Неизбежность

      Шум и непрекращающийся галдеж — именно так его встречают уже подвыпившие друзья. Что и говорить, Панси не упустит своего. Да мистер Паркинсон готов на руках любимую дочку носить, не то что закатить ей грандиозную вечеринку.              «Не вспоминай», — горько шепчет внутренний голос, и Драко болезненно сглатывает, чувствуя, как накатывает свинцовая безысходность. Отец…              Он и правда не желает думать о нем. О том, как тот наверняка бредит освобождением, гния и разлагаясь в этом чертовом Азкабане, как, падкие на желанные человеческие эмоции, дементоры по очереди высасывают из отчаявшегося Люциуса Малфоя последние остатки веры в себя и свою семью.              А семью ли?              Драко боится. Нескончаемо боится собственного страха. Он даже в чистые покорные глаза матери посмотреть не в силах, иначе — просто не выдержит.              Он часто думал, как бы всё сложилось, если бы Волдеморт сгинул окончательно, а отец не подбрасывал бы несмышленой тогда Уизли полуживую пустую тетрадь. Был бы он счастлив? А мама, мама, что всегда играла на пианино в гостиной, успокаивала отца, когда у него случались периодические вспышки гнева? Нарцисса Малфой когда-нибудь была по-человечески, почти обыденно счастлива?              Волдеморт и его бредовые, сумасшедшие идеи убивали не маглов, живущих преспокойно и не знающих, что их в любой момент могли заткнуть, уничтожить, банально стереть — память, их обдолбанное существование, все эти моральные принципы, да что угодно! Прежде всего унизили его, Драко. Заставили раболепно преклонить колени. И перед кем — перед вчерашним полукровкой, Реддлом, возомнившим себя чуть ли не властелином Вселенной!              Да, ему было противно. До истерики, до сорванного голоса и дрожащих пальцев. У кого угодно нервы сдадут, когда твой дом превращают в скопище всякого бесфамильного сброда.              Драко бил стекла в собственной комнате. Правда, запирал двери и навешивал на помещение десяток мощных заклинаний — и оглушающее в том числе. Ему не нужны были проблемы.              Только вот эта двойная жизнь давала о себе знать. И несмывающиеся синяки под усталыми, не выражающими ничего глазами заставляли помнить о матери, сотрясающейся в рыданиях, тоскующей по мужу. Будто Люциусу это как-то могло помочь.              Нет, их бездумное существование только отравляло жизнь. Однако Драко всё равно поехал в Хогвартс на свой седьмой курс. Зачем, если всё, что он мог, это выполнять приказы самопровозглашенного психа?              Ах, да: Волдеморт ясно дал понять, что рука у него не дрогнет. И Драко знал: смерти матери он точно не переживет.              А потом у него неожиданно появилась надежда. Какое-то помешательство. Чувство, что заменило в голове болезненное принятие неизбежного.              И Драко, мать её, поверил. Потому что глупо было бы не ухватиться за шанс, предоставленный самой судьбой — пусть это многим могло показаться диким и непонятным.              Просто Драко Малфою — глубоко в сердце — хотелось рискнуть.              — Ну наконец-то! — Панси чуть не вешается ему на шею, стоит перешагнуть порог её непомерно богатого особняка. Всё с шиком и блеском, как и полагается благочестивому семейству. — Мы уж думали, ты окончательно погряз в своих фантазиях, да, Блейз?              Ох, ну зачем. Зачем строить дурочку, когда прекрасно знаешь, чем это может обернуться.              Вот для Малфоя это уже обернулось — борьбой с бессонницей, а потом и с издевательскими сновидениями с безбашенной Уизли в главной роли.              О, он даже не хотел представлять, в какой именно. Сверху? Снизу?              А Драко ведь просто хотел, чтобы их ссора оказалась очередной стычкой без каких-либо серьезных последствий.              Он был совершенно не готов к тому, что будет топить свои завышенные ожидания в выпивке, предлагаемой угодливым Забини на этом богом забытом вечере.              Зато Паркинсон было очень весело.              — А где твоя спутница? Или ты твердо решил остаться холостяком — до удобного предложения на рынке самых богатых невест? — кто-то слишком много выпил. И, Драко не сомневался, выпьет еще — примерно столько же, а может и больше. Как получится.              Но не ему было осуждать Панси, у которой своих проблем тоже было навалом: отец, целыми днями не выходящий из кабинета, так страдающий из-за ранней смерти жены, не проявлял к дочери особого интереса. Скорее, он даже видел в ней миссис Паркинсон, почему всё чаще отстранялся от Панси.              У них было много общего. С друзьями всегда так. Только если тот же Поттер стремился помочь Грейнджер и Уизли-младшему, то Драко с Блейзом предпочитали подшучивать над заскучавшей или взгрустнувшей подругой. Потому что без язвительных подколов было никак — они бы просто сдохли, предоставленные самим себе.              — Ты же знаешь, Панси, наш Драко кое-кого заприметил, только никому не признаётся, — Забини ухахатывает, под громкие аплодисменты присутствующих откупоривая согнутыми локтями бутылку редчайшего виски. И, выкинув пробку куда-то в толпу, смешно двигает бровями, намекая на хмурящегося друга:              — У него даже секс был! В мечтах…              Драко зыркает недовольно, но на подначивания не отвечает. Потому что эти двое точно заставят его выложить абсолютно всё о рыжей девчонке с Гриффиндора.              Будто он сам так много знал.              Берет с подноса стакан с какой-то мутью. Глотает жадно, шугаясь воспоминаний — слишком ярких, чтобы так просто забыть. Спиртное знакомо обжигает горло, и Драко чувствует, как всё внутри обдаёт горячей волной.              Эти ощущения, эта свобода и затуманенность мыслей очень похожи на то, что он чувствовал тогда, в больничной палате рядом с…              Рядом с Джинни. Джинни Уизли.              Произносить её имя про себя всё равно сложно. Но почему-то приятно и так странно одурманивает, обволакивает всё естество, что хочется выйти на свежий воздух, выдохнув для смелости, и наконец прокричать в темное зовущее небо: «Уизли, а я ведь дурак!»              Как будто она сама этого не знает.              Но Драко сидит в полумраке, блаженно прикрывает глаза, силясь забыть, вырвать из памяти, зачеркнуть этот короткий момент окрыленности и душащего сознание счастья, и даже не пытается что-то изменить. Точно дурак — и еще какой.              Воспоминания не отпускают: вот эти запутанные, сияющие на солнце волосы, застилающие обзор, — он пялится на Уизли, а трибуны ревут, и эта освистанная всеми и вся девчонка забивает квоффл прямо в кольцо посередине, глубоко наплевав на вратаря Слизерина, что своим весом может задавить её, словно букашку.              А вот Уизлетта сама на него пялится, сидя за столом Гриффиндора и вяло поедая собственный ужин.              Пялится. На. Него. И еще облизывает ложку, ожидая его реакции.              Черт, и какой она должна быть?!              Кто-то скажет, что Джинни Уизли — как квоффл: мечется-мечется, а потом ускользает из твоих пальцев, стоит протянуть руку. Кто-то посмеется, заявляя, что эта рыжая просто сумасшедшая: что в квиддиче, что в поцелуях. Кому-то нравятся её цветочные духи, кто-то обожает её за легкость в общении и буйный характер, а девчонки-соседки расскажут по секрету, что она часто пропадает ночью из спальни.              Драко видит обратную сторону.              Он подмечает однажды, что Уизли носит исключительно закрытые блузки. Всегда застегивается на все пуговички, будто боится чего-то. А чего может бояться такая бесстрашная с виду особа?              Правильно — собственных страхов, приходящих по ночам, нашептывающих на ухо о ненависти, всепоглощающей, безграничной ненависти, рвущейся наружу.              Драко знает: Уизли ненавидит не пресловутого Тома, мать его, Реддла. Она ненавидит себя — ту слабую себя, надежно законопатившуюся в застенках сердца. Ту себя, которая не смогла противостоять и почти сломалась. А еще позволила красивому мальчику выползти из тьмы.              Может, именно этим, этой своей слабостью она привлекает его. Ведь Драко такой же: забитый, униженный когда-то, а теперь с упертостью человека, идущего на смерть, пытающийся понять, кого он еще может спасти.              Вот только всегда надо начинать с себя. Именно начинать, делать хоть что-либо, бежать к Уизли, раз так хочется, а не хлебать из горла оставшийся виски.              — Налейте еще, — рядом присаживается Блейз, отчего-то задумчивый. Вообще, если бы не Панси, они бы наверняка тухли на пару с Забини где-нибудь в Лютном переулке. А что? Надо оправдывать Метку и слова, сказанные необдуманно.              — Вам тоже? — какой любезный бармен. Может, даже думает, какие же они с Блейзом тунеядцы и маменькины сынки.              А Драко уже плевать, что о нем думали или подумают. Ему бы заглушить голос отчаяния в грудной клетке, а уж дальше он как-нибудь разберется. Справится с этой непонятной войной.              С чувствами — вряд ли.              — Нет, — он даже делает знак рукой: мол, трезвый я. Забини смотрит на него, как на психопата, но ничего не отвечает — только рука парня сама тянется к налитому стаканчику, опрокидывая содержимое внутрь.              — Знаешь, Луна не писала мне. А ведь мы договорились! — он стукает по аж мраморной столешнице, ударяя по ней еще и еще. А Драко не останавливает — уж лучше так, чем отгородиться от всего мира. Лучше так.              — Она… сама мне рассказывала, как ей тяжело одной с отцом, — Блейз в отчаянии зарывается нервными пальцами в кучерявые волосы, доставшиеся ему от матери, и кривит губы — от желания изменить хоть что-то и в то же время от понимания собственного бессилия.              Драко понимающе кивает головой, не зная, как поддержать опустившегося друга. Панси бы точно смогла — утешить, поговорить, дать Забини выплакаться. Да. Вот только Малфой понятия не имел, как заставить упертого в таких делах Блейза проронить хотя бы одну скупую слезу.              Драко вообще не особо задумывался над этим. Они с Блейзом тесно общались, даже помогали друг другу с уроками — курса, наверное, до четвертого.              А потом просто взяли и забили на учебу. Не до зубрежек параграфов по Трансфигурации было. И очень зря — потому что сейчас они ощущали острую нехватку знаний.              И Драко уже не очень-то и верил в свое наследство: с такими кровопийцами, как Волдеморт, пировать будешь лишь на собственных разлагающихся, воняющих и тухнущих остатках.              Черт, без качественного пойла сегодня никуда. И плевать, что в горло ничего не лезет — совместная пьянка им не повредит.              — Наливай.              Бармен бурчит что-то себе под нос явно из разряда спивающихся несовершеннолетних, но Драко всё же получает свою на редкость гадостную порцию и, довольный, выпивает залпом, не чокаясь.              — Почему остался? — ой, Забини, ну что за идиотский вопрос! Так и хочется съязвить: «Ничего получше не придумал?»              Он оставляет вопрос без ответа, посылая другу предупреждающий взгляд. И без того ясно: в Поместье сейчас соваться крайне нежелательно — балом заправляет Волдеморт, устраивая пышные приемы. Тетка Белла наверняка так и крутится вокруг него хвостом. Тьфу.              Однако Забини, кажется, окончательно и бесповоротно спился, потому что, еле двигая языком, шепелявит что-то о том, как бы хорошо было, если бы они устроили двойную свадьбу.              Мол, он сам с такой же неадекватной Лавгуд, а Малфой — с «любимой» Уизлеттой.              И Драко остаётся только выпить с Забини на брудершафт, мысленно восхищаясь способности друга думать о будущем.              Ведь сам он сейчас и двух слов перед Уизли связать не может, не то что размышлять о банковских счетах и акциях на лондонской бирже. Вот только, кажется, Драко Малфой даже не отрицает, что согласен на всё, лишь бы снова увидеть пьяную от счастья Уизли, сидящую за гриффиндорским столом и теребящую непокорный локон отливающих медным золотом длинных волос.