найнса.***
Тина схватила третий бокал дорогого французского шампанского с подноса. — Полегче, бля, — предупредил Рид, придерживая её под локоть. — Не учи меня пить, эксгибицонист, — поймав равновесие и сделав большой глоток искрящегося напитка, оборвала его Тина, — лучше подай-ка мне вон ту клубнику. Я сюда, знаешь ли, пришла не для того, чтобы смотреть на твои… «будоражащие линии тела». Кого ты вообще, блядь, можешь будоражить? Что в тебе вообще нашли? У нас пол-отделения выглядит получше тебя, котище драный. Под «половиной отделения» Тина, скорее всего, имела в виду себя. И чтобы подчеркнуть опрометчивый выбор художника, она пришла в таком тесном шёлковом платье, что приходилось её поддерживать за талию. Фаулер поглядывал на них выразительно, как бы давая понять: «Ещё раз меня опозорите — вам пиздец». — Нужно было записываться в кружок рисования, а не на йогу, деточка. Тогда бы мы любовались на твои си… — Хрена с два, — возвращая ему опустевший бокал, сказала Тина. — Сдаётся мне, этот Найнс не по сиськам. Он тебя не щупал за всякое, пока рисовал? А, Рид? Если что, мы устроим ему такой грандиозный разъёб, что… Гэвин дальше и слушать не стал. Он невольно посмотрел в ту сторону, где стоял гвоздь программы — Ричард Найнс. Что удивительно, на этот раз без халата. И без очков. Чёрная водолазка под горло, чёрные прямые брюки, чёрные туфли и наверняка чёрное нижнее бельё. Рид покраснел. Немного опустил голову, глядя исподлобья потемневшими глазами. Ричард Найнс, будто почувствовав этот страстный интерес к себе и выделив его среди других пристальных взглядов, посмотрел на Гэвина. Он лучезарно улыбнулся и что-то сказал репортёру. Шум выставки, сплавлявший в себе голоса людей, шорох одежды проходящих мимо гостей, стук бокалов и лёгкую фоновую музыку, перекрыл его голос. Но следующую фразу он произнёс громче. Вернее, достаточно громко, чтобы Рид смог расшифровать слова: «Он идеальный».