Неизбежность

      Она думала, надеялась, что он уйдет, как только добьется своего. По её мнению, Том всегда так с ней и поступал: лелеял, взращивал глупые девчачьи мечты — и безжалостно резал, обрубал их под самый корень, стоило ему усомниться в дальнейшем успехе дела.              Это было неуютно — лежать в остывшей ванне слишком, слишком близко к его — и одновременно не его — телу, с трепетом в сжимающемся сердце чувствовать на затылке успокоенное, мерное дыхание служанки-смерти; сдаваясь, подставлять шею для новых поцелуев-укусов.              Она ненавидела его лицо: даже имея изуродованный змеиный облик, Том выглядел менее… опасным. Смотря в ответ в равнодушные, безразличные ко всему глаза, Джинни будто падала в еще большую беспросветную пропасть. Красота Тома Реддла была слишком идеальной по сравнению с её — простой и невыразительной.              А теперь Джинни вынуждена была вдыхать его запах, чувствовать, ощущать на своей коже омерзительные, нарочито бережные, будто это могло что-то изменить, прикосновения. От осознания фальшивой близости хотелось закричать — сорвать собственные связки, в бессилии взывая к помощи.              Будто кто-то придет…              В этот раз Том был очень мягок и осторожен — словно боялся её реакции. Будто после кощунственных манипуляций с её сознанием у Джинни еще остался какой-то страх.              Кажется, он был искренне удивлен её напором — вероятно, подсчитывал преимущества взаимовыгодной сделки. А в том, что этот секс был именно сделкой, Джинни ни секунды не сомневалась: она достаточно знала Тома, чтобы понимать, о чем он думает. И что замышляет.              — Ты еще большая лицемерка, чем я представлял, — поглаживая её округлые бедра, довольно оскалился мужчина и, опаляя горячим дыханием чувствительную кожу на шее, с непонятной для самой Джиневры злобой укусил её за плечико, всасывая нежную кожу и отпечатывая на ней свой грязный след.              Джинни, сжав зубы и зашипев, дернулась, но Том вернул её на «положенное» место — ягодицами на свои ноги, вытянутыми во всю длину вместительной ванны.              — Не нравится?.. — она старалась не смотреть на оставленный в порыве придушенной ненависти засос. Правда старалась. — Подумай, каково было мне, когда оказалось, что ты давно и со вкусом использованная сучка! — последние слова он буквально простонал ей в рот, грубо развернув к себе.              Теперь Джинни приходилось сложнее: опираясь холодными, мелко дрожащими руками на торс сверкающего глазами Реддла, она, не зная, куда деться от возрастающего стыда, обжигающе целовала в ответ жалкое подобие человека.              Однако Том всегда действовал на нее возбуждающе — сколько ни пыталась, Джинни не могла выкарабкаться из клейкой, липкой паутины собственных чувств. Запрокидывая голову назад и невольно подчиняясь ублюдку, что стягивал её рыжие волосы в уродливый узел, она всё же не выдержала:              — Тебе не хватило? Хочешь добить, Том?              Эта истерика явно не понравилась ему: Реддл всегда предпочитал послушных женщин — уж она-то знала этот маниакальный блеск в полыхнувших алым глазах.              — Я хочу тебя, Джиневра. Не только твое тело — это слишком примитивно. Я хочу проникнуть в твои самые потаенные мысли, желания, чувства; хочу твою… душу, — он сделал вид, что не заметил её фамильярного «Том», целиком погрузившись в свои влажные, как считала Джинни, фантазии.              — Только не говори, что планируешь создать еще крестражи! — ужаснулась она. — Ты не можешь…              Поглощенная только своим страхом, Джинни не заметила, как перекосилось красивое мужское лицо — словно Том наконец снял маску, вросшую в белую, совсем как у утонченного аристократа, кожу.              — Откуда ты узнала? — он мгновенно потерял свое фальшивое очарование, стоило «ненавязчиво» намекнуть, что она в курсе всех его бредовых идей насчет бессмертия. Разделить её душу на кучу дерьма, которое к тому же вполне реально уничтожить… нет, не такой смерти она хотела.              Но недолго Джинни Уизли ликовала — Том, опомнившись, хорошенько тряхнул её за плечи, приложив о кафельную стенку так, что у нее аж в голове всё помутилось. А пока она отходила от болезненных ощущений в спине и затылке, Реддл уже вылез из ванны и, обвязав торс единственным лежащим на тумбе полотенцем, покинул её — жаль, что не навсегда.              Кто-то мог подумать, что ей очень нравилось играть роль жертвы — такой слабой и беспомощной, что даже отпор не могла дать. Кто знает: может, Джиневра Молли Уизли вообще конченая мазохистка?              Она пролежала в ванной еще часа два, тупо пялясь в потолок — на еле заметное пятнышко плесени. Странно, что Малфои с их скрупулезностью и чуть ли не фамильной педантичностью просто игнорировали столь вопиющее проявление грязи в их доме. Джинни, припоминая несладкий характер Драко, даже улыбнулась, чуть приподняв уголки губ, — на большее она была пока не способна.              В конце концов, немного порассуждав, она списала плесень на Реддла: с провозглашением Малфой-мэнора Резиденцией самого Темного Лорда, многовековое родовое гнездо известной волшебной фамилии гнило на глазах, превращаясь в собственную тень. Оно чуть ли не ежедневно подвергалось гнусным издевательствам со стороны Пожирателей, и за одно только это Джинни бы убила Волдеморта прямо здесь, будь она на месте Драко.              За мечтами о свершившейся мести она не сразу почувствовала, что ужасно продрогла. Пришлось ступить на сырой, из-за вылившейся из ванны воды, пол и, прошмыгнув в комнату, обернуться толстым слоем благополучно найденного одеяла.              Другой одежды, видимо, не должно было быть.              Если Том так по-детски мстит за случившееся в ванной, она точно будет смеяться: подумать только, сам Темный Лорд, которого страшится всё Министерство во главе с не менее боязливым Скримджером, лишает бедную, несчастную предательницу крови последнего куска белья!              Хихикнув, Джинни двинулась к зеркалу рядом с прикроватным столиком. Страшно было смотреть на свое тело, которое ей уже будто и не принадлежало, но, поборов первоначально отвращение, девушка все-таки глянула на свое отражение.              На коже с пугающей скоростью выступали синевато-красные отметины от рук, зубов, жестоких губ Тома, отчего захотелось изрезать себя хоть чем-нибудь — всё равно изуродовать еще больше попросту невозможно.              Волшебную палочку у нее изъяли: Беллатрикс, чтобы хоть как-то досадить «сопернице», разломала лучшее оружие Джинни на части. Но ничего, у нее еще оставалось молодое, свежее тело, чего у Лестрейндж уж точно не было, и не запятнанная жаждой убивать душа, которую так хотел Том.              Вместо любимицы-палочки пришлось довольствоваться специальной мазью и кремами из шкафчика в ванной комнате — кажется, Том приказал эльфам доставить ей всё необходимое, кроме разве что одежды. Не сам же он, в конце концов, с бережной аккуратностью укладывал на полку баночки с приятно пахнущим содержимым!              Мазь охлаждала лучше любого бытового заклинания. «Наверняка дорогая», — подумалось рыжеволосой. На волосы, кстати, она нанесла лосьон — как бы Джинни ни хотела не показывать Тому особой заинтересованности, еще больше она обожала оставаться привлекательной женщиной для… неважно, для кого.              Эффект оказался феноменальным: синяки сошли так скоро, что Джинни даже засомневалась в собственной адекватности. Может, она уже сошла с ума?..              В любом случае, чудодейственная мазь оказалась ей только на руку: не хватало еще, чтобы все вокруг считали её содержанкой. Уж лучше пленницей с синяками от побоев — а Джинни чувствовала, что Том долго притворяться не будет, — чем любовницей Темного Лорда с явными признаками бурной ночи на шее.                     Прошло два дня, а Том так и не притронулся к ней. Конечно, Джинни была если не на седьмом небе от привалившего счастья, то хотя бы рада своей маленькой победе — а именно так она окрестила позорное бегство Тома Реддла из ванной. Но постоянное чувство притаившейся где-то опасности нервировало, и Джинни каждый раз беспокойно озиралась по сторонам, стоило приставленному к ней эльфу появиться из воздуха с характерным громким хлопком.              По её меркам, жить в огромном особняке было по-своему привлекательно: кроме эльфа Винки ей предоставили свободную комнату и даже несколько платьев — правда, те были настолько открытыми, что Джинни подчас боялась их надевать. Но других не было, а разгуливать по поместью в одном одеяле не представлялось возможным.              Кстати сказать, за два долгих дня она добилась небольших, но приятных послаблений: Джинни разрешалось бывать в библиотеке, и уже за одно это развлечение она была готова расцеловать Драко — коллекция книг у Малфоев была просто роскошной.              Восторженно охая и ахая, она пробегалась любопытными быстрыми пальчиками по корешкам древних фолиантов; отдыхая в уютном креслице, которое она присмотрела после семичасового сидения в библиотеке, девушка любовно оглаживала каждую страничку, несмотря на то, что подобной привязанностью к литературе не страдала.              Рассматривая это книжное великолепие, Джинни корила себя за невозможность рассказать, показать Гермионе, что из себя представляет настоящая волшебная библиотека. Но тут же спохватывалась, вспоминая, что она — пленница и только. А заключенным вовсе не пристало созерцать прекрасное.              Однако девушка приходила сюда не только за расслабленным чтением — среди кучи книг могла найтись та одна, приоткрывающая плотную завесу тайн Тома Реддла. Джинни ни на минуту не забывала о Луне, о местонахождении которой Том так и не сказал — он, безусловно, любил и всячески поощрял такие игры.              Разумеется, только не с ним самим в главной роли.              Прикинувшись несмышленой дурочкой — что прекрасно ей удавалось при шести братьях, — она разузнала у Винки, что подругу держат где-то в подземельях по указанию паршивца Реддла. Возможно… нет, Луна жива! И Джинни намерена её найти — и непременно спасти, пусть у нее и нет этой дурацкой палочки…              Как она ни старалась, Том все-таки прознал о частом сидении в библиотеке. Джинни терялась в догадках, подозревает ли он её в тайных намерениях или же нет.              Вероятно, повлияло неожиданное пристрастие к книгам, но он стал относиться к ней намного серьезнее: в первое посещение библиотеки мужчина с подозрением глянул на лежащую на коленях Джиневры книгу — кажется, о нерушимых клятвах и ритуалах, скрепленных кровью, — но одобрительно кивнул и скрылся за увесистыми талмудами.              После Джинни не раз ловила на себе внимательный взгляд. Было стойкое ощущение, что он намеренно изводил её таким странным способом.              И, Мерлин его задери, Том до сих пор контролировал каждый её шаг, будь то простой «поход» на кухню с невинной целью полакомиться сладеньким или же чулан для метел. Джинни периодически заглядывала в него: тело ныло от отсутствия элементарных тренировок, а душа жаждала полетов и неба — неба, свободного от власти и вседозволенности Тома Реддла.              Сейчас она преспокойно шагала в сторону своей комнаты с заполненной доверху плетеной корзинкой с фруктами и печеньем, которую ей передали заботливые эльфы с кухни. Они всегда отдавали сверх меры, еще и боясь, что Джинни не наестся.              Ей вообще казалось, что больше еды, чем в Хогвартсе, просто не может быть.              — Торопишься? — корзинка с жалобным звуком падает из ослабевших рук, и Джинни — вместе с ней: оседает на пол, не в силах оторвать впившийся в кожу на шее специальный шприц.              За волосы — совсем как недавно Том — больно сдавливают, вынуждая посмотреть в равнодушные, почти прозрачные радужки глаз.              Лила.              — Что, ломка? — отвечает Джиневра в той же наглой манере, что и «собеседница», имея в виду ставшую уже до боли невыносимой жажду человеческой крови.              Лила усмехается, болезненно выдергивая иглу наполнившегося темной бордовой жидкостью шприца. Наблюдая за девушкой, Джинни отстраненно подумала, что вид собственной крови давно уже ей приелся.              Сколько ни издевайся, вывод всё равно один — она не преклонит колени перед жалкой, истосковавшейся по вкусу крови вампиршей. Но, кажется, сама Лила о ней не менее «лестного» мнения:              — Мне тебя жаль. Лорд на тебе живого места не оставит — настолько помешался уже. Хотя вы друг другу подходите: ты еще хуже, чем эта бешеная Лестрейндж — та хотя бы поскуливает и стонет в подушку, когда отец её трахает.              Джинни хотела было возразить («Лестрейндж? С какой стати?»), но решив, что это чистой воды самоубийство — плевать в лицои без того свихнувшейся вампирше, промолчала.              И… что за отец? Неужели…              Лиле, видимо, быстро надоело показное безразличие девушки, потому что она, многозначительно фыркнув, будто нехотя пробормотала, почему-то смущаясь:              — Ты… твоя подружка довольно вкусная.              Чем руководствовалась Лила, делясь такими… подробностями, Джинни думать не хотела. «Может, она вообще не понимает эмоций?» –вдруг пришло в голову.              Тогда всё сразу становилось на свои места: и странное поведение вампирши, и её ненависть к непонятному «отцу», и тот раз, когда она залечила синяки Джинни в больничной палате, сцеловывая и чуть прикусывая фиолетовые отметины.              Если её догадки верны, Лила просто не умеет выражать свои чувства. Конечно, это никак не оправдывает её поступки по отношению к Джинни, Луне и остальным, но…              — Лучше себя пожалей, — махнув рукой, хмыкнула Лила и, надежно пряча полученные двести пятьдесят миллилитров крови во внутренний карман длинного черного плаща, зашла в ближайшую комнату.              Видимо, она жила рядом.              — Госпожа, Винки вас потерял, Винки снова вас потерял! — материализовавшись в воздухе, излишне совестливый эльф со всей силы бухнул о свою бедную лысую голову увесистой стопкой книг, которые Джинни решила почитать вечером.              Как эти трудолюбивые домашние создания умудряются не разбить себе череп, Джинни совершенно не понимала.              — Прости, я опять заблудилась в бесконечных коридорах этого огромного замка, — конечно, это было откровенное вранье, причем на ходу придуманное, но девушка не знала, как еще задобрить Винки. И, чтобы отвлечь его от собственной «забывчивости», Джинни изменила тон голоса на более требовательный, возмущенно засопев:              — Почему ты называешь меня «Госпожой»? Серьезно, «миссис Реддл» мне больше подходит… — на последних словах она как-то уж быстро сдулась, потеряв весь свой напыщенный вид.              Ну не выходит из нее наглой любовницы!              Винки же с благоговейным ужасом взирает снизу вверх на «уверенную» в себе гриффиндорку. Его зрачки расширяются, когда он видит что-то позади девушки, которая, уже войдя в роль, даже упирает руки в бока — совсем как Молли Уизли, когда злится.              — Миссис Реддл? — этот голос…              Том тяжело дышит в затылок, и рыжеватые, еле заметные на побледневшей коже, волоски встают дыбом от его насмешливого тона.              Девушка медленно, внутренне содрогаясь всем своим телом, поворачивается к коварно улыбающемуся Реддлу лицом. Бедная, напуганная, старается не показывать страха, но дрогнувший уголок потрескавшихся губ выдаёт всю её тщательно заготовленную маскировку.              — Раз уж ты так рвешься в бой… приходи на ужин к пяти вечера.              Его «приходи» — вовсе не просьба. Это — приказ, требующий прямого и немедленного подчинения. Пойманной, словно диковинная пташка, в силки, Джинни остаётся только молча кивнуть — без пререканий, без слез и — чего Том никогда не переносил — без лишних истерик.              Не нужно даже говорить, что на этом «ужине» будут все Его приспешники — подхалимы и отбившиеся от общества люди. А кто еще в здравом уме будет слепо следовать идее истребить всё Магическое сообщество? Ведь, уничтожив и истребив большую часть маглов, волшебный мир Великобритании точно и бесповоротно окажется на грани тотального вымирания — проще сказать, по уши в дерьме.                     «Ему что, страстной и пылкой Лестрейндж не хватает?» — недовольно пыхтит она, поправляя еще влажные после контрастного душа волосы. Выбранное путем стольких метаний и ухищрений, зеленое, облегающее до щиколоток платье смотрится на ней неожиданно аристократично. Джинни, крутясь перед зеркалом, ощущает себя готовящейся к последнему — смертельному — прыжку рептилией — наверное, так чувствует себя Нагайна, которую девушка уж точно не хочет видеть: слишком плохие воспоминания связывают её со змеями.              — Миссис Реддл…. Миссис Реддл готова? Господин ждет её за дверью… — Винки, восторженно хлопая в шершавые, содранные в кровь ладоши, прыгает вокруг принарядившейся девушки. Джинни крепится, крепится и — фыркает, повергая эльфа в крайнее изумление и даже панику.              — Том — и ждет? Забавно, — она знает, что он слышит каждое её слово. Но заходить не спешит — видимо, не горит желанием попадаться на такую очевидную и глупую уловку.              А Джинни предпочитает уже молча раздумывать о причине «неожиданных перемен» в поведении самого Волдеморта.              Теперь она — миссис Реддл, и Том, кажется, ничего не имеет против. Хочет смутить её?..              — Больше всего я сейчас не хочу опаздывать, — хмуро доносится из-за спины — все-таки зашел в комнату.              Джинни, прихорашиваясь и специально не обращая никакого внимания на прислонившегося к косяку Тома, мысленно ставит себе галочку почитать что-нибудь по Легиллименции: этот невозможный… мужчина может читать мысли даже на расстоянии, а ей нужны гарантии.              Она покорно выходит за дверь вслед за ним, но подбородок всё же задирает: ни Том Реддл, ни кто-либо другой не имеют никакого права её контролировать.              В зале — огромный банкет. Пожиратели — все в форменных мантиях и с выставленной напоказ Меткой стоят около накрытого хлопотливыми домовиками стола, с напряжением и некоторым волнением дожидаясь прибытия Темного Лорда.              И Джинни ловит себя на отчаянной мысли — бежать, бежать как можно дальше от этого омерзительного скопища лицемеров…              Но её останавливают — припечатывают пронзительным, леденящим внутренности взглядом. Северус Снейп смотрит жестко, ненавидяще-презрительно поджимая тонкие бескровные губы.              Он — единственный из присутствующих, кто одет в свою обычную мантию — да ему просто и не нужна другая: вся одежда профессора истинно черного цвета.              А на ней — яркое ослепительное платье. Джинни чувствует на себе похотливые взгляды находящихся в зале мужчин. Кажется, Северус и здесь единственный: он попросту переводит всё свое дорогое внимание на Волдеморта, крепко удерживающего порывающуюся уйти Джинни за талию.              Но после профессора, после той безнадежности, пронизывающей всю его сгорбленную фигуру, Джиневра не желает убегать и прятаться. Не в её это характере. Поэтому она решительно, уверенно расправляет плечи и, нежеланно копируя скучающе-незаинтересованное выражение лица Тома, демонстративно присаживается на стул раньше него самого.              Это неслыханная дерзость, но Джинни почему-то чувствует, что тому даже нравится её игра: губы мужчины искривляются в редком подобии улыбки, и он весь подбирается ближе, замечая с некоторым фанатичным блеском в глазах:              — Джиневра — мой самый преданный сторонник. Ей удалось — даже раньше тебя, Северус, — возродить мое шестнадцатилетнее тело. Поэтому, думаю, ты заслужила сидеть подле меня.              Он снова поменял ситуацию в свою пользу! Теперь Джинни была прикована к этому несчастному стулу до самого конца ужина — да еще и в какой компании! А она ведь так надеялась поговорить с мамой Драко, убедить её по возможности уехать из страны!..              Профессор Снейп садится справа от сияющего самодовольством Тома, даже не смотря в её сторону. Джинни нервничает всё больше: ладно — Том, с ним она может просто соглашаться и кивать, кивать и соглашаться, но с нелюдимым, мрачноватым Снейпом эта явная лесть не пройдет — он даже не станет её слушать, предпочтя хорошему разговору крепкий коньяк!              Старающиеся выслужиться, эльфийки подают первое блюдо вечера — утку. К великой радости Джинни, она умеет есть птицу: в любовных романах, когда дело близится к романтическому ужину, главная героиня всегда грациозно обращается с многочисленными ножами, вилками и миниатюрными ложечками, чтобы произвести «то самое неизгладимое впечатление» на любимого.              Конечно, у Джинни всё совсем не так, но утка таки настоящая. Поэтому девушка, вооружившись необходимыми столовыми приборами, чопорно-аккуратно разделывает бедрышко, которое Том предусмотрительно положил на её тарелку.              Жевать идеально приготовленное мясо приятно, и она даже почти забывает о том, где находится. Том напоминает о себе болезненным щипком в плечо, возвращая заплутавшую в своих мыслях Джинни в реальность происходящего.              У профессора равнодушный, отрешенный вид. Том, наоборот, удовлетворенно скалится, обращаясь уже к самой девушке:              — Задумалась? Мы с Северусом втайне восторгались твоим платьем. И тобой, конечно же.              Джинни вспыхивает, подобно самой яркой рождественской свечке. Нет, не такого праздника она хотела с самого детства! Если так, то ей, если честно, ничего не нужно, кроме родителей, братьев, наверняка голодающей Луны, запертой в подземельях, и чашки мятного чая — от улыбающегося ей Северуса Снейпа. Или не улыбающегося, а хотя бы не избегающего её ответного взгляда.              Она чувствует — до дрожи в прижатых друг к другу коленках — свое предательство. Да, она предательница — иначе не назвать. Да, лицемерка — Том правильно подметил: плюя ему в лицо, харкаясь пресловутой ненавистью и чисто гриффиндорскими фразами, она тем не менее ловит его губы своими разгоряченными губами в ванной, закрываясь ото всего мира жалкой ширмочкой наскоро скроенных оправданий.              Том давно узнал эту её сторону — собственно, всю её, без лжи и прикрас, — еще на её первом курсе. А Джинни, та глупенькая малышка Джинни, желающая лишь заботы и обласканной любви, легко попалась в хитро сплетенные сети.              Только выбраться из паутины живым гораздо сложнее — и подчас даже невозможно. Но Джинни не сдаётся, не ломается — иначе попросту выкинут, выбросят на свалку души, как использованную и ненужную игрушку.              Но вскользь услышанная, тихая фраза Нарциссы Малфой почему-то задевает самое дорогое, что у нее есть — собственное исстрадавшееся по любви сердце:              — Драко… он не приехал на Рождество.