"Ужасное сияние"

Хизер скучно. Папа не разрешает выходить из комнаты. На улице небезопасно, говорит он, но Хизер уже лет десять из своих двенадцати знает: это неправда. Небезопасно — это о ней, о том, что внутри нее, а не снаружи. Папа не объясняет, почему нельзя выходить днем, можно только вечером, с ним за руку — сначала он приносит легкий плащ темно-бордового цвета с капюшоном. Капюшон прикрывает лицо, иногда папа дает еще и темные очки. Хизер терпеть их не может — сквозь затененное стекло ничего не видно, и без того искаженные фонарями и люминесценцией вечерние улицы становятся просто-таки театром теней. Вроде фигурок из собственных пальцев, папа показывает ей такой «театр», Хизер и сама научилась изображать голубей, кроликов, собачек. Она их видела только на трехмерных картинках, но папа обещает однажды сводить в зоосад и показать живых. Когда-нибудь потом. Когда Хизер научится не играть со светом — с тем светом, который иногда капает из нее. Из-за дурацкого «внутри» ей и не разрешают гулять. Дома-то папа все сделал, чтобы Хизер не причинила никому вреда. Мягкие стены, пластиковая посуда, защищенная мебель. Несколько датчиков дыма. Дважды в неделю он ее экзаменует. Как только научится прятать до последнего лучика — сможет выходить сама. Даже без очков и капюшона, обещает папа. Хизер ему не очень верит. Днем она учится — не только управлять светом; робот-репетитор подсовывает ей задачки по математике, читает книжки про принцесс и дальние странствия. Еще у Хизер есть шар — стеклянный шар с заключенным внутри городом и вязкой жидкостью. Город светится огнями, в нем небоскребы, рекламные щиты, даже закусочные и люди на улицах, совсем как настоящий. Благодаря жидкости он даже «летает» — тоже как тот, который снаружи. Хизер любит эту игрушку, не выпускает ее из рук. В вязкой жиже поднимаются и медленно опускаются снежинки, если встряхнуть шар. Хизер никогда не видела настоящего снега — и никто не видел, папа говорил, что раньше был снег, много лет назад, еще до куполов. Когда она спрашивает: а зачем нужен купол, тот пожимает плечами: чтобы было безопасно. Клетка, думает Хизер. Клетка в клетке в клетке. Она воображает себя под куполом в летающем городе — хочется дойти до края и взглянуть вниз. Она воображает себя под куполом, в запертой квартире. Стекло под стеклом под стеклом. В ее шарике свет искажается. Если держать долго, начинает выбиваться — Хизер наблюдает за тем, как вспыхивают окна, то ли иллюминация, то ли пожар, а фальшивые снежинки озаряются желтовато-красным. Однажды Хизер спросила у робота-репетитора: что там? Внизу, под небесным городом. За стеклом купола. Я знаю только три улицы, папа мне не разрешает гулять там, где могут увидеть люди. Расскажи. Робот помолчал и выдал что-то о некорректных данных, и все это стекло, тонны и тысячи тонн, стиснуло Хизер, а она — свой шарик, и руки ее стали теплеть, глаза тоже. Свет капал из глаз и скатывался по округлой глади, сначала гас, а потом просочился внутрь с белым дымом. Огни отвечали — и ладони Хизер тоже, они покрывались быстро вспухающими пузырями, в пузырях закипала полупрозрачная жидкость, словно множество маленьких городов. Это было больно, но она не могла остановиться, держала шар, пока — дзеньк! — не взорвался тот, а вместо осколков не заполнили кондиционированный воздух сполохи рыжего света. Вязкая снежная жижа вытекла и испарилась. Город под шаром оказался проволокой, а снег — чем-то вроде ваты. Хизер наступила на то, что осталось от игрушки; вытянула ладони — покрытые пузырями, они по-прежнему походили на целый мир с куполами городов, и она прикоснулась языком к самому крупному ожогу, от боли выступили слезы — уже настоящие, без света. Папа рассердится, подумала Хизер, а еще: что ей все равно. Стекло можно разбить; вот что значит свет.