over the sand and between the sea foam

Фили ещё совсем-совсем кроха, когда впервые видит затерянный в облаках горный пик. Фили настолько маленький, что даже неуклюже качается на своих ножках, задирая голову повыше и тут же шлепается в грязь, размахивая ладошками. Конца горы по-прежнему не видно: солнце слепит глаза, стоит только Фили посмотреть на белые-белые, как серебряная стружка, склоны. Фили чувствует, как обиженно трясутся губы и спешно оглядывается на амад — не заметила ли? — но та слишком занята капризничающим Кили, поэтому не замечает беды своего старшенького, словно его и нет вовсе. Но Фили уже научился на неё не обижаться, он же уже не глупый несмышлёныш. Только иногда, когда особенно холодно дует из-под пробитых в каменных стенах окон, он прижимается к ней поближе, чтобы согреть озябший нос. Фили вздыхает, молчаливо разглядывая свои крепкие коричневые ботиночки, которые совсем недавно смастерил ему дядюшка. Дядюшку Фили очень любит: от его длинных волос всегда пахнет деревом и чем-то очень вкусным, но непонятным для такого малыша, как Фили. Правда, это ему совершенно не мешает с восторгом запутывать тонкие, словно небрежными мазками нарисованные кудри в совершенно невообразимые узлы. Дядюшка смеётся и всегда разрешает ему играть с волосами, поэтому Фили всегда старается красиво заплести его густые волосы. Получается, конечно, не очень, но дядюшка говорит, что это не беда, и что главное — желание. А желание порадовать дядюшку у Фили очень большое, больше даже, чем олифант. Амад как-то раз сказала, что когда Фили был совсем ещё как Кили, были очень холодные морозы и Фили постоянно плакал, но дядюшке стоило только лишь спустить свою гриву к нему в колыбельку — и он тут же успокаивался, путаясь пальчиками в темных волосах. Фили тогда хихикал над её словами, греясь у дядюшкиной груди и безотчетно играясь кончиками простых темных кос. Но сейчас Фили становится в два раза грустнее: на ботиночках виднеется грязь, потому что Фили неуклюжий и постоянно куда-то не туда ступает — амад вздыхает и говорит, что одежды на него не напасёшься — а пачкать что-то, подаренное дядюшкой, Фили очень не хочет. Так он и сидит в луже, маленький, замызганный и грустный. — Фили? Тёплые руки подхватывают его подмышки и на секунду ребёнок не чувствует ничего, кроме слепящего глаза восторга: он буквально взлетает над землей, к самому небу, к самому кончику горной вершины, а приземляется прямо на твёрдые дядюшкины плечи. Чувство полёта настолько упоительно, что Фили, позабыв и про свои ботиночки, и про все на свете, радостно вопит: — Ещё!