"Ужасное сияние"

Голодный спазм заставил остановиться и согнуться пополам. Нейтан наелся ряски — пытался заглушить боль, которая ввинчивалась в желудок все злее с каждым часом, но от ряски легче не стало. Спазм протолкнуло к пищеводу. Полупереваренная ряска вышла горлом. — Бля, — Нейтан вытер кислую рвоту тыльной стороной ладони. Зачерпнул вонючей воды — хоть ее хватало, шел он вдоль ручья, держал курс на массивы каких-то древних развалин. Ржавые трубы в десять человеческих ростов, рукотворные валуны с остатками заросшего все той же ряской стекла. Он никогда не уходил далеко от своей деревни, эта местность была одновременно похожа на родные края — и чужой. Серые в синеву тени на горизонте не обещали еды. В лучшем случае — защиту. Нейтан вообще-то умел выживать. И первые дня два ему везло, находил дикие бананы, кислолук, один раз пришлось зажарить крупного, больше его ступни, таракана. Так себе пища, но лучше ряски. Уже три дня — только она. Нейтан видел в трубе-ответвлении от большой — словно ветке дерева, ведущей к стволу, — нескольких крыс, но твари сбежали, когда запустил камнем. Попадались хитрющие твари-голуби, наглые и крупные, как будто дразнили пернатыми задницами, противно курлыкали. Пару часов назад Нейтан приметил стадо зубробизонов, от вида огромных туш желудок заныл сильнее прежнего, но он не настолько сошел с ума, чтобы лезть к весящим под тонну стадным тварям. В ручье рыбы не водилось. Вот тебе и способности, вот тебе и особенный. Попадешь в телепорт, оставленный кем-то из этих самодовольных уродов из полисов — и выбирайся, как знаешь. Нейтан задрал грязную и рваную футболку, потрогал живот — тот совсем прижался аж куда-то к позвоночнику. Ребра торчали, как у дохлого цыпленка, провалявшегося на жаре неделю или две. От боли в пустом желудке и жалости к себе Нейтан тихонько заскулил, как будто это могло помочь. Нужно идти. В серых развалинах наверняка есть гнезда, голубиные — точно, а может, и заячьи, если повезет — найдет яйца или птенцов, или маленьких, еще не покрытых толстой кожей, зайчат, которых можно даже сожрать сырыми. Он потер впадину живота, заставляя себя идти дальше. Большая труба уперлась в холм — когда-то здесь был, похоже, тоннель, но теперь он зарос вездесущей ряской так плотно, что пришлось бы продираться с ножом. Сил не хватало. Нейтан поднял голову, жмурясь в красновато-желтых лучах солнца: скоро закат, как раз успеет обойти холм или — он был не так уж высок, — забраться наверх и спуститься с другой стороны. Вроде должен быть пологим, без отвесных скал. Еще бы сил хватило. Он зачерпнул ряски — зеленая водянистая трава расползлась по пальцам, как плевок, и стал подниматься. Из-под подошв дырявых башмаков выкатывались камни. Сизые громады заброшенного города нависли как будто ближе. Что-то прохладное ткнулось в пятку — прямо в дыру над подошвой. Нейтан вскрикнул. Ядовитый паук, дикая муропчела — да мало ли дряни в Пологих землях! Он отпрыгнул только чтобы получить еще один характерный «тычок», как будто тонкие пальцы норовили пощекотать кожу, а потом, скребясь тупыми ногтями, воткнуться внутрь. Поед-трава. — Ма-ать твою, — простонал Нейтан. Дикая поед-трава, рассказывали дома, может даже человека сожрать. Надо вернуться и обогнуть полянку, заросли не слишком обширны: эта штука всегда растет от одного «корня», а значит… Нейтан сделал пару шагов и уставился в центр небольшой ямки, покрытой действительно похожими на иссохшие пальцы коричневато-красными колючками. Поед-трава сегодня, в отличие от него, не осталась без добычи. Прямо посередине лунки бился огромный жирный заяц, пытался взлететь, но побеги уже разорвали кожистые крылья, быстро проникали в брюшко — рыжевато-белая шерсть стала темной от крови, из дыры выглядывала петля кишок. Поед-трава особенно любила потроха. «Еда», — думал Нейтан. Жирнющего зайца ему хватило бы на несколько дней. Несмотря на медный запах крови с явной примесью заячьего дерьма, рот наполнился слюной. «Дикая поед-трава»… Но уступать добычу какой-то дурацкой траве Нейтан не собирался. — Ладно, щас посмотрим. Поед-трава реагирует на живое. На теплую кровь, на мясо. Нейтан ее тысячу раз выпалывал с огорода, где она время от времени разрасталась на крысах и начинала охотиться уже на кур. Надеваешь сапоги с резиновыми подошвами — и вперед. Резина мертвая, поед-трава на нее не пытается выклюнуться из-под земли. Взгляд Нейтана упал на плоский камень и какой-то ржавый кусок железа — чем ближе к остаткам старых городов, тем больше такого валялось. — Прощай, футболка. Ничего, еще куртка есть. Она хоть согревает, а от футболки и толку-то особо нет. Не жалко. Он оборвал два длинных куска-веревки. Подцепил ножом добротную, несмотря на заплаты и дыры, ткань. Вместо длинной футболки осталось что-то совсем несуразное, даже живот не прикрывало — сверкал пупком теперь на все Пологие земли, если бы еще кому смотреть было. Камень и арматурина весили по-разному. Камень тяжелее, арматурина полегче. К ногам они прицепились так себе. Ничего, сойдет. Нейтан сделал первый шаг — работало, не хуже резиновых подошв. Второй и третий. Поед-трава ковырялась в зайце, методично высасывала его заживо; тот еще дрыгал крыльями — «пальцы» уже ободрали кожистую плоть до хрупких темно-розовых от потеков крови, костей. Потроха впитались в землю, темные «ногти» поднимались выше. Заяц таращился на Нейтана красноватыми глазами в тупой агонии. Однако туша все еще была цела, мясо у зайцев плотное, поед-трава так просто не сожрет… — Попался. Нейтан чикнул ножом по сгустку поед-травы. Заячья туша отделилась. Он издал гортанный клич. «Пальцы» схватили за руку. Это было быстро — как будто вцепилась настоящая иссохшая лапа мертвеца, что-то вроде одержимого аладами трупа. Нейтан закачался на своих подпорках и рухнул прямо в центр поляны с поед-травой. Голым животом на «пальцы». «Ногти» завозились — мелкие лапки, как будто сотня насекомых, вроде комаров — и боль пока несильная, сцарапывала верхний слой кожи, медленно погружаясь внутрь. Человек крупнее зайца, но беззащитный живот — легкая добыча. Нейтан не кричал. Покатился, ударил ножом. Еще раз, дважды. Камень и железяка отвалились с ног. Он двинул арматуриной по крупному побегу, целой «ладони» — та едва не заползла в рот, уже тронула губы и нос. Еще один удар достался тонкой завязи, ткнувшейся в ухо до звенящей боли в барабанной перепонке. Промазал — голова наполнилась шумом и, кажется, по щеке потекла кровь. Нейтан рассек сгусток с приглушенным воплем — нет уж, он не сдохнет здесь, как глупый заяц, не будет кормить своими кишками и тощим мясом поед-траву. Удалось перевернуться на спину — куртка из плотной кожи защищала, такие же плотные брезентовые штаны — тоже. На миг Нейтан представил: если стебель заберется за пояс, в зад или уретру, ох, проклятье, только не это. Он выронил арматурину и просто карабкался прочь. Он кричал и полз. От ударов взметывалась сухая серая почва, словно фонтаны воды, где плескались лягушки. «Пальцы» поед-травы шуршали и нападали снова с бессмысленным упорством безмозглой твари. Нейтан кричал — и продолжал кричать уже когда выбрался на безопасное место, а затем замолк. Стер тыльной стороной ладони кровь — в раненом ухе шумело, боль трещала в голове, но он вроде бы слышал. А потом засмеялся, осознав, что держит в руках не только нож, но и заячью тушу. Добыча тянула килограммов на пять. Обожраться можно, а если подсушить мясо на огне — дойдет до какого-нибудь поселения. — Удачной охоты, — сказал Нейтан и показал поляне с поед-травой средний палец.