"Ужасное сияние"

Сорок лет Укки авгур. Синие Вараны забрали ее из местечка Кривая Поземка, что недалеко от большой воды — озера Лакос, где раньше был купол, а потом всех съели те, кто всегда голодны. Укки Цеш, так ее звали в первые пятнадцать лет жизни. Авгуром назвали после, потому что Синим Варанам нужен был новый — тот, кто будет служить аладам и Матери. Сорок лет Укки молится ей, кормит ее детей, отводит беду от людей, избравших ее, взамен же Госпожа дарует могущество — видеть, менять, прятаться. Отзывает своих всегда голодных детей от поселений, что платят дань Варанам, но шепчет: помни о судьбе Лакоса. Укки Цеш никогда не забывает. Сегодня особый день, иная ночь. Сорок лет прошло, а значит — пора. Укки выходит из ставки Синих Варанов в тот час, когда тьма густа, как черная кровь Тальталя — кровь, что горит от вспышки и похожа на липкое масло. В носу Укки кости зубров-буйволов, в ушах Укки фаланги новорожденных младенцев, кости и плоть взывают вместе с ней. Сорок лет авгур называла ту, к кому обращается, Госпожой — лишь иногда по имени. Сейчас — можно. «Инанна, заря утренняя, заря вечерняя, Инанна, владычица звезд, услышь меня». Укки видела ее во снах, но всегда образ оставался зыбким. Сегодня все изменится. Костер прогорел. Шатры, крытые шкурами козловеров и зубробуйволов, тихи, как камни. Несколько дежурных на постах по сторонам света — запад, восток, север, юг. Они все спят, Укки позаботилась об этом; никто не должен помешать ей сегодня. Постовые храпят, открыв рот, подложив под косматые головы с давно не мытыми волосами сизые камни. Непроглядная темнота не мешает Укки видеть: Инанна, чья суть — свет, подарила ей такую силу. Укки всегда видит, даже с закрытыми глазами, сквозь веки, прозрачные, как вода. Она знает: ночь особая. Инанна живет во дворце богов, в небесах — и ее подданные, что в чертогах и ниже нынче возносят молитвы. Авгур ступает по рыхлому песку с выростами ряски, вкраплениями цветоящериц — подвижные цветки их сейчас сонны, как настоящие ящерицы, что греются под солнцем; все, что во тьме — пусть покоится. Кому должно — услышит Инанну, и придет к ней. Укки идет. Ставка Синих Варанов позади. Пустота огромна — сверху чернота с россыпью звезд и пятном луны, на земле — камни и поросль. В темноте небезопасно: пусть алады и не причиняют вреда тем, кто отмечен Инанной, зато в Пологих землях водятся дикие муропчелы, койоты и ядовитые пауки. Одинокий манул тоже не побрезгует напасть на старую женщину, бредущую во мгле. Укки вдыхает далекий запах мяса — остатки ужина, ускоряет шаг, пока воздух не становится чистым, как звездный свет. Инанна ждет ее. — Владыка зари вечерней, зари утренней, та, чья голова и руки — свет, взгляни на меня. Инанна не отвечает, но Укки знает: богиня не забывает ни о тех, кто преклоняет пред ней колена в ее огромном небесном шатре, ни о скромных авгурах с костями в носу и ушах. Укки снимает с шеи амулет-нож; много детей света, отпрысков Инанны кормилось им, и теперь костяное лезвие такое белое, будто на него вытекли лунные лучи. — Светозарная неба и земли, пришла я к тебе — пуста, словно глиняный сосуд без дна. Исцели меня, наполни светом. Лезвие могло бы коснуться горла, но Укки еще должна продолжать, поэтому приставляет острие к груди. — Инанна, благословенная, вот я пред тобою: отмеченная дочь твоя. Пусть светлое серебро твое никогда не покроется прахом. Пусть дети твои пируют среди смертных. Да не расколет твой лазурит гранильщик. Дева-владычица, вечность в ладонях твоих, звезды в сосках твоих, и молоком ты кормишь иных созданий, но даришь благо всякому, кто хочет причаститься лона твоего. Нож входит медленно. Темная кожа расступается будто бы неохотно. Укки жалеет, что нельзя было выпить отвара тенелиста с медопчельим ядом, а то и вишневого сока, чтобы наверняка — и ничего не чувствовать сейчас. Боль заставляет ее кричать. Она — дева; не знала мужчин, не рожала детей, но знает: так кричат в первую ночь соития, так молятся в час рождения первенца. Инанна слышит ее, шепот пульсирует с сердечным ритмом, когда костяное лезвие проникает за ребра и касается плотной мышцы.  — Инанна, заря звезд, вернувшаяся из небытия, презревшая смерть, прими меня в зарево твое — ме-лем, ужасный свет.