***
— Луна! Луна, ты как?! — Джинни трясет никак не реагирующую Лавгуд за плечи, надеясь, моля о том, что подруга в порядке. Что ублюдки-Пожиратели не посмели издеваться над ней. Они стоят, не двигаясь, уже довольно много минут. Минут, окутываемых белым пушком, снегом, что нежными мазками ложился на сжавшиеся плечи. Луна наконец отмирает: утыкается куда-то в плечо Джинни и… ревет, растирая слезы вместе с кровью со ссадин по накинутой наспех рубашке. Лавгуд ничего не говорит — только плачет, нервной хваткой вцепляясь в волнующуюся Уизли, взглядом прося уйти с ней. И Джинни всерьез опасается, что подруга не сможет добраться до Хогвартса, будучи зареванной и в полностью разбитых чувствах. Кто, черт их раздери, довел всегда спокойную, уравновешенную и рассудительную Луну до того, что еще чуть-чуть — и она будет умолять Джинни не уходить обратно в этот жуткий дом? И приходится решительно кивнуть в ответ, ни в коем случае не позволяя себе раскиснуть: — У меня есть план. Сбегу, даже раньше тебя в Хогвартс доберусь. Луна не верит — это отражается в её всегда ясных голубых глазах. Как то самое чистое небо, в котором Джинни так хочется по-тихому умереть. Она сама себе не верит: плана нет и никогда не было. Не потому, что Джинни патологически боится неудачи, просто… она уже привыкла. К Тому, его шипящему голосу. К смятым простыням, а потом и его уходу в другое крыло Мэнора. К редким, но чертовски приятным судорожным вздохам. К нему. Только… перед ней сейчас Луна — лишенная каких-либо надежд, побитая и с огромными синяками под глазами. Опухшие веки, синяки на запястьях, а самое главное — ступни. Все в мелких саднящих порезах. «Гвозди», — накатывает осознание неизбежного. Джинни мутит — хочется блевануть куда-то в кусты, прямо на грядки, и плевать, что Нарцисса Малфой выращивала эти непонятные хвощи/плауны добрые пять лет. Потому что Луна страдала, пока она обжималась с убийцей. Потому что она не должна предавать друзей, людей, которые верят в нее, в отличие от нее самой. И Джинни через силу, скрипя зубами, но всё же натягивает фальшивую у-меня-всё-под-контролем улыбку и подставляет плечо — крепкое, дружеское. Даже несмотря на лицемерие и собственную двуличность. — Вернуться… обещаю… Не плачь, ну… — она успокаивает всхлипывающую подругу, чуть ли не таща Луну на себе — настолько та не желает бросать её здесь. Они цепляются друг за друга из последних сил, но если у Луны, едва переставляющей ногами, еще есть малюсенький шанс выжить, то бодро вышагивающая Джинни не надеется на столь громкий успех. Это не Том её не отпустит. Это она сама от него никуда не уйдет.***
Луна дрожит, пытаясь хоть как-то успокоиться и наконец взять себя в руки. Джинни не раскисает, и она не будет. Подумаешь, держали в подземельях Малфой-мэнора. Ну, пытали — так, от скуки. Она совсем не чувствовала боли, и вот это пугало по-настоящему. Как она вообще сможет показаться отцу на глаза, со своими-то нервными пальцами и начинающейся истерикой? К счастью, каникулы подходят к концу, а Джинни, не слушая прямого приказа Волдеморта, таки успела передать её Рудольфусу Лестрейнджу, шепнув на ухо тихое: «Всё будет в порядке». И Луна, благодарно кивая, утирая льющиеся ручьем слезы, позволила посадить себя на поезд, уходящий далеко от исчезающей в черной завесе подруги. Но сама Лавгуд прекрасно осознавала: ничего, ничего не будет в порядке. Теперь — нет. А то, что она дала слабину, только доказывало, что в этой битве они заведомо проиграют. Потому что Джинни слишком привязалась. Луна натягивает два свитера в попытке согреться. Дышит на стекло, пальцем рисуя заветный квоффл — символ того, что они будут бороться. Даже если шансов совсем не осталось. Звук открываемой двери-купе неприятен, и хочется сбежать куда-нибудь подальше от Блейза Забини, что, прислонившись к стенке, стоит, напряженно вглядываясь в её черты. Знает — вот только откуда? Без расспросов преодолевает жалкое расстояние, легко, невесомо прикасаясь к шраму на щеке кончиками пальцев. Они у него тоже дрожат — и Луну, желающую отстраниться, вдруг захватывают в обнадеживающий плен крепких любимых рук. В безопасности… наконец в безопасности. Она уже не рыдает — слезы просто мешают нормально видеть, а теплые объятия Блейза — дышать. Луна не верит, что обнимает его, что может вот так просто дотронуться до дрогнувших в неуверенной улыбке губ. А Забини ненавидит себя за тупость: как можно было разглагольствовать об их с Луной отношениях, когда он даже не заподозрил неладное? Не спросил, не написал? — П-помоги… Джинни… — из её отчаянных всхлипываний он разбирает только эти два слова. Но уже по состоянию Луны ясно — Круциатус, Колюще-режущее, практическое отсутствие нормального сна и пищи. Он оторвет голову, вырежет глотку, вывернет пальцы каждому, кто издевался над ней. Но для начала нужно успокоить, уложить её на койку, пока они еще не подъехали к Хогвартсу. — Поспи, пожалуйста. Запеленать несопротивляющуюся девушку оказалось проще простого. Блейз облегченно выдохнул, когда Луна, положив голову на трансфигурированную из рюкзака подушку, благополучно уснула. Он не помнил, как закрывал дверь Запирающим, а потом мчался к Малфою через, кажется, вагонов сто. Луна ясно дала понять, что рыжая до сих пор находилась в замке. — Уизли в опасности! — зато лицо Драко — ошарашенное, неверящее — он запомнил до мельчайших подробностей. Малфой вообще редко когда показывал свои истинные эмоции. Джинни Уизли, сама того не ведая, изменила его. И Блейз, неодобрительно щурясь, со всем вниманием следил за метаниями обычно равнодушного ко всему друга. «Возомнила себя вторым Поттером?!» — Драко не просто зол — он в абсолютном, тотальном бешенстве. Почему Уизли вечно вляпывается в какое-то дерьмо, которое разгребать ему?! Не Поттеру — тот ведь так занят всей этой геройской деятельностью. Казалось бы, вот оно: хватай прилетевший из неоткуда шанс, дай наконец понять этой ненормальной, что он в состоянии ей спасти! Только вот Драко Малфой просто хочет, чтобы она была в безопасности — и не надо никаких медалей на грудь. Он просто хочет ей банального счастья. А сам уж как-нибудь перебьется. Наверное, поэтому, выискивая глазами что-нибудь, что могло бы помочь делу, он самозабвенно хватает свою метлу — причем, в единственном экземпляре. В других обстоятельствах он бы, может, даже представил, как дает грезившей о полетах Уизли чуть полетать. Разумеется, за определенную плату. Поцелуй бы отлично вписался в эту картину. Только вот времени на подумать катастрофически мало. Вернее, его совсем нет. Блейз молча провожает его взглядом, полным сочувствия. И в этот момент Драко бы нисколько не удивился, если тот посчитал бы его помешанным на Уизлетте. Впрочем, всё именно так и было. Даже отрицать как-то глупо — не маленькие все-таки. Разобраться в своих чувствах — задачка не из простых. Но еще сложнее — выровнять собственное дыхание, распахивая дверь вагона Открывающим заклинанием и со всей дури отталкиваясь от враз ставших вязкими ступенек. Поезд шумит, гремя колесами о железные рельсы, а Драко — в спасительном воздухе, окруженный со всех сторон своим липким страхом. Нет, не разбиться. Взлететь — да так высоко, что голова кружится, словно пьяная. Но он успевает лавировать на бешеной скорости, про себя думая, почему раньше завидовал Поттеру во время матчей по квиддичу? Неужели он, Драко, был хуже его? «Интересно, Уизли наблюдала за нашей игрой?» — он поспешно закрывает глаза. Думать о Джинни сейчас — настоящее самоубийство. Хогвартс встречает многовековым молчанием и… пустотой. У Драко самого сосет под ложечкой, стоит влететь в открытое окно. Чья-то спальня. В голове набатом бьет одно-единственное — нужно найти Снейпа. Тот всё объяснит. А чай с мятой успокоит обострившиеся нервные окончания. Драко и сам не ожидает от себя такой паники. Блейз ведь просто сказал, что Уизли в опасности, — без каких-либо доказательств. А он, дурак, сразу кинулся в Хогвартс, и пяти минут на месте не усидев! Снейпа он застает пьяным. Крестный, совершенно его не замечая, жадно присасывается к горлышку чуть недопитой бутылки. Виски. Высшего качества. Но Драко обламывает тому весь кайф, попросту забирая убийственную жидкость из ослабевших пальцев. Северус даже не сопротивляется. Только торопливо и излишне нервно прячет местами порванную бумажку во внутренний карман мятой мантии. Непривычно видеть крестного таким… таким разбитым и сломленным. Словно… Словно ему не безразлична судьба Уизли — всего лишь «одной из». Опасения подтверждаются, когда Снейп, не выдержав, все-таки достает тот злополучный листок. И Драко матерится сквозь зубы, подмечая ровную, каллиграфическую подпись. Джинни Уизли. Его, блять, крестный сжимает в кулаке собственный портрет. Драко не видит всего, но ему хватает и этого. Черт, надо было выкидывать Уизли из своей головы гораздо, гораздо раньше. Потому что сейчас он уже не в состоянии её забыть. Как и Северус Снейп. Как и, мать его, сам Том Реддл. Драко мрачнеет, в мыслях проклиная эту гадюку не один раз. Ведь не могут Уизли пытать в его собственном Поместье? Ведь не могут же?! Нет, это слишком. Слишком — даже для его психики, устойчивой к Непростительным. Драко зарывается пальцами в волосы, от бессилия клацая челюстью: пока он веселился на всю катушку, эти каникулы были для Уизли настоящим адом! А голос Снейпа, тихий и надтреснутый, разрывает невыносимую тишину, больно отзываясь в висках: — Она с Ним. Его застекленевший взгляд — и пустота. И больше ничего. Но Драко не верит.