Рядом с ним...

Веревки давят на связанные запястья, но не то, чтобы причиняют невыносимую боль. Узлы затянуты не очень сильно, так что если попытаться от них избавиться, это не займет много усилий и времени. Но Юнги не пытается. Не пытается развязаться, подняться с колен не стремится, хотя ему подобное не идет совершенно. Он не из тех, кто другим подчиняется… но ей подчинен. Госпожа «просила» его быть послушным мальчиком. Чушь, это был самый настоящий приказ, и ослушаться его Юн не хотел. Не потому что страшно, нет. Потому что быть послушным — заводит. Возбуждают веревки на бледных запястьях, что уже порядком затекли, возбуждает перед ней стоять на коленях и ощущать обнаженной кожей щекочущие прикосновения кожаной бахромы черной плетки… ему нравится ее властный кошачий взгляд, медленный стук тонких шпилек лаковых туфель об пол… этот стук мелодичный, многогранный, гипнотизирующий кружит его голову сильнее. Его заводит ее откровенный наряд — черные кружева белья и портупеи… она сногсшибательна, окутанная тонкими полосками плотной черной кожи и заведенная. Ему бы сейчас же избавиться от одежды, ему бы с ней поменяться местами… чтобы веревки на ее запястьях, а у него полная свобода действий. Чтобы любая его прихоть становилась реальной в то же мгновение, как появилась на свет… но он перед ней на коленях. Пожирает голодными взглядами каждое движение своей сексуальной Госпожи и едва успевает сглатывать слюну, не прекращающую наполнять ротовую полость. Она такая горячая… а ему так тесно в черных джинсах. И в распахнутой настежь рубашке жарко. Ее хочется коснуться, завладеть ею полностью… наказать за то, как неописуемо прекрасна, как горяча. И он еле сдерживается, чтобы не вскочить на ноги… потому что сегодня он перед ней на коленях и воля ее для него закон. Она вольна с ним делать все, что заблагорассудится… измываться над его телом и выдержкой, томить необычайно долго и мучить… и он даже слова против не вымолвит. Потому что это прекрасно — стоять перед ней на коленях. Поклоняться его Госпоже. Это возбуждает их обоих… слишком сильно будоражит, чтобы отказываться от чего-то такого. Кисточка кожаной плетки щекочет обнаженную грудь Юнги, поднимаясь по шее к лицу, рукоятка цепляет подбородок, вынуждая парня взглянуть наверх, на нее и облизнуться, когда она ухмыльнется сексуально и наступит, не скинув туфли, на его бедро. Черт, это так… — Тебе нравится? Он в ответ только кивает, а ее улыбка становится нахальнее, взгляд блестит похотью, а давление на бедро парня усиливается. Он благодарно шипит, а она наклоняется, не меняя позы, чтобы остановиться в сантиметре от его губ, распахнутых в просьбе поцеловать. Она тянет… мучает… изводит. Даже если самой это все дается чертовски непросто, она ждет, про себя считает мучительные секунды и лениво распахивает уста, пошло облизывая чужие губы медленным движением юркого язычка. Внутри него все горит, взрывается… Мин возмущен, но настолько же восторжен — странный коктейль чувств. По его телу вновь плавным движением плетка, чтобы парень взялся дрожью, отчаянно пытаясь дотянуться до чужих губ. В наказание за самовольность — свободное бедро сквозь джинсовую ткань обожжено сильным ударом кожаных веревочек, а он шипит и улыбается едва ощутимо, но очень довольно, любуясь ею и пытаясь найти в себе еще немного сил, чтобы справиться с этим. А она целует… наконец, целует его развязно и мокро, намеренно стонет в поцелуй излишне громко и чувственно, чтобы ему было хуже, чтобы сложнее… чтобы крышу совсем снесло. Языки сплелись слишком страстно, губы переминались громко, слишком жарко. Шея Юнги затекла, но он ни капли не жаловался, лишь пытался прижаться к желанным устам сильнее, оказаться ближе… Звонкий удар плети о твердый живот вынуждает парня дернуться и простонать. Черт… она его сейчас доведет до края. — Моя Госпожа… — стонет он с придыханием, когда она отдаляется так, чтобы дотянуться не смог, если попробует. — Госпожа… — Твоя Госпожа будет очень щедрой сегодня. У него от этого обещания пересыхает в горле, а в джинсах становится невыносимо тесно. Больно. Но ему нравится… Ему нравится, когда ее каблуки вновь медленно стучат по полу, и когда затихают, остановившись за его спиной. Ему нравится каждый обжигающий удар между лопаток, что не смягчает рубашка. Ему нравится ее полушепот до крайности восхитительный, когда она обещает наградить его за терпение. И, конечно, он сходит с ума, когда их взгляды встречаются снова, а она опускается метрах в двух от него на четвереньки, отбросив прочь свое оружие, и медленной поступью грациозной пантеры сокращает расстояние между ними, чтобы совсем рядом пошло облизнуться и опуститься ниже, потираясь лицом о его напряженный пах. — Господи… — выдыхает Юнги, глядя вниз на великолепные изгибы смуглого тела, на линии, что рисует ее носик поверх оттопыренной ткани его джинсов. — Не Господь тебя наградит удовольствием, — шепчет она, ухмыляясь ассиметрично, и накрывает его эрекцию ладонью, слегка надавливая, чтобы зашипел. — Ты должен восхвалять свою Госпожу, а не Господа Бога. По распахнутым губам лихорадочным движением язык, взгляд пожирает, откровенно лапает, раз уж руки не могут, а ей нравится… очень нравится, поэтому она выпрямляется и тянется к его губам, чтобы те искусать и обжечь поцелуями жаркими, пока тонкие пальцы справляются с металлической пуговицей и молнией темных узких штанов. Она стонет, хотя это ему приятно становится. Прямо в его рот выдыхает пошлые звуки, распаляет, дразнит… а потом хитро смотрит и многообещающе облизывается, вновь превращаясь в кошку и возвращаясь вниз, где слишком быстро заставит Юнги зашипеть от восторга и, запрокинув голову, восхвалять его Госпожу…