over the sand and between the sea foam

Самое первое воспоминание малыша Фрерина — причудливые разводы малахита в тяжелых серьгах матушки. Фрерин помнит, как любил хватать звенящие камушки и, радостно лопоча, тянуть к себе. Смех матушки очень нежный, чуть глухой, и от неё пахнет тяжелыми благовониями вперемешку со сталью. Спустя много лет Фрерин понимает, что именно такой и была матушка — овеянной плавким золотом сталью. Воспоминания Фрерина-мальчишки ярки, как крутящийся в бешеном ритме калейдоскоп. Принц любопытен, горит истинным гномьим энтузиазмом дознаться до всего, что только можно, перепробовать и то, и это, а ещё можно все сразу и вместе. Фрерин непоседлив и вечно влипает в неприятности, за которые суровый Трор не устаёт ему пенять. — Ты принц, а не пустоголовый мальчишка, — как-то раз говорит он, хмуря густые брови. — Веди себя подобающе. Обида на дедушку так сильна, что Фрерин едва-едва досиживает до конца обеда. В материнских покоях все так же тихо, только шуршат страницы и тихие голоса обсуждают что-то. Хлопнувшая дверь, которую Фрерин не удосужился придержать за собой, на миг разрушает идиллию, и две пары глаз — темные материнские и льдистые ториновские — с одновременным удивлением вскидываются на готового разреветься мальчишку. — Фрерин? Матушкин голос полон тревоги и нежности, словно она наперёд уже знает, что на сердце её младшенького. Торин аккуратно откладывает зашелестевшую страницами книгу и вопросительно вскидывает брови. Фрерин очень обижен на дедушку на самом деле, но густой запах смолы, горных трав и два взгляда, в которых читается намёк на улыбку, неведомым образом успокаивают его и смиряют гнев. — А что вы читаете? — вместо желания пожаловаться на бескомпромиссного Трора, Фрерином овладевает любопытство, смирить которое получалось только сну. Морщинки на лбу матери разглаживаются, распускаясь тонкими лучиками в уголках глаз. Торин усмехается и опускает руку на колено, куда Фрерин с готовностью забирается. — Это история Азагхала, — отвечает ему матушка. — Короля гномов Белегоста. Фрерин хмурит брови, силясь вспомнить название. В истории он, конечно, не особенно силен — ему больше нравится складывать непослушные эльфийские буквы в журчащие слова — но даже его память не в состоянии припомнить названия этого города. — Величайший гномий король, — веско говорит Торин, вновь придвигая к себе толстую книгу. Торин недалеко ушёл от возраста, который гномы уничижительно именуют «сопляк», но в его тонких, унаследованных от матери чертах уже ясно выглядывает что-то взрослое, взвешенное и категорично-благородное. К наукам старший принц не особо усерден, хотя читать любит, но знания его так хаотичны, что понять, глупый он или нет, иногда невозможно. Но хоть Фрерин и не любит историю, рассказы брата и матери он всегда слушает с упоением. — Почему? — он нетерпеливо блестит глазами, ёрзая у брата на коленях. — Он умел летать? Матушка и Торин смеются, и принцесса ласково треплет его по волосам. — Нет, малыш, летать он не умел. Фрерин разочарованно дуется и тыкается лбом в ториновский узорчатый жилет. — Король Азагхал нёс в своём сердце невиданную честь, — говорит матушка тихо. — Многие народы Средиземья считают, что гномы обделены этим даром, и часто оказываются правы. Фрерин вскидывается, но Торин, скорый на гнев, лишь молчаливо опускает глаза, и Фрерин замирает, вслушиваясь в материнский голос. — Азагхал был спасён великим эльфийским лордом из плена, и с тех пор их связывала крепкая дружба, которая потом оправдала себя на поле битвы. Матушка задумчиво смотрит на стрекочущий в камине огонь, а Фрерин во все глаза смотрит на её овеянный оранжевым светом образ. — Гномы Белегоста были единственными, кто смог бросить вызов ужасному дракону. Они прикрывали отступление эльфийских князей до последнего, пока король Азагхал не был ранен… — Он умер? — ахает перепуганный Фрерин, подпрыгивая у Торина на коленях. Матушка грустно качает головой. — Едва ли смерть, покрытую величием, можно считать смертью, — пожимает плечами Торин, листая страницы книги. Матушка переводит на него задумчивый взгляд. — Смерть — это всегда смерть, мой дорогой мальчик. Торин фыркает — Фрерин знает, что брату не нравятся подобные обращения — но не спорит. А Фрерину вдруг становится страшно. Он же ведь совсем ещё маленький. Не видел ни горя, ни страданий, а боль испытывал лишь когда после особенно глупых шалостей отец отвешивал ему парочку воспитательных тумаков. Что такое эта смерть? Где она живет? Почему приходит? — Фрерин? Глаза Торина льдистые, но теплота взгляда превращает этот холодный цвет в согретые солнцем небеса, покрытые туманной рассветной дымкой. Фрерин ёжится, как от сквозняка, прижимаясь к нему. — Можно… можно мы не будем так говорить? — шепчет он в узорную вышивку на плече брата. — Мне страшно. Торин слегка подбрасывает его на ноге и улыбается. — Конечно можно. Прости. Фрерин хихикает, поудобнее ёрзая на его коленях и засыпает, убаюканный тихими голосами и теплом.