"Ужасное сияние"

— Да не бойтесь вы, мистер Вереш. Этот образец относительно безопасен. У него даже наметилось подобие интеллекта. Таннер, конечно, смеется над своим подчиненным — формально Патрик Вереш числится научным сотрудником под руководством Эшворта Таннера, на самом деле, он связан по рукам и ногам невидимой и очень прочной веревкой. Сродни энергосдерживателю — клетке, за прутьями которых сидят «образцы» Таннера. Лаборатория стерильная, вся в бело-голубых тонах с редким вкраплением красного или зеленого. Красным помечают опасные образцы. Зеленым — уровень допуска. У Вереша максимальный, выше только сам руководитель. — Мне все еще нравится эта моя идея: внедрять сигнатуры еще в зародыше. Проблема в том, что биология нашего мира, мистер Вереш, несовместима с принципами фракталов, — Таннер делает паузу, словно спохватившись, на миг узкое лицо как будто накрывает тенью. Странное зрелище: у Патрика ассоциация с перегоревшей лампочкой. И аварийным включением. — Формально, конечно, живое существо тоже обновляется и изменяется. Теломеры заставляют клетки делиться и так далее. Вы ведь слышали эту шутку, что если встретишь человека через семь лет, то он будет совсем другим? Патрик пожимает плечами. Таннер иногда начинает очень издалека, с вот таких школьных и прописных истин. Существо за прутьями шевелится. Оно не любит белые оттенки — и голубые тоже, оно предпочитает темноту, поэтому в резервуарах для зародышей и взрослых особей создается полумрак. Света в них слишком много — собственного. Зеленого на границе с голубым, а может быть, каким-то невероятным спектром вне 4,5 миллионов колбочек и 90 миллионов палочек в сетчатке глаза. — Но фрактальные единицы… существа — или все-таки явления, мы так и не установили, относятся ли они к живой или неживой природе, — совершенно иное. Они не просто делятся, они копируют и повторяют себя, абсолютно идентично, с точностью до момента времени. Для них не существует времени. Все изучение у некоторых моих коллег сводится к бездумной активации так называемого «фрактального чутья», но это же чушь собачья, вы со мной согласны, Вереш? — Да, сэр. Таннер говорит о Сорене Раце, своем главном конкуренте. Мальчишка лет на десять младше, подход «я сейчас все тут сделаю сам». Эти двое друг друга ненавидят. Для верности Патрик повторяет еще раз: — Да, сэр. За плечами обоих снуют мелкие боты-помощники. Таннер немногих допускает сюда. Патрик вспоминает о том, что надо бы проверить автоклав, там очередной зародыш — тот, что даже не совсем похож на котлету, которую однажды съели, а потом вернули; без кожи и глаз, а обладает некоторым сходством с гуманоидом. Боты постоянно дежурят, но у них электронных мозгов не хватает. Лаборатория очень белая, но не светлая по-настоящему — мягкий неон будто изолирует; ни окон, ни точечных ламп. Таннер считает, что ограниченный источник излучения вредит его экспериментам. — Я же пытаюсь воссоздать это замершее время в структурах нашего мира. Посмотрите, Вереш, перед вами: бессмертие, что же до прутьев — да, они из условной «антиматерии», аналогичной фрактальным дизруптерам. Или, скорее, антивремени. Оно не попытается выбраться, потому что боится течения времени, если угодно. По моей теории любую из прибывших сигнатур пугает именно «четвертое измерение». Поэтому они агрессивны. — Алады. — Простите? — Сигнатуры. Их называют аладами. Таннер складывает узкие руки за спиной, сцепляет в замок. — Я не люблю это название. Отдает дикарскими поверьями. Они, например, считают, что у нас здесь, в Интакте — шатер «утренней зари Инанны». — И вечерней. «Заря утренняя, заря вечерняя», так они молятся. Патрик прикусывает язык до привкуса металла и соли. — Вереш, вы что же, еще и историк? Этнограф? — Таннер смеется коротко и неприятно. Его смех колючий. Патрик тяжело глотает, подходит ближе к клетке. За ним существо, выращенное в автоклаве — это бесформенное нечто с едва угадываемой треугольной головой, узловатыми конечностями; их трудно сосчитать, Патрик почему-то уверен, что их три, но иногда восемь или минус три целых тридцать четыре сотых в степени икс. — Оно страдает, вам не кажется, доктор Таннер? Едва Патрик произносит это, существо вцепляется своими зубами — их точно непостоянное множество, может быть, последнее простое число во Вселенной в себя же, вырывает куски, из которых вываливаются новые зубы, головы, конечности, непонятные наросты, которые немедленно начинают множить друг друга. Создания Таннера — чистая математика, иррациональные абстракции из розовато-белой плоти. Когда-то Патрик был уверен, что Таннер использует стандартные культуры клеток, но фермы мяса не подходили для опытов. В автоклаве номер двадцать три настоящий зародыш, он еще похож на человека — до того, как станет математикой, все они похожи. Существо рвет себя. Пасть раскрывается веером. На заляпанный пол клетки падают ошметки волокон, стены залиты кровью. — Оно страдает или пытается избавиться от того, что мы им вживляем. Может быть, это невозможно — соединить алада с человеческим зародышем? Патрик готов добавить: что, если ваш конкурент Рац прав, годятся только изначально мутировавшие; те, кто обычно становятся пилотами рапторов? «Отмеченные» или «дети Инанны». Эту фразу Таннер встречает новым смешком. Он привык. — Вереш, вы опять за свое. Конечно, они страдают и будут страдать. Во имя науки. А потом однажды у нас получится сделать стабильный образец — и получим ключ к бессмертию. Таннер чуть наклоняется — он высок, на полголовы выше сутуловатого и откровенно мелкого Патрика: — Это возможно. Я точно знаю, — проговаривает он с фанатизмом, достойным дикарского жреца Инанны, а не научного лидера «благословенного города знаний». — А если ты сомневаешься… — Нет. Нет, доктор. Конечно же. Существо выгрызает у себя большой неровный овал на животе — там, где шрам недоразвитого пупка. Раны зарастают быстро. Регенерация даже у этих тварей идеальная. Все же Патрик успевает разглядеть тревожный пульсирующий свет; зеленый на грани лазури и темноты. — Наверное, оно погибнет. — Возможно. У нас созрел следующий, — Таннер отворачивается, его пророческое видение исчезает. Он поджимает губы и больше не замечает помощника Вереша. — Идите и займитесь автоклавом. — Да, доктор. Патрик торопится исчезнуть в мягком неоне, и на пути к своему рабочему месту думает о свете; и о своей дочери. Фрактальное чутье пилотов «рапторов» реально, и свет спрятан не только в уродливых тварях с бесконечно копирующими себя конечностями. Он думает о Хизер, которая плачет светом — и свет живет в ней; почти всегда послушный. Она научится им управлять, а пока Патрик останется здесь, среди автоклавов, чудовищ, будет служить. Официально — Таннеру. Тайно — Сорену Рацу. Оба не должны узнать о Хизер. Если понадобится, Патрик разорвет им глотку зубами, подобно тому, как гибрид алада и человека рвал собственную плоть.