Valiant

Представьте, как вы на протяжении нескольких месяцев наблюдаете, как ваш лучший друг перестаёт с вами считаться. Как он делает то, от чего вы пытались его отговорить. Как он связывается с дурной компанией. Как в один день из забитого аутсайдера он превращается в одного из тех, кого совершенно не волнует чужое мнение. Будете ли вы чувствовать себя преданным? Умножте эти чувства — смятение, злость, отторжение на такой знаменатель: ваш лучший друг — девушка и теперь она встречается с тем, кого ты на дух не переносишь, ездит на машине, от покупки которой ты не сумел её отговорить, а на важное для тебя событие она и… Реппертон приходят, как ни в чем не бывало. Это был крайне важный матч! И в решающий момент я вижу, как Бад Реппертон гладит колено Шоны и они выглядят такими… будто всего остального мира для них не существует. Я замечал, как Бад заезжает за Шоной после того, как между ней и Сью Андерсон произошла стычка, прославившая Эш на всю школу. Как не заметить того, кто паркуется прямо перед главным входом и ведёт себя, словно местная знаменитость. Демонстративно медленно идёт, берет рюкзак твоей подруги и на глазах у всех, с вызовом целует её? Как вообще Шона терпит этого питекантропа? А теперь представьте, как вы бьете свою подругу, со всего размаху, когда она встревает между тобой и тем, от кого ты пытаешься её уберечь. Парковка за школой, вокруг собрались всё зеваки. Твоя репутация стремительно падает вниз, но это совершенно тебя не волнует. Она скатывается с русских горок, а ты едва ли соображаешь, что творишь. Кровь из носа у Шоны пошла моментально. Словно на реликте нашего времени — видеокассете, я проматываю для себя этот момент. Парковка. Этот монстр, эта махина, на котором они приехали — «Вэлиант» прямо позади нас. Зловещая тень с совершенно новехоньким стеклом, хромом на дисках, колпаках и решётке и чернее, чем сам мрак. Сухой асфальт начала ноября и тяжёлые, пахнущие медью, такие горячие струйки крови, отказавшиеся и на моей жёлтой футбольной форме, и на асфальте, и на подбородке, и на куртке и ладонях Эш. Красное на красном. Бад где-то нашёл для неё алую гоночную куртку «Ferrari», из-за чего я обращал внимание на Эш чаще, чем когда-либо. Она стала заметной. Кажется, кровь никогда не остановится. К ней уже спешат с полотенцами Ли и тренер, а я не испытываю боли, хотя Реппертон безбашенно колотит меня в живот. Он животное, а не человек. Им управляют инстинкты и первое правило жизни Реппертона, что он — сильнее всех. Спустя минуту я не удерживаюсь на ногах и падаю на бок, держась за свое лицо. Бад вот-вот поставит свой ботинок мне на голову, однако, его оттаскивают от меня вчетвером. Он вырывается, но направляется не ко мне, а к Шоне. Шона держится за лицо и тихонько, сдавлено хнычет. Ей ужасно больно. Кажется, я сломал ей нос. Я рассчитывал приложить Реппертона! Эш встряла между нами в последний момент, когда я не мог остановить руку. Я слышу от кого-то, что я должен немедленно пойти к директору, но краем глаза слежу за тем, как моя девушка и Бад держат полотенце возле лица Шоны, а Реппертон ещё и совершенно спокойно произносит:  — Потерпи. Я могу это исправить. Сразу станет легче. Разыщи лёд, пожалуйста. — Последние слова он обратил к Ли. — Уже позвали доктора. — Можно обойтись и без медицинской помощи. Я неоднократно видел, как футболисты вправляют носы, не желая уходить с поля, но сам избежал такой участи. Шона стоически терпит манипуляции Бада со своим лицом. — Только не глотай кровь, хорошо. Смотри на меня. — Бад совершенно влюблённым тоном говорит Шоне, что ей нужно делать. Я не знаю, что так триггерит меня. Может, то, с какой нежностью Шона смотрит на Реппертона. Это ведь просто протест против устоявшихся правил Регины! Ах так, мамочка, не любишь американские машины и механиков, тогда я куплю самую дряхлую развалюху, которую только смогу найти, и начну встречаться с потомственным механиком! Если бы я не балдел от Ли, то уже решил бы, что ревную. Но нет, я всего лишь был реалистом — старшие Каннингемы очень ценили во мне это качество. Через сколько недель Шона поймёт, что Бад обыкновенный лоботряс, который начисто лишён каких-либо перспектив? Черт возьми, они ведь совершенно разные. Тихоня, пускай и с гиковскими увлечениями, из семьи профессоров, которая постоянно давит свои эмоции и взрывной, резкий на язык Реппертон с его низкооплачиваемой квалификацией. Что, что могло их так увлечь друг в друге? У неё красивая фигура, между прочим. И для Бада она не такая уж и каланча. А ещё она смекалистая. И ей нравится копаться в машинах. И тот жуткий рок 80-х — голос разума твердил, что Шона — привлекательная девчонка, а Бад… Ну, футболист. Я совершенно не желал узнавать, что внутри у Реппертона. На хрена мне знать, что у него за душой?! После выволочки у директора Спенглера я получил недельное отстранение, а отец ещё и добавил по всей строгости, лишив на неделю машины, игровой приставки и доступа в интернет. Мама пыталась возразить ему, заявив что Реппертон как минимум должен ответить за то, как он меня вчистую отметелил, однако, отец заявил, что Бад поступил по-мужски. Я коротал свое наказание, как настоящий заключённый — в изоляции от всего остального общества, занятый общественно-полезным трудом. Стриг газон, разбирал хлам в гараже, помог маме починить блендер, прочитал давно одолженную у Шоны книгу. Вчера к матери забегала на чай Регина — она винила во всем произошедшем Реппертона, но Майкл впервые за 20 лет пошёл против жены и встал на защиту дочки. Он заявил, что она может встречаться с кем хочет, ездить на чем угодно и поступить на любую специальность. Регина демонстративно дула губки и жеманичала, но о Майкле и Шоне ни разу не упомянула. Теперь под её опалу попал и муж. Лишь единожды она вспомнила об их существовании, с негодованием сообщив, что вчера они ужинали пиццей, проигнорировав её брокколи с сыром на пару. Я бы тоже так поступил, но решил лишний раз не отсвечивать в разговоре. В конце концов, если взрослые злятся, первые, на кого они стравливают эту злобу — подростки. Каждую ночь я наблюдал свет в маленьком окошке на чердаке дома Каннингемов, я стоял у окна с выключенным светом и сквозь тонкие занавески пялился на то, как Шона покидает машину Реппертона. Было в моих действиях, в том, как я стоял у окна, что-то мерзкое и постыдное — всё равно что вставший член на физподготовке, и всё же я не мог остановиться. Я следил. Я караулил. Я наблюдал. Мне стало известно, что Бад привозит Шону домой в промежутке между полночью и часом. Если погода была сухой и безветренной, они лежали на бампере и долго о чем-то говорили и — кажется, смотрели на звезды. Бад укрывал Эш своей курткой, много курил — рыжая звездочка сигареты отчётливо виделась на безфонарном участке. Шона обнимала его, как ребёнок плюшевую игрушку — полностью обхватывая Бада, не желая отпускать. Он приподнимал Эш — её ноги повисали над асфальтом, а потом она закидывала их ему на талию. Но они практически не тискались — успевали сделать это вечером или в машине? В такие моменты я сам себя не уважал. Я ловил себя на размышлении, что Шоне нравится Бад из-за того, что он — идеальный бунтарь из фильмов 80-х. Крутой парень в кожаной куртке, с сильным телом, предсказуемый до невозможности. Пропасть между мной и Шоной, и так разросшаяся с появлением «Вэлианта» превратилась в Марианскую впадину. В конце концов, я кинулся не неё. Сломал нос. Иной раз Бад ловил её на том, что она щупает свою переносицу. Бад целовал её и Шона — вроде как, успокаивалась. И всё же, мне не давало покоя знание, что на самом деле предатель тут я. Я предал свою подругу, не поддержал её в решающий момент взросления. Пускай, для Эш этим моментом стала тачка, а не побег на концерт или парень. Я не одобрял её выбор и словно бы нарочито не замечал изменений в Каннингем в лучшую сторону. Она изменилась. Перестала вжиматься в стену, всякий раз, завидев кого-то из футболистов или класса механики. Отрастила «зубки» — шутила над Питсманом, внезапно помогла Донахью на английском. Впервые за всю школу заявила, что не выучила предмет. Отстояла хотя бы подобие личных границ перед Региной. И всё это — без меня. Я не был нужен Шоне Каннингем, а она была нужна мне. Не чтобы самоутвержаться, как считали в школе, а потому что без неё я оказался максимально заурядным старшеклассником.