Restart любви в объятиях Смерти

— Черт с тобой, озабоченный, лучше помоги мне постель расстелить, — сказал Накахара, спрыгивая с подоконника, — И хватит ржать.       Осаму пошел следом за рыжим, делать вид, что помагает, а на деле — доставать с верхней полки все что прикажет Чуя. Накахара и сам мог бы дотянуться, но должна же быть хоть какая-то польза от шатена. А то обленится и вообще все спихнет на напарника.       Мигом управившись с постелью, парни отправились купаться, взяв выпивку с собой. Быстро сполоснувшись от чужой крови под душем, они забрались в ванну вдвоем. Изначально Накахара планировал принять только душ, покараулить Осаму, пока тот будет «отмачиваться в корыте», после чего уйти спать. Но видимо не судьба. Дазай уговорил выпить вина прямо в ванной, наполнив ее пеной «как в дешевой порнушке». На порнуху соглашаться не хотелось, но пену Чуя любил, поэтому вылил в ванну добрую часть мыльного раствора. Тысячи мелких искорок заиграли в мыльных пузырьках, вспениваясь быстрым напором крана. Свет, отражающийся в них радужными пятнами, сверкал, словно маленькие звездочки. Не очень-то торопясь напиваться, парни наслаждались приятной атмосферой лежа.       Полежав немного с закрытыми глазами, расслабляясь, Чуя принялся надувать пузырик пальцами, потом вертеть его, разглядывая с разных сторон, чтобы увидеть как он переливается. Найдя верный угол обзора, подросток аккуратно подул на мыльную поверхность, и цвета смешались как в калейдоскопе. Повторяя так из раза в раз, Чуя думал лишь о том, какого цвета еще не было, а какой повторился. Больше всего его удивлял серый с вкраплениями белых точек. «Серый… Как он получается то из ярко-фиолетового, то из бледно-розового? Не может такого быть, чтобы неказистый грязный цвет прятал в себе столько красок. Ну вот он опять изменился на розовый!» — сосредоточенно думал Чуя, пытаясь решить загадку.       Дазай же надувал пузырьки не глядя, и целой армадой отправлял их на рыжего, что так увлеченно играл с одним единственным, пока тот не лопался.       Осаму всегда любил наблюдать за Чуей в ванной, в такие моменты голубоглазый становился настоящим ребенком. Но это состояние было сродни мыльному пузырю. Стоило Накахаре осознать — кто он на самом деле, как взгляд менялся. В нем появлялся железистый оттенок осмия. Хрупкий и вместе с тем твердый металл — осмий, который добавили в Чую ради таких вот перемен в его облике, настроении, чувствах. Не похожий ни на кого, редкий и красивый, Чуя мог бы быть самым счастливым человеком на свете, не будь в его жизни так много крови и боли… Вместе с тем парень неплохо справлялся с трудностями, и ровно половина причитающегося счастья у него имелась. Накахаре хватало. Но Дазай жалел о той самой утерянной части больше чем о чем-либо на свете. Шатену казалось, что мир несправедливо обошелся с его другом, но никогда не задумывался о своей собственной участи. И в этом был весь Осаму. «А ведь Чуя, дествительно настоящий ребенок, как жаль, что он попал в ад при жизни. Глупый. Опалил крылья и даже не заметил…» — ушел в себя Дазай, пытаясь запечатлеть такого Чую в своей памяти навечно.       Влажные рыжие волосы поблескивали от такого количества пузырей на них. Пена скрывала обнаженное тело, лежащего парня. Ясный взгляд с блаженством наблюдал за переливом красок, не замечая, как Осаму жадно всматривается в каждую черточку его лица.       У каждого человека есть особенные моменты, которые хочется запечатлеть в памяти на всю жизнь… Пускай они с болью отдаются в груди, пускай они пропитаны нотками грусти, но они были и есть в сердце до самого конца. — Эй, Чуя, хочешь я потру тебе спинку? — спросил Осаму, беря в руки мочалку и мыло. — А? — отвлекся от своего занятия рыжий, не сразу осознав, о чем говорит Дазай, — Ну… Ладно.       Накахара приблизился к шатену, задевая его тело под толщей воды и пены. Сел спиной, по которой тут же стекли вниз прозрачные капельки. Дазай положил левую руку на худенькое плечико подростка и тихонько сжал, придвигаясь ближе. Правой рукой стал тереть круговыми движениями.       Чуе нравилась нежность, с которой безжалостный коллега прикасается к нему. Прикрыв глаза, Накахара сосредоточился на приятных ощущениях.       Прикусив губу, Дазай все сильнее сжимал плечо друга, пока не переместил руку на пресс рыжего. Скользя по телу рукой и мочалкой уже спереди, Дазай то поднимался к самой шее, то спускался ниже, то переключался на руки. На секунду задумался, остановившись, а потом опустив руку в воду, нащупал бедро, от которого скользнул вниз по ноге, к икрам голубоглазого, заваливая на себя. Хотел поднять вытянутую ножку вверх и продолжить намыливать парня, но Чуя остановил. — Спасибо. Теперь ты, поворачивайся, — отстраняясь сказал Чуя.       Дазай послушно повернулся, подобрав под себя ноги. Оперся о холодный бортик сложенными крест накрест руками, и положив на них свое лицо, расслабился. — Можно сильнее, пожалуйста, не люблю легкие прикосновения. Мне от этого щекотно. — Как прикажете, — наигранно ответил Чуя и принялся натирать с силой, опершись мыльной рукой о бортик ванны около лица Осаму.       Накахара немного не рассчитал силу трения. Его рука соскользнула, и он плюхнулся на шатена. Оба встрепенулись от испуга, вызванного неожиданностью. Как только Чуя отодвинулся, Осаму повернул в его сторону голову. В глазах шатена читалось непонимание и беспокойство. Но увидев такое же выражение на перепачканном пеной лице рыжего, звонко рассмеялся. Накахара отреагировал дружелюбной улыбкой и тут же плеснул в чужую мордаху смесью пены и воды. Началась потасовка. Со смехом и воплями оба подростка плескались водой, щекотали друг друга и тянули на дно, временами отплевываясь или глотая воду. Как только они выдохлись, то заключили перемирие. — Прям серьезно все? — недоверчиво спросил Накахара, готовясь к неожиданному нападению Дазая. — Фух. Да. А теперь давай закрепим союз двух враждующих кланов распитием бутылки мира. Прямо из горла. Прошу, — протянул вино Чуе.

***

— Выходим? — через пару минут полного бездействия, спросил Накахара. — Ну, Чуя, — заныл Осаму, — Давай еще музыку послушаем, ну хотя бы одну песню, первую попавшуюся. Тут есть радио.       Небольшой радиоприемник стоял на полочке подвесного шкафа. Как только он оказался в руках шатена, раздалось потрескивание волновых помех. Настраивая частоту, Осаму наткнулся на любимую песню — Cocoine, исполняемую французской певицей. Красивый голос, немного искаженный шуршанием радиоприемника, затягивал в прошлое и это создавало ту самую атмосферу романтики, которую так любил Осаму. Именно такое звучание давало возможность почувствовать себя совершенно иначе. «Помехи… Как же приятно слышать их. Что-то далекое приходит на ум. Атмосфера детства, счастья, покоя… Настолько забытые слова и чувства воскресают в сознании.» — с каждым звуком, все больше и больше растворялся в собственных чувствах Дазай.       Томный взгляд карих глазах, отсвечивал каплями красного дерева. Парень уставился на Накахару, завораживая своим взглядом. В горле пересохло и Чуя, отпив из бутылки, протянул ее шатену, неосознанно пытаясь отвлечь и не дать свести себя с ума. — Моя любимая песня, — шепотом пояснил Дазай, принимая бутылку из рук рыжего.       Запрокинув голову назад, он отпил. По шее Осаму скатилась невольно оброненная рубиновая капелька и скрылась в тающей пене. — У меня есть одно желание, — пророкотал Осаму, отчего сердце Чуи забилось сильнее, — Я хочу поцеловаться под эту песню. Она и раньше напоминала мне о тебе… Хочу закрепить это ощущение, первым поцелуем.       Накахара едва дышал. Смесь из вина, музыки, низкого голоса, остывающей ванны и желания провалиться в сон путали и смешивали все чувства и эмоции. Едва ли соображая, голубоглазый кивнул. Не смея возразить или отвести взгляд, словно под гипнозом.       Осаму приблизился к лицу Чуи. Горячие руки скользнули по талии. Стая мурашек пробежала по телу Накахары. «Вода так сильно остыла? Я и не заметил… А он такой горячий.» — промелькнуло в голове, удивленного парня.       Было тяжело глядеть в карие глаза, когда они находились так близко. Накахара плавно закрыл свои, глубоко вздохнув. Однако ничего не произошло. Его никто не целовал. Горячее дыхание шатена касалось щеки, но он медлил, он ждал…

Мне стоит больших усилий открыть глаза, Я, делаю это потихоньку, не зная, Увижу ли тебя еще рядом.

      Собравшись с мыслями, Чуя приоткрыл глаза цвета голубого горного хрусталя. Взгляды парней снова встретились, и только тогда губы Осаму накрыли приоткрытый рот Чуи.

Я храню о тебе воспоминания, Как о самом лучшем секрете, Как сладко было ощущать, когда ты был внутри.»

      Медленно и нежно Дазай стал прикасаться к губам, на которых сохранился вкус пьянящего алкоголя. Невесомо и непорочно.       Внешне спокойный Дазай одной рукой оперся на дно ванны, а другой — крепко вцепился в талию рыжего. От переизбытка чувств он не мог пошевелить ни одной из них, сосредоточившись только на губах. Накахара же, напротив, не знал, что сделать со своими руками. Одной — сжимая шоколадные волосы, а другой — блуждая то по плечу, то по груди напарника. С каждым прикосновением Чуи, тело Осаму прошивало иглами запрещенного удовольствия. Голову дурманило как от наркотика. Того самого кокаина…       Их языки невольно коснулись друг друга, волна дрожи всколыхнула обоих. Они целовались неумело, по наитию, зато искренне, не расходуя чувства на заученные движения. Спонтанно, легко, невесомо.       Едва теплая вода нисколько не остужала горячую кожу, покрывающуюся мурашками от каждого неловкого и неумелого соприкосновения. Колено Накахары упиралось в живот нависающему над ним шатену, язык которого был так глубоко во рту Чуи.       Что-то случилось… С румяными щеками они вдруг отстранились. Однако каждый подумал, что это произошло только у него одного. Неловкая пауза. Дазай находит выход. Тянется выключить радио, успокаивая себя таким простым действием. И тут же принимается говорить о песне, что так «быстро» закончилась, не смотря в сторону Чуи. Чуя же сидел, обхватив коленки руками и смотрел куда-то в даль. Пена растаяла, оставив после себя лишь тонкую белую пленочку. «Хочется утопиться. Бултых и все», — желал Накахара, но боролся с этим. — Я помню не весь перевод, но, она начинается со слов, — хриплым голосом нарушил давящую тишину шатен, — Как сказать, что мое тело разрывает на тысячи частей? Что все жизненные планы разрушены? Именно тогда, когда все было как нельзя лучше. Ты высосал мой мозг, и я потерял вес… И что-то там еще. Ну. Как-то так.       Дазай испугался. Горло сдавило так, что и слова не сказать. Боясь расплакаться и наболтать лишнего, а потом чувствовать себя дураком, он нервно засмеялся. И пытаясь свести все на шутку, продолжил говорить с сарказмом.  — Пхах. Эту песню с уверенностью можно посвятить тебе. По крайней мере она так похожа на то, как изменилась моя жизнь после нашего знакомства, — с неправильной интонацией, меняющей суть сказанного, произнес Осаму слова, некогда предназначавшиеся для признания, а потом добавил то, что полностью их перечеркнуло.— Ну правда, Чуя! Ты высосал мне все мозги. С тобой же невозможно жить в мире и согласии… «Не так, не так! Почему я не могу не паясничать? С ума сойду сейчас. Я боюсь знать, что ты чувствуешь. И не могу сказать — я люблю тебя. Язык приклеивается, когда я пытаюсь выговорить подобное.» — Ладно-ладно, шучу. Эта песня мне нравится из-за второго куплета, но я не помню его перевод, — соврал Дазай. «Может он попытается узнать перевод сам и тогда… тогда. Черт, я трус. Я не могу признаться открыто.» — Второй куплет наверняка подойдет моему отношению к тебе больше, чем первый, — подавленно и уже без смеха закончил Осаму. — Эй, и что он значит?! Небось эта баба жалуется, как страдает из-за какого-нибудь дурака и поливает его грязью? — глупо пошутил Чуя, удивленный перемене тона шатена. — Вообще-то она о наркотике поет, разве не ясно из названия? — А ну значит точно что-то ужасное. Тц! — произнес Накахара и, скрывая смущение, отвел взгляд.       Накахара знал французский, но когда начался второй куплет все мысли его были сосредоточены на Дазае, его губах, руках, поцелуях, касаниях… Смутно припоминая смысл песни, он не мог быть уверен, что понял верно. Ведь казалось, что его чувства переплелись с текстом и это было так неправдоподобно.