Рядом с ним...

Руки под тканью одежды, что душит своей тяжестью на тонких девичьих плечах, язык по карамельной коже дерзким движением вверх, прощупывая сбитый пульс чужих сонных артерий. Страстно и горячо. Юнги ухмыляется, услышав судорожный вздох совсем рядом, и сжимает хрупкое тело в руках своих сильнее, с губ срывая тихий жалобный стон. Невыносимо держать все в себе, но она старалась… очень старалась быть тихой и оставаться в здравом уме, убедить Юнги подождать немного и оказаться в номере, а не в какой-то подсобке стадиона, куда в любую минуту кто-то может войти. Но Мин не слушал протестов, а вскоре уже и игнорировать было нечего… сопротивления и взывания к разуму длились всего пару секунд, но парню уже надоели. Он предпочел бы слышать не их, не смешные протесты, а блаженные стоны и шумные вздохи. Девушка в его руках изгибается в позвоночнике, упирается затылком в стену позади и льнет ближе, вонзая ноготки, выкрашенные черным, в его плечи. И это именно то, что ему было нужно. Это именно то, чего он хотел. Губы по шее лихорадочными прозрачными штампами, метками, призрачными отпечатками зубы, пока в длинных бледных пальцах бесстыдно сминаются округлые ягодицы в требовательных обещаниях… если такие вообще бывают. У Юнги бывают. Он одновременно может требовать и обещать. Прямо как сейчас. Брюнетка стонет приглушенно, в блаженстве прикрывая глаза и кусая губу, когда ее любимые пальцы прикасаются к ней откровенно и пошло, тонут в доказательствах ее желания и дразнят чувствительные точки перед тем, как проникнуть в глубь и сделать хорошо. Очень хорошо. Насмешливый хмык ей прямо на ушко в награду за то, что хотела Юнги давно. До того, как он спустился со сцены. До того, как приволок сюда. До того, как подарил первый поцелуй. И зачем было сопротивляться? Так в ее стиле… так будоражит… — Моя девочка… — шепчет он, активно толкаясь пальцами глубже и глубже. — Сколько же ты терпела? — Долго… — скулежом между вздохами и попытками удержаться за любимого, ведь ноги слишком слабы для веса ее легкого тела, — Очень долго. Больше ей терпеть не придется. Он обещает своими губами на ее распухших, своим языком, что спешно обходит свои владения в чужой ротовой полости, руками своими, продолжающими делать хорошо… Он обещает, шурша их одеждой и награждая девичий слух возбуждающим шепотом. Каждым своим вздохом и нетерпеливым глотком вязкой слюны обещает. И совсем скоро выполняет каждое обещание… Пальцы заменяются горячей твердой плотью, и это сводит ее с ума настолько, что Юнги приходится зажать любимой рот своей ладонью. Той самой, пальцы которой только что были в ней. И ее от мыслей об этом ведет еще больше, и она отдается ему без остатка… до капли. Вся. Своими рваным дыханием и болезненными изгибами в теле, приглушенными его рукой стонами и обезумевшим блеском в глазах… она отдается ему с каждым толчком все больше, пока не теряет окончательно рассудок и силы, превращаясь во что-то безвольное, но очень счастливое. В темноте тесной коморки нечем дышать. В ней нет места ни кислороду, ни скромности, все пространство заполнено страстью и пошлостью, что в каждом движении, касании, поцелуе… в каждом вздохе, в губах распахнутых, в прикрытых от удовольствия глазах. В каждом толчке, каждом всхлипе, что должен быть тихим, в каждой попытке темные бровки чувственно заломать еще больше. А губы все целуют, и тела все стремятся друг к другу навстречу. В поцелуях тонут десятки стонов, пока пальцы пытаются насытиться прикосновениями к чужой коже через ткани не сброшенной на пол одежды, а потом… потом дыхания обрываются вовсе и с языков льнут приглушенные и сдерживаемые звуки блаженства восторга. Ее стон тонет в большой красивой ладони, его собственный поглощен ее слухом тут же, как взбудоражит тонкую кожу у самого ушка…