Искушение Сент-Этьена

      Доктор Джеймс Финч, Лондон, 1892 год.       С Антуаном Сент-Этьеном, американцем французского происхождения, я познакомился на двадцатом году жизни.       Незадолго до того скончался в возрасте шестидесяти девяти лет мой двоюродный дед, Уильям Бексли-Финч, эмигрировавший в Америку еще до моего рождения. Видел я его лишь однажды, еще мальчиком, когда он приехал на родину, чтобы провести в Англии медовый месяц с молодой красавицей-женой. К несчастью, вскоре после возвращения в Соединенные Штаты Бексли-Финч остался вдовцом: жена его скончалась после недолгой болезни. Сердце моего двоюродного деда было разбито, он больше не женился и не имел детей, так что я стал его единственным наследником. В последние годы жизни деда я вступил с ним в переписку, касавшуюся в основном моего образования и планов на будущее. Я хотел изучать медицину и стать врачом, и он порекомендовал мне медицинскую школу при Мискатоникском университете в городе Аркхем, штат Массачусетс, где проживал и сам, сперва со своей безвременно почившей супругой, затем в одиночестве. Мискатоникский университет, по его словам, ни в чем не уступал Гарварду или Принстону, пользовался такой же известностью и высокой репутацией.       Вскоре после этого дед умер, и я отправился через океан, чтобы вступить в права наследования. Незадолго до моего приезда деканом медицинской школы при Мискатонике стал доктор Аллен Холси, выдающийся ученый, несмотря на молодость, прославленный далеко за пределами родной страны (впервые в истории такой молодой человек занял в Мискатонике столь престижное положение!) — и это окончательно подтолкнуло меня принять совет покойного деда. Радуясь и гордясь, что буду изучать медицину под руководством этого замечательного человека, я немедленно вступил в число студентов.       В Мискатонике я и познакомился с Антуаном Сент-Этьеном: он изучал там философию и историю религий, уделяя особое внимание дохристианским тайным культам. Мы близко сошлись и немало вечеров проводили в уютном дедовском особняке на окраине Аркхема, увлеченно споря о политических, философских и религиозных вопросах.       Чтобы помочь вам понять мировоззрение Сент-Этьена и ту роль, которую предстояло ему сыграть в ужасных событиях, ожидавших нас в будущем, приведу отрывок из его старого письма ко мне: «Вот все, что могу сказать об этом: на мой взгляд, существование какой-либо центральной космической воли, или духовного мира, или вечной жизни человеческой личности чертовски маловероятны. Это самые легковесные и необоснованные из всех возможных предположений об устройстве вселенной, и я не вижу нужды оказывать притворное уважение этим мелочно самолюбивым человеческим фантазиям. Говоря теоретически, я агностик; но, учитывая, какое неприятие вызывает у меня религия, на практике меня следует считать атеистом». (1) (Я часто подшучивал над тем, что друг мой, убежденный атеист, носит фамилию, напоминающую о христианском святом.) Проясню и собственные взгляды: сам я считаю себя агностиком. Я убежден, что во вселенной должны существовать некие высшие, непостижимые для нас силы; однако множество противоречий и явных натяжек в христианской религии, на мой взгляд, делают ее неприемлемой для рационального, логически мыслящего ума. В этом мы с Сент-Этьеном сходились; разница заключалась в том, что я был равнодушен к церкви и ее учениям, он же постепенно проникся к христианству ядовитым презрением, почти ненавистью.       С годами наши пути разошлись. Закончив с отличием Мискатоникский университет, я женился — избранницей моей стала медицинская сестра по имени Мэри Элизабет Сойер — вернулся с молодой женой в родной Лондон и здесь, окончив ординатуру, начал собственную медицинскую практику. Что же до Сент-Этьена — он полностью посвятил себя науке. Еще в университете его преследовала мысль, что «дикари», нетронутые цивилизацией, должны обладать некими духовными знаниями, цивилизованным людям неизвестными или безнадежно ими утраченными; и теперь, желая найти подтверждение своей гипотезе, он одну за другой снаряжал экспедиции в самые дальние уголки мира, участвовал в языческих ритуалах и принимал таинственные вещества, расширяющие и преображающие сознание. Вместе с шаманами и знахарями из племени апачей плясал он вокруг костров, вместе с южноамериканскими яки-брухос пил настойку пейота и вдыхал дым дурманящих трав, вместе с первобытным племенем корробори странствовал по австралийской пустыне в поисках «Времени Сновидений». Несколько лет прожил в высокогорном тибетском монастыре, обитатели которого — отщепенцы среди прочих ламаистских монахов — по праздникам вкушали грибы, вызывающие странные и чудовищные видения. Куда только не заносила его жажда знаний! И со всех отдаленных концов земли приходили от него письма: в редких, но подробных и многословных посланиях Сент-Этьен рассказывал о своих приключениях, описывал пережитый опыт и выражал надежду, что вот-вот найдет искомое, что он уже стоит на пороге духовного откровения и просветления (признаюсь, такой оптимизм я приписывал пагубному воздействию всех этих трав и грибов на его рассудок).       Последнее письмо, полученное мною от Сент-Этьена, рассказывало об экспедиции на Дальний Восток. Оно было непривычно коротко и сухо. Сент-Этьен сообщал, что в обширных и почти безлюдных степях северного Китая обнаружил некий древний манускрипт, по его расчетам, датируемый 950 годом до нашей эры. В рукописи, по его словам, содержалось нечто чрезвычайно любопытное; он остановился в Гонконге, чтобы без спешки ее разобрать и перевести.       После этого мой старый товарищ, казалось, исчез с лица земли. Писем больше не было. Мои письма оставались без ответа. Я обратился к гонконгским властям, пытаясь что-то разузнать о Сент-Этьене — но и от них не получил ни намека на его дальнейшую судьбу.       Я заключил, что старый друг мой, видимо, стал жертвой какого-то несчастного случая или, быть может, попал в руки местных бандитов — так или иначе, скорее всего, его уже нет в живых. Представьте же себе мое удивление, когда много месяцев спустя в Лондоне, пасмурным осенним вечером, Антуан Сент-Этьен почти что появился у меня на пороге!