Неизбежность

      — Пошевеливайся!              Открывать глаза не хотелось. Однако Лестрейнджа — ей удалось разглядеть хмурое лицо с дугами черных, чисто блэковских, бровей — мало волновало состояние конвоируемой: главное — доставить притихшую Уизли до дверей главного зала, а уж там Лорд…              Что Он сделает с этой маленькой рыжеволосой шлюшкой, Рудольфус не хотел знать.              А вот кое-кто другой, напротив, определенно искал с ней встречи.              — Это Уизли? Хотя о чем я — этот вульгарный цвет волос только у одной семейки… — Белла хищно оскалилась.              — Не трогай её, — Рудольфус кинул жене предостерегающий взгляд. Та явно что-то задумала.              — А то что? Наконец подашь на развод?              Циничные, равнодушные ко всему, кроме смерти и служения своему Господину, Лестрейнджи никогда не были «прекрасной парой». Только Рудольфус всё еще отчаянно цеплялся за любую возможность понять Беллу, её кровавые, ни на чем не основанные принципы и больную привязанность к идеям Лорда и ему самому.              — Скажу Ему. — Он как мог избегал пафосного «Темный Лорд». Придержав рванувшую на выход Уизли, видимо потерявшую всякое подобие здравого смысла, он с достоинством выдержал полный презрения взгляд Беллы.              Уизли снова попыталась вырваться. Глупая — будто от Него так легко сбежать.              — Можешь идти, Рудольфус, — а вот и неопровержимое доказательство. Судьба этой девчонки в Его руках, и только Ему решать, что с ней делать: запытать до смерти или же подарить поцелуй Нагайны, предоставив шанс, который дается лишь избранным, — покинуть этот мир без мучений и слез.              Но Рудольфус Лестрейндж слишком плохо знал Волдеморта.              Шипение и заинтересованный взгляд Нагайны — и мужчина покорно пятится назад, склонившись в раболепном поклоне. Лорд терпеливо выжидает, натягивая очередную из своих ничего не выражающих масок.              «Птичка в клетке», — мелькает в мыслях Рудольфуса, покидающего темный, зловещий зал со смешанными чувствами страха за свою жалкую жизнь и отчего-то — за жизнь этой упрямой Уизли.              А Беллатриса продолжает стоять, сдавливая плечо девушки почти до хруста. Джинни стоически терпит — и не выдерживает: расслабляет яркий красно-желтый галстук факультета на шее, расстегивая пару верхних пуговичек. В черных глазах Лорда мелькает непонятное самой Белле отчаяние.              А Джинни смеется глухо, отрывисто, нарочно привлекая Его внимание к полоске бледной, усыпанной веснушками кожи, которую украшает уродливый, плохо затянувшийся шрам.              — Уходи. — Одно слово — и женщина зло выдыхает, переводя взгляд с Господина на безучастное лицо рыжеволосой.              «Вот же тварь! Даже не шелохнулась…»              Он никогда не повторяет дважды: подчиненные должны слушаться беспрекословно; если же они игнорируют непосредственные приказы, выход только один — новая боль.              Однако на Белле такие примитивные методы не работают: она жаждет наказания так же сильно, как Джиневра — ненавидит любые болевые ощущения. И пусть она храбрится перед ним сколько угодно — ей не выдержать его мучительно-сладких пыток.              От этого знания Том испытывает извращенное, ни с чем не сравнимое удовольствие.              — Пусть останется. – Именно этих властных ноток в её голосе он так жаждал.              Джиневра просто с каждым разом превосходила все его ожидания.              — Если ты правда этого хочешь. — Со стороны могло показаться, что Реддл легко поддался её прихоти, но Джинни знала, чувствовала: Том всегда, в-с-е-г-д-а держит ситуацию под своим неустанным контролем.              И в их странных «отношениях» он тоже предпочитал доминировать.              Лестрейндж дрожала: так унизить её перед несчастной предательницей крови мог только Лорд. Но Джинни, если честно, было глубоко плевать на его связь с этой старой «искусительницей» — оставался целый ворох нерешенных проблем.              — Где моя комната? — стараясь не оглядываться назад, она гордо задрала подбородок. Мятая и вымазанная в чем-то мерзком, блузка по-прежнему была расстегнута на невозможно бесстыжее количество пуговиц.              Том как никогда проклинал возбуждение, вернувшееся вместе с молодым телом. Но оно определенно того стоило: Уизли по крайней мере не смотрела на него с отвращением. Теперь в карих глазах можно было заметить искорки разгорающегося сумасшествия — первый признак того, что ей нравилось играть с ним.              — Ах да, это же не твое поместье… — она не могла не знать, что возможность чесать острым язычком в его присутствии весьма ограничена. И этот опасный переход на «ты»… Джиневру точно нужно держать на коротком поводке.              — Я знаю, что ты сблизилась с щенком-Малфоем. Не вынуждай меня, — он почти просил её. Но ведь почти — не считается?              — Мой Лорд, позвольте мне… — а Беллатриса не дура: тут же попыталась реабилитироваться, предложив «помощь».              Но он и сам справится. В конце концов, в Джиневре всё еще сидит маленькая девочка, требующая ласки. И с нее еще не скоро спадет пелена иллюзий.              — Вон, Белла. Мне нечего с тобой сейчас обсуждать.              

***

      

      Черный всегда был его любимым цветом. Может, поэтому в темноте он чувствовал себя живым.              Но рыжие волосы Уизли всё равно приковывали взгляд. Пусть без света, пусть находясь от нее на расстоянии в десять шагов, — они бросались в глаза, которые постепенно меняли цвет на более опасный красный.              Она ненавидит эту его сторону — жестокую, кровожадную, совершенно не похожую на её Тома.              А он и не хочет, чтобы Джиневра сравнивала его с его же жалким подобием. Единственное, что их связывает, — это амбиции.              Помещение, что любезно предоставили в её пользование, почему-то напоминает о Драко и его одиночестве. В таком огромном поместье невозможно не быть одиноким.              Кожаное — Джинни втайне надеется, что обивка сделана из чешуек змеи, — кресло, окно во всю стену, шкафы, причем наверняка из красного дерева, с килограммами книг. И чистая постель, рассчитанная явно на двух человек.              — Так и будешь молчать?              Джинни кривит губы — она не настолько пала, чтобы разговаривать с неуравновешенным психом, который только и может, что калечить людей:              — Хорошо. Располагайся, — он все-таки решил оставить её одну в новой комнате. Правда, соединенной с его собственной тайным проходом.              Чертов маньяк.              Но у нее еще теплилась надежда о желанном побеге.              «В любом случае, сбежать будет не так трудно. Если еще и Лестрейндж отвлечет его своим телом…»              Только, увлекшись своими мыслями, она не сразу поняла, что ослабила над ними контроль. И совершенно забыла, что лучше профессора Снейпа в искусстве Легиллименции лишь Он.              «Ревнуешь?» — вопрос Тома не заставил ждать.              «А ты бы хотел?»              Он, ухмыляясь, облокотился о стену. Джинни досадно поморщилась: она теряла позиции. И свое влияние, которое и без того было призрачным.              — Прими ванну. Я бы, может, и соблазнился кровью предательницы, но грязным телом… — если бы она не догадывалась, чего он по-настоящему хочет, может, и поверила бы его грубым словам.              «Не знала, что твои аргументы сводятся лишь к чистоте крови, — нет, она просто обязана выиграть это противостояние. — Раз так, я хотя бы чистокровная, в отличие от…»              Договорить она уже не успевает — его пальцы сжимают горло, перекрывая доступ к необходимому кислороду.              «Ублюдок».              — Думаешь, можешь так потяфкать, и я просто спущу тебе все прегрешения? — шея уже нещадно болела, а мужские пальцы продолжали мучить её, убивая всякую надежду на скорое освобождение. Наверняка останутся синяки.А следующая гнилая фраза просто напрочь убивает желание жить:              — Твоя подружка — Лавгуд, кажется, — не вынесет новых пыток.              Нет-нет-нет. Только не Луна, нет.              Но умолять его Джинни тоже не намерена. Ползание по полу на содранных в кровь коленках не спасет Луну, а её уж и подавно.              Невыносимо хочется высказать ему в лицо, что она по правде о нем думает, — но сил хватает лишь на жалкое и смирившееся:              «Тогда чего хочешь?»              — Торгуешься? Мило. — Ему совершенно, абсолютно плевать на её состояние. Тонкие губы сами расплываются в предвкушающей скорую расправу улыбке.              Ему ведь ничего не стоит её убить.              «Ладно, давай. Придуши, Том. Мне не будет жаль. Мне не жаль…» — ей и правда уже всё равно. А какая, к черту, разница, если тобой вертят, как старой куклой, с одиннадцати лет?..              — Дура. Если безразлична собственная смерть, то хотя бы не заливай слезами паркет. Не расплатишься.              Он отворачивается, разжимая руку. Джинни, задыхаясь от пережитого кошмара, обреченно скатывается вниз по ледяной стенке, безучастно пялясь на выточенный во тьме профиль.              Лучше бы она никогда не открывала знакомую с детства тетрадку. Не читала дурацкое «Я люблю тебя», не встречалась с ним в Запретном Лесу, не давала… не давала бы себя в обиду.              Она действительно дура. Дура, которая отчаянно и упрямо лезет напролом.              — Так чего?.. — ей не важна цена: если таким способом она сможет навсегда избавиться от него, если сможет помочь Луне, она готова… готова переспать с ним.              — Не заставляй меня волноваться.              Он снова выбирает сладкую ложь. Улыбается, будто всё в порядке, будто и не её подруга сейчас кричит от боли.              Во что ей теперь вообще верить?              Уходит, довольный собой, и закрывает все двери, ведущие не в его комнату, на ключ. Боится, что она все-таки убежит?..              — И… я тоже не прочь принять душ.              

***

      

      Всё плывет, и Луна вместе с ним. Стены клетки, в которой она вынуждена провести последние часы — а то и минуты — своей короткой жизни, сужаются, заставляя девушку царапать каменный, с рассыпанными гвоздями, пол.              Она уже не надеется выкарабкаться. И сейчас Луну мало волнует свое состояние.              Гораздо важнее выведать, куда утащили Джинни.              Она помнит только крик Гарри, лязг тормозов поезда — и отстраненное, словно мертвенное, лицо Рудольфуса Лестрейнджа. Помнит с ужасающей ясностью, как тот грубо схватил за руку полуобморочную Джинни, кивнул остальным Пожирателям в плотно натянутых масках и растворился в вихре черного дыма.              Только он никак не учел маленькой детали — Луна не бросала друзей в беде. Поэтому, плотно вцепившись в рукав блузки Джинни, она с твердым намерением уберечь подругу от опасности в лице Волдеморта и его «соратников» переместилась вместе с теми в главный зал Малфой-мэнора.              — Можешь выколоть себе глаза, если не хочешь видеть собственных страданий, — Лила, которая и без того казалась Луне подозрительной, теперь вдоволь потешалась над их с Джинни добродушием: пригреть на своей груди змею было не лучшей идеей.              — Где Джинни? — больше всего она боялась, что Лила просто проигнорирует её вопрос. Ведь она полностью во власти этой сумасшедшей…              — Не волнуйся ты так, — Лиле и правда доставляло удовольствие издеваться над ней. Приблизившись к замершей Лавгуд, она легким движением измазанных в крови пальцев откинула со лба девушки светлую прядь волос.              — А ты красивая.              — Где Джинни?              Лила скорчила гримасу, отопнув заладившую свое Лавгуд в сторону. Ей такие требовательные сучки не нужны.              А между тем Лавгуд пыталась встать — видимо, не понравилось лежать в грязи и на ржавых гвоздях.              Наблюдая, как та терпит одну неудачу за другой, Лила ощущает почти забытое биение сердца. Жадно смотреть, как блондинка обессиленно падает на пол и, не теряя надежды, в который раз облокачивается на содранные до крови руки, — и это только начало. Пытки — её любимая специальность.              Она снова, снова жива. И никто, даже Лорд с его паранойей в лице этой рыжей потаскухи, не сможет её остановить.              Ей нужна стерва Уизли. И её кровь, что непременно исцелит от болезненной пустоты на месте сердца.              «Пусть помучается. Мне тоже пришлось не сладко…» — мозг нарочно подсовывает картинки собственного поражения: отец слишком равнодушен и беспощаден, чтобы попросить посмотреть на него. Даже её крик и отвратительный хруст шейных позвонков не трогают его холодного лица.              — Увижу рядом с ней — Нагайна будет рада отужинать человечиной.              Нет. Лила больше не позволит отбирать единственную игрушку.              — Она в Его комнате.              — Джин…ни… — Луна, глотая набежавшие на глаза слезы, с мольбой вглядывается в лицо однокурсницы. — Джинни! Джин, ты только дождись, ладно? — а вот и первые признаки помутившегося сознания.              Все-таки положить гвозди с так полюбившимся змеиным ядом оказалось хорошей затеей.              Теперь блондинка ни за что не вырвется из собственной клетки. А если Уизли и соизволит спуститься в подземелья…              «Боюсь, Джине-евра уже не застанет подружку живой».              

***

      

      Джинни слышит шум воды через перегородку. Затыкает уши, поворачиваясь лицом к книжным стеллажам. После разговора с Томом — если его угрозы и её тактическое отступление можно было так назвать — хотелось забиться в самый пыльный угол и молча дожидаться своей участи.              Она уже не видела другого выхода: сбежать, будучи всего в пяти шагах от Него, представлялось непосильной задачей.              Но если спрятаться самой равнялось новому наказанию, то укрыть от внимательных глаз сумку, прихваченную из Хогвартса, оказалось вполне возможным.              Томик старого учебника по Зельеварению, исписанный от корки до корки рисунками весьма фривольного содержания. Заколка для волос, подаренная Джорджем и Фредом заранее на это Рождество — братья будто чувствовали, что не успеют вручить красивый подарок.              И его личный Дневник, затолканный на самое дно непомерно раздутой сумки вместе с Короной.              Здесь, в Мэноре, она не только не ощущала себя в безопасности, но и… осязала всеми клеточками своего тела Темную Магию, буквально пропитавшую каждый сантиметр мрачного замка.              — Ждала?              У Тома совершенно отсутствует элементарное чувство такта. И боязнь наготы, кстати, тоже: Реддл заходит в её камеру комнату без привычного темного плаща и остальной одежды вообще.              И Джинни, борясь с собой, напряженно сглатывает. Видеть прежнего друга — ведь друга же? — и совершенно раздетым… нелегко.              А он молча следит за эмоциями на её обеспокоенном лице: неверие, отрицание, проскользнувшая нежность в карих глазах… Том почти рывком притягивает несопротивляющуюся Уизли к себе — обнять, ощутить тихое сопение под ухом.              Совсем как в женской спальне гриффиндорского крыла пять лет назад.              Но Джинни скидывает его руки со своих опущенных плеч — и так же обреченно проходит в общую ванную комнату.              Том тенью следует за девичьей фигурой. Без слов и упреков раздевает её, садя на край ванны из черного мрамора — под стать мрачной атмосфере, царящей в поместье. Ищет на тумбе масло горького апельсина, обладающее, как он помнил, тонким и приятным успокаивающим ароматом.              Джиневра хмыкает, послушно погружаясь в горячую воду. Она почти не видит его сосредоточенного лица — глаза застилает пар, мешающий разглядеть едва заметные морщинки между нахмуренными бровями.              «Залечивает нанесенные своей же рукой раны», — подмечает она с усмешкой.              Том неисправим.              — Это твоя новая тактика — выполнять все мои желания? — кажется, её откровенное безразличие к процессу раздражало его.              Что ж, именно такой реакции она и добивалась.              — Я думала, тебя должна устроить моя покорность, — она нарочно обвивает его застывшее тело руками, устанавливая собственные правила.              Теперь он не посмеет сказать что-то в ответ.              И точно — Том молчит. А баночка с ароматным маслом встречается с плиткой, разлетаясь на сотню мелких осколков.              Но Реддла мало волнует собственная неаккуратность. Освободившиеся, пальцы сами зарываются во влажные рыжие волосы, массируя затылок круговыми движениями.              В голове Джинни ясно крутится одна-единственная мысль, кажущаяся в эту минуту самой правильной, — заставить Тома действовать так, как она этого желает. И пусть сама идея ужасно утопична — все-таки попробовать всегда стоит.              Утягивая мужчину за собой в воду, она больше не задумывается о чести. Что по сравнению с искалеченными судьбами друзей и родных её собственная? Ясно: сотня против одной — ничто.              Поэтому, наверно, целовать идеальные губы Тома не становится очередной моральной пыткой. Ощущать терпкий запах мужского тела даже… приятно.              О Драко и профессоре думать совсем не хочется. Да и как она, предательница, может думать о них?              А о семье? О друзьях, наверняка поедающих рождественский пирог?..              Она уже сделала выбор. И, увлекая Тома с собой в пучину отчаянного желания, Джинни с легким сердцем понимает: теперь поздно о чем-то сожалеть.