Неизбежность

      Она помнила этот запах — запах крови. Тошнотворный, заставляющий сворачиваться на залитой водой плитке в туалете Плаксы Миртл. Наверное, именно так чувствовал себя Малфой на шестом курсе.              Она помнила всё. И ледяные, мертвенно-синие пальцы Тома на шее. Он улыбался предвкушающе и нисколько не раскаивался, пережимая артерии на будто чужой коже.              Джинни мало что ощущала тогда — только боль, снова боль и собственный тупой страх, плещущийся где-то в горле. А еще — издевательское выражение на лице мальчика, которого, как ей казалось тогда, она любила.              Боготворила. И, видимо, была готова умереть за него, ради него и из-за него.              Потому что нисколечки не сопротивлялась, затуманенными влюбленными глазами глядя на молодого Волдеморта. И даже не подозревая, что Том Реддл — это его абсолютная копия.              О, как же она заблуждалась, видя в нем лишь красивого парня! И как легко отшатнулась, когда пришлось встретить взгляд уже пожившего свое Волдеморта.              Тогда, на первом курсе, Джинни ужасно большое значение придавала внешности и совсем чуть-чуть — вывернутым внутренностям этого монстра. Да, Том Реддл — настоящий монстр, и он же им и останется!              — Я тебя отпущ-щу, только не дергайс-ся…              Кажется, это он сказал ей, откровенно смеясь? Она ведь валялась у его ног, побитая и униженная. Как собака — или крыса, что собственноручно предала Гарри Поттера, подводя того к определенной черте, за которой — Джинни знала — будет только смерть.              Смерть — и черно-черные глаза Тома Реддла, пронизывающего насквозь, убивающего одним лишь презрением.              Безразличием.              А что же — сейчас? Она ведь такая же дура, только вместо ползания по полу Джинни теперь занимается тем, что позволяет потерявшему всякую совесть Реддлу толкать её к холодящей кожу стене, покрывая оголенные веснушчатые плечи горьковато-страстными поцелуями-укусами.              — Я тебя отпущ-щу, только не дергайс-ся… — он ведь совсем не думает о ней. Как и в тот раз, после которого она ни черта не помнит. Да, собственно, что и случилось в Тайной Комнате, Джинни не может даже постараться припомнить.              Значило ли это, что Том что-то скрывал? Безусловно.       Будет ли она в обход его мотивов стараться выведать возможно полезную информацию? Нет.              Спрашивать у Тома что-либо, играющее против него самого, чистой воды самоубийство. А она всё же не настолько потеряла веру в жизнь.              Луна наверняка уже добралась до Хогвартса. Оставалось надеяться, что она не будет лезть на рожон.              Правда, верилось в это слабо: У Лавгуд ужасно сильное чувство справедливости. У нее, Джинни, кстати, тоже — только за эти полгода оно куда-то подевалось, растворилось, оставив после себя лишь костровое пепелище.              Том прижимает её к полыхающему камину, не задумываясь о возможном пожаре. Они ведь уже горят — причем, сразу оба, но если Том еще может снять с себя змеиную кожу, то у Джинни эта привилегия отсутствует.              Пара искр всё же попадает на ступни, опаляя их сумасшедшим огнем, однако Реддлу удаётся потушить всё возгорание ничтожным взмахом руки.              И как она могла забыть, что он в совершенстве владеет беспалочковой Магией?              Впрочем, Джинни, извивающейся не на привычном шесте, а уже в умелых руках мужчины, как-то плевать на собственные рассуждения о природе магической силы Тома. Её волнуют гораздо более приземленные вещи.              Например, почему этот странный, непонятный мужчина вдруг останавливается, с деланным вниманием заглядывая ей в глаза.              — Смени выражение лица. Такое чувство, что тебя насилует толпа маглов, — а нет, всё по-привычному просто.              Тому Реддлу, даже такому идеалисту и нарциссу, нужна счастливая улыбка собственной жертвы. И плевать, что на запястьях у нее завтра расцветут синющие отметины, а на шее будет красоваться парочка особо приметных засосов.              Джинни вот тоже, между прочим, хочется видеть на его лице что-то помимо равнодушных глаз. Вот она и отмечается, нахально выдыхая прямо в искривленные мужские губы:              — Маглы и то лучше будут. Уж поверь, проверяла.              Естественно. А как же иначе? Штук десять сразу, и трахали так, чтобы аж потолок осыпался. Ей бы определенно понравилось.              Зато Джинни знала, кому бы «определенно нет». И доказательство сейчас стояло сейчас напротив нее, тщетно пытаясь подавить рвотный рефлекс.              Ну же, Том, разве ты тоже не оттуда? Не из магловского мира, где «всё измеряется умением приспосабливаться»?              К разочарованию Джинни, он не отходит даже на шаг. Протыкает взглядом, хмуро косясь из-под своей длинной челки. Конченное дело — выжидает. Когда уже она бабочкой полетит навстречу.              Кажется, не одна она тешит себя иллюзиями, находясь в известном лишь ей одной мирке, к тому же вращающемся вокруг её огромной персоны. У Тома круг побольше будет — самомнения и самодовольства ему не занимать.              Но Реддл тем не менее возвращается в удобное ему русло, начиная новую игру в ложь и манипуляции:              — Хочешь узнать?.. что было, пока ты лежала без сознания в одной из туалетных кабинок?              Нет. Нет, она не купится на столь явный трюк. Кто бы что ни говорил, а Джинни себя еще ценила и не собиралась так просто сдаваться.              — А разве не ясно? — блеф — лучшее оружие против таких, как Том. Может, слишком банально и просто, но ведь помогает!              Воодушевляясь, Джинни даже прикладывает палец к губам, серьезно «задумываясь»:              — Хм-м… Юный Том Реддл не сдержался при виде маленькой миленькой девочки, поцеловав её в щечку?              Пожалуй, не стоило говорить так откровенно и нагло. Но один вид мужчины, хрустящего костяшками пальцев, определенно заставлял сердечко трепыхать, а саму Джинни — верить, что всё еще может круто измениться.              Что она может что-то изменить в их устоявшихся больных отношениях. Связи?              — Что ты несешь…              — Ах, не в щечку? — она предательски смеется, не выдерживая всей серьезности атмосферы. Ну правда, Том Реддл так забавно смотрит на нее сейчас! И плевать, что всего через несколько секунд…              …всего через несколько секунд он заставит глубоко обо всем пожалеть. А еще — задохнуться от новой порции боли — теперь уже от Круциатуса.              Дергая Уизли на себя, Том улучает момент, чтобы незаметно для самой девушки связать запястья за её спиной и уж потом вдоволь насладиться этим ненавистным взглядом, полным еще и простого человеческого страха.              Джиневра боится. Боится — и, не сопротивляясь, сама падает в его цепкие объятия-клешни, принимая, впуская чуждый ей язык в собственный рот.              Она больше не извивается, нет. Но и в куклу окончательно не превращается, вместо этого отвечая на поцелуй, захватывая язык мужчины в плен, играя с ним, не задумываясь о дальнейших правилах игры.              Близость Тома совсем не тяготит. Наоборот, разжигает в груди сердечный пожар, и Джинни жадно посасывает мужской язык, в перерывах глотая их общую слюну с железным спокойствием.              Губы Тома — слишком мягкие. И слишком сладкие на вкус. А ведь, лишь глядя на них, и не скажешь, что Том Реддл может быть нежным.              Джинни раздеваться не нужно — она и без того уже вся перед ним, со всеми этими толпищами веснушек и рябых пятен. А Том смотрит-смотрит пронзительно-сексуально и, взбудораженный, неосторожно хватает её за плечи, сдавливая до боли, до мушек перед глазами, но Джинни кивает и, словно приглашая, выставляет груди со вставшими сосками напоказ.              Лишь ему.              Он не помнит, как оттягивает их, вдруг вспоминая Беллу. Та тоже смотрела на него с тем же выражением лица — разве что раболепия в нем было побольше. Но его всё полностью устраивает.              Джиневра Уизли его полностью устраивает. Он её — вряд ли.              Но ведь никогда не поздно смириться.              И, не замечая промелькнувшего презрения в карих глазах, Том приникает к знакомому рубцу под девичьей левой ключицей. Просто потому, что он слишком… слишком неидеален на фоне красивой кожи Джиневры Уизли.              Но она опять дергается куда-то в сторону, вместо укрытия, правда, натыкаясь на стену. Шарахается — от него!              И он взбешенно толкает её к камину, с заметной силой заставляя эту дуру присесть. Чтобы искры от разгоревшегося огня падали прямо на столь прекрасную кожу, сжигая её почти до мяса.              Впрочем, новая пытка ему быстро надоедает, и Том, вооруженный палочкой, чуть приподнимает брыкающуюся Уизли за волосы, накладывая любимое заклинание:              — Круцио!              С Круциатусом — он знал — секс становился в два раза жарче. Но каково же было Джиневре, когда её спину лизали язычки игривого пламени, а сама она ни звука не выдала?              Наверное, очень, очень неприятно. Только вот жаль, что ему всё равно.              — Будешь и дальше двигать своим языком не по делу — и в следующий раз вместо камина будешь захлебываться водой в местной речушке, — ох, как же он надеялся, что она поняла. Иначе…              …иначе будет очень печально расставаться со столь интригующей куклой.              Джиневра усиленно кивает, но глядит по-прежнему с ненавистью. Ну еще бы — Том бы даже удивился, если бы ей понравилось его представление.              Не мазохистка же она, в самом деле.              Он отпускает её, уходя в спальню. Пусть поразмыслит над своим поведением: такое опрометчивое, оно не могло не казаться искусной провокацией.              А Джинни — остаётся. Раскромсанным, окровавленным сгустком умирать под треск невыносимых цикад.