Valiant

Поздний вечер, небо заволокли тёмно-фиолетовые зловещие тучи. Идёт мелкая ледяная крупка, становящаяся дождём. Дождь просачивается под куртку, рано или поздно от влаги промерзаешь до костей. Кажется, что вот-вот на волосах появится корка льда. Асфальт в камуфляже опавших листьев маслянисто блестит от воды, постепенно покрывается тонкой корочкой льда. Я стою на школьной парковке — одна, практически ночью. Позади меня горят прожекторы с футбольного поля. Необходимо добраться до дома как можно скорее. Я скрываюсь за поворотом школьной ограды, теперь рассеянный свет прожекторов не светит за спиной становится совсем темно и страшно. Я бегу от школы, по дорожкам, выложенным брусчаткой, мимо аккуратных коттеджей соседей — кажется, весь квартал вымер. Ни одного горящего окна. Ни звука, кроме доносящегося издалека рокота мотора. За пару улиц до моей, я вижу знакомый зелёный отсвет. Позади меня, прямо по небольшому холму едет «Плимут-вэлиант»… На улице темно, но «Valiant» чёрнее ночи, зелёные отблески подсветки добавляют ему потустороннего вида. Словно это не машина, а призрак машины. «Вэлиант» движется достаточно плавно, чтобы я могла рассмотреть пустоту в салоне, зелёные блики на виниле сидений. «Плимут» движется сам по себе. Без водителя, словно машинка на радиоуправлении. Я наблюдаю за тем, как мой автомобиль куда-то уезжает, однако стоит «Вэлианту» поровняться со мной, передняя дверь рядом с водителем распахивается, приглашая меня внутрь. Я забираюсь в салон и последнюю милю до дома еду в своей машине, которая движется сама по себе. Я включила печку, но всё равно я дрожала от холода, от ощущения иррациональности происходящего. «Вэлиант» заезжает на дорожку дома, открывает дверь — и я выхожу, а пустая машина совершает маневр и уезжает, оставляя чёрные полосы на подъездной дорожке, оставляя меня стоять перед своим гаражом… Очередной не поддающийся осмыслению сон. Я сажусь в кровати, откинув плед. Последние три недели мне приходилось притворяться, что всё нормально. «Пока нормально» — говорит Бад. Со стороны всё проще простого. Утром я уходила в школу, за мной заезжал Бад, мы работали, а потом ужинали — например, у Донахью в пиццерии, и ехали в сторону моего дома. Я стала невидимкой для матери. Однако, сегодня — день Благодарения. И мы будем сидеть за одним столом и делать вид, что ничего не происходит, что мама не ведёт себя как… Как ненормальная, а папа не спит уже целую неделю в холле на диване. Последние три недели в школе меня преследовали заинтересованные взгляды, люпобытствующие восьмиклассницы, шепот и смешки. Две неформального вида девушки из арт-класса подошли ко мне, чтобы спросить, где я купила серьги-паутинки. В тви меня упоминали чаще, чем Сьюзен Андерсон — это её бесило. Раньше каждый её выход в коридор, каждый лук, смена губной помады или маникюра обсуждались, словно проблема мирового масштаба или фильм от «Марвел». Оддна из тех неформалок с ником BI-a-Triss даже написала, что я деконструировала «Дрянных девчонок» и чтобы сообразить о чём она, я впала в кино-трип девчачьих фильмов. Я встряхнула школьную иерархию без каблуков, розового платьице и отказа от своей индивидуальности. Я тусовалась с Бадом и Трисс из арт-класса, но при этом не перестала следить за своей успеваемостью. Трисс хорошо общалась с Ли — их обьединяли постановки Шекспира. Ли перестала ходить на свидание с Дэннисом. «После того, что он сделал… Я не знаю, каким образом он должен вымаливать у тебя прощение». Конечно, и сплетен тоже хватало. Я перестала быть в глазах общественности лесби, испортившей туфли Андерсон, перестала быть «той лохушкой со сломанным носом», зато стала шлюшкой, которую трахает Бад Реппертон. Я продолжала быть последней семнадцатилетней девственницей, однако каждая вторая девушка при виде меня презрительно отворачивалась и хихикала со своими подружками или свитой в зависимости от её статуса и репутации. Эти сплетни охотно распространились среди учеников через интернет, но никогда не доходили до учителей. При этом сама элита школы, вроде спортсменов и чирлидерш, постоянно крутящие романы с седьмого класса, себя грязными и испорченными не считали. Двойные стандарты. Секс бывает только у популярных, а если он случился не среди школьных небожителей, то это ещё один повод для травли. В столовой я теперь сидела среди театралов — Ли и Трисс затащили меня к себе за столик. Театралы оказались максимально лояльными эксцентриками. Мы обсуждали за столом тест по испанскому, корсеты и мифы о них — готессы постоянно возмущались, что интересный аксессуар выставляют пыточным инструментом, фильмы с «маниакальной девушкой мечтой», «последних девушек» из фильмов ужасов и многое другое. В отличие от Дэнниса эти девушки и даже парни охотно меня слушали и не перебивали «занудство об ужастиках». Единственное, что стало достаточно проблематичным — курсы автомеханики. Те, кто был знаком с Бадом стали относиться ко мне значительно лучше, а вот те, для кого он был не авторитет… Перед самым уик-эндом меня в углу класса попытался зажать Питсман. Донахью стал относиться ко мне неплохо, но именно в этот день его отстранили от занятий и Патрик распоясался. Он пытался задрать мою майку и потрогать за грудь. Парень из класса — Майк, светловолосый и худой, попытался оттащить его, зная, что Бад открутит Питсману голову.  — Ну так, здесь его нет. — Перед моим лицом щёлкнул нож. Выкидуха. Надо же — а как же металлодетекторы? Питсман пытался выкрутить мне руки, но я извернулась. От него несло затхлой кислой капустой и слежавшимся бельём. Я сумела ударить его носком ботинка по голени и выбить нож. Он упал на пороге кабинета и мистер Резнер тут же отвёл Питсмана к директору. У него уже набрался целый ряд нарушений школьных правил, из-за чего Патрика вполне могли исключить. Посмотрев в ленте «твиттера» и «инстаграма» несколько публикаций на тему праздника, я начинаю собираться. Дел на сегодня слишком много, а я ещё даже не приняла душ. Помыв голову шампунем с запахом карамели, я быстро высушиваю волосы, навожу порядок в ванной комнате. Для сегодняшнего дня у меня припасен забавный свитер с гремлинами и Могваем из культового фильма. Зубами отрываю этикетку, натягиваю его, накидываю на плечи куртку, быстро зашнуровываю ботинки. Время — восемь тридцать. Мы с папой планировали съездить с утра за продуктами. Наверное, мы единственная семья в Америке, которая настолько не подготовилась ко дню Благодарения. Я спускаюсь сразу в гараж, где папа уже ждёт меня за рулём своего «Форда»-хэтчбека, подняв ворота гаража.  — «Уоллмарт» или «7/11»?  — Давай в «Уоллмарт». — Я запрыгиваю на переднее сидение, пристегиваюсь ремнем. Судя по щетине, папа решил отрастить бородку. А что — она будет гармонировать с его очками. Он аккуратно выезжает из гаража, останавливается, запирает его, садится и только после этого мы едем в магазин. Почему-то он мешкает, замирает на паре секунд на нашей подъездной дорожке.  — Думаю, к нам на ужин заглянут Гилдеры. Ты сильно против? Лорна — ректор их колледжа, да ещё и ближайшая соседка. Действительно, не могли же мои родители их не позвать. То, что мы поссорились с Дэннисом не так важно. Не заставят же они нас принудительно общаться. В «Уоллмарте» практически безлюдно, нам встречаются только те покупатели, которые забыли что-то приобрести к вечернему застолью, поэтому мы с папой можем медленно обходить ряды и даже немного дурачиться. Например, я беру в руки девятифунтовую индюшку в звёздно-полосатой упаковке и танцую с ней, чтобы рассмешить папу. Мы кладем её в тележку, где уже лежит картофель — для коронного блюда папы, латук и помидоры черри на салат, упаковка чеддера, две бутылки белого вина для мамы и Лорны, шесть банок виноградной «Фанты», а также остальные закончившиеся в доме продукты. Папа сверяется с длинным списком, я периодически бегаю в тот или иной отдел — за горчицей или арахисовой пастой, или чем-либо ещё. К тому моменту, когда мы идём мимо отдела с готовыми обедами, кажется, что папин список бесконечный. Мы встаем у сезонной распродажи, где расположились уже не актуальные хэллоуинские сладости — мармеладные пауки, лакричные конфеты в виде летучих мышек — различные сладости теперь дешевле доллара.  — Набери себе чего-нибудь, я сейчас. — Папа сминает список, бросает его в тележку. Я снимаю с крючков упаковку кислых конфет «Зомби», пару пачек жевательного мармелада, на одной из которых нарисован арт с Биттлджусом. Папа возвращается, держа в руках две упаковки пива из шести шестнадцатиунциевых банок «Coors light». Что само по себе странно, так как он не пьёт пиво, как и отец Дэнниса.  — Пап, мне всегда казалось, что ты не пьёшь пиво, — удивлённо замечаю я, но на этом мы заканчиваем бродить по бесконечным рядам «Уоллмарта».  — Твоей маме не нравится, когда я пью, особенно пиво. Поэтому я и не брал его.  — А что изменилось теперь? — Сердце начинает колотиться об ребра от волнения. Это моя вина. Из-за меня мои родители поссорились и их брак дал трещину. Папа раньше никогда не перечил маме.  — Я просто хочу расслабиться. — Пожимает плечами папа: — Регина постоянно всё планирует, а мне… Не всегда удаётся соответствовать её ожиданиям. Знаешь, с ней бывает не просто. — Но раньше у вас как-то получалось сглаживать углы. — Деликатно отвечаю я. — Да. Но я постоянно шёл на уступки. Если Регина хоть немного упускает контроль над ситуацией, она превращается в настоящую бестию. Я задумываюсь над тем, что сказал папа. Когда мне пришлось выложить, что мы с Бадом встречаемся, папа встал на мою сторону. «Она уже не ребёнок, Регина. Ещё год или два и она станет жить по-своим правилам и если ты хочешь, чтобы она звонила нам три раза в год — продолжай ей всё запрещать». Мама, срываясь на крик, перешла в атаку. «А если она забеременеет от этого механика?! Ей семнадцать, Майкл!» Жаль, что Бада не было в тот момент рядом. Он нашёлся бы с остроумным ответом, а не стоял бы в холле, цветом приближаясь к помидору. Папа достал с полки для вина своё лучшее шардоне 1999 и, глядя маме прямо в глаза, заявил: «Тогда я стану дедом в пятьдесят четыре. И это будет её выбор». То, что мы с Бадом только целовались, я благоразумно решила не озвучивать. Всё равно ведь не поверят. Папа смотрит на недавно появившуюся в гипермаркете стойку с кофе и предлагает мне. — С тех пор, как ты обзавелась машиной, я наконец-то увидел, насколько ты взрослая. Ещё вчера ты была моей девочкой, милая. А сегодня у тебя своя жизнь. Машина, работа, учёба. Парень. — Да… Я сама не ожидала, что всё так обернётся. — Я пожимаю плечами. Действительно, ещё в конце лета я бы ни за что не подумала, что найду в себе силы пойти против решения мамы. — Я никогда не считал, что ты обязана встречаться с Дэннисом. Тем более, когда стал замечать его с другими девушками. Это Регина лелеяла свои амбиции стать поближе к Лорне. — Пап, я прекрасно представляю, как мама видит моё будущее. — И то, что в этом будущем нет места настоящей мне я тоже понимала. Мама видела свою дочь некой среднестатистической Лизой Симпсон, для которой поступление в колледж превыше всего остального. — Мне кажется, тут дело вовсе не в твоём будущем. Женщины особо остро реагируют на тот период, когда их дети вырастают. Они уверены в своей молодости, перспективы лежат перед ними, а потом одним утром ты открываешь глаза, а твоя дочь уже в колледже. Я никогда не переживал из-за возраста, у меня и кризисов никаких не было. Зато Регина делает из каждой морщинки целую драму. Бежит к косметологу, покупает корейский крем, часами обсуждает с Лорной какой-то массаж… Не удивительно, что она не заметила, что ты выросла. — Я люблю тебя, пап. — Я обнимаю своего отца, ведь мне кажется, что ещё чуть-чуть и мы расплачемся от бытовой трогательности разговора. Дома отец развивает бурную деятельность, стараясь успеть приготовить всё и сразу. На праздники мы с ним часто готовим что-то вместе, общаемся. Это ещё один повод, почему я тянусь к отцу, а не к матери. Верх кулинарии Регины — овощи на пару, зачастую слишком разваренные. Я нарезаю салат — латук, помидоры черри, кукуруза и тунец, папа занимается главным блюдом — фарширует индейку. Он открывает первую банку пива, когда заканчивает начинять птичку, мы встречаемся взглядами: — Тебя многое беспокоит в последнее время. И это точно не учёба. Но связано со школой. — Ох… С одной стороны — всё лучше, чем когда-нибудь до этого года, с другой… Есть несколько ребят, которые очень сильно портят мою жизнь. И к сожалению, слова против них бессильны. — Давай угадаю. Их родители банкиры или местные меценаты и поэтому администрация школы не может отстранить их от занятий или запретить им… Писать в твиттер, верно? Я сам часто сталкивался с этим. Только в то время обидные вещи писали на стенах туалетов и на школьной парковке. — И как ты поступал? — Пытался рассудить их спор. В крайнем случае оставлял после занятий. — Хоть раз получалось что-то типа «Клуба завтрак»? — Нет, не в моей практике. — Жаль. То, что помимо Андерсон и Верделла меня достают Питсман и ему подобные, я решила не упоминать. Такие хулиганы есть, были и будут. Они заставляют таких, как я — не слишком подготовленных к жизни в реальном мире, отращивать броню и шипы.  — Тебе не кажется, что мама слишком часто отсутствует дома? И что она стала позже возвращаться? — Мама опять уехала куда-то с утра. Я задумалась, куда она стала так часто отлучаться. Ни работа, ни парикмахерская в день Благодарения не станут открываться с восьми утра. Наверняка, Регина записалась в Бангоре на какой-нибудь курс с психологом «Мой ребёнок — монстр. Как жить с трудным подростком?» и теперь перемалывает мне кости перед двумя десятками клуш, для которых главная проблема, что их детка перестала целовать их на ночь и отказывается брать для одноклассников печенье. Папа вздыхает, садится на столешницу у мойки:  — Я не должен так говорить, тем более нашей дочери-подростку, но по-моему у Регины кризис среднего возраста. Ты отстояла свою зрелость — стала водить машину, получила настоящую должность, твоя мама места себе не находит. Её жизнь строилась вокруг колледжа и заботы о тебе. Она пытается углубиться в трудоголизм, но это не приносит ей удовлетворения. Она срывается на учеников.  — Правда? Чёрт, а ведь из-за меня мама действительно может срывать злобу на учащихся… — Бормочу я, прикрывая лицо волосами.  — Регина и ко мне придирается. И то, что я поощряю твой протест, и то, что я не поддерживаю её, и то, что мне всё равно на старение. Её раздражает даже то, что мне надоело посещать одни и те же благотворительные вечера, общаться с одними и теми же пустобрехами. — Папа фыркает и сминает вторую банку пива. — Регине необходимо внимание. Как можно больше внимания к её персоне.  — Пап, можно спросить, — я не могу поднять глаз от стыда и делаю вид, что очень занята нарезанием чеддера: — вы с мамой любите друг друга?  — Шона, Шона, — папа качает головой, — когда ваш брак длится уже двадцать лет, всё воспринимается немного иначе. Усталость и нервозность списываются на бытовые проблемы, а не на холод в отношениях. Пылкая влюблённость — прерогатива юности. И пока одни в браке смиряются с тем, что их вторая половина ест чипсы в постели, другие находят в партнёре всё больше недостатков, при этом забывая о своих. — И к какому типу относитесь вы с мамой? — Ответ я заранее знаю. Регину выводит из себя, если кружку с соком поставить прямо на стол, а не на подставку. — Ты и сама знаешь. — Папа улыбается, снимает очки. Без них он выглядит моложе и задорнее.  — Думаю, нам хватит сыра. — Смотрит на гору тёртого чеддера папа.  — Ой, да, я увлеклась, — спохватываюсь я. В отношениях родителей, судя по всему, давно не всё замечательно и с каждым годом они отдаляются друг от друга. — Ты ведь пойдёшь ещё и к своему парню на ужин… Он ведь тот Реппертон, который четыре года подряд держал нашу команду по регби в лидерах трех штатов? — Верно, пап. Бад предложил мне пойти на ужин с его семьёй ещё за неделю, до того, как у меня состоялся ужасный разговор с мамой и папой, где Регина пыталась назвать меня потаскухой. Видимо, мерила по себе — отвратительно зло думаю я о матери.  — У вас всё настолько серьёзно, что он уже знакомит тебя с семьёй? — Интересуется папа, озорно улыбаясь. Я давно не видела его в таком хорошем расположении духа. — Думаю, дело в том, что его папа меня знает, да и дедушку Бада я тоже один раз видела. Разве что о маме я ничего не слышала. — Я краснею и это нельзя списать на то, что я стою у пышущей жаром духовки. — Вот оно что… Иначе Регина точно заработает нервный срыв, когда в следующем году ты заявишь нам, что вы расписались в Вегасе. — Похоже, когда папа выпьет, он становится словоохотливым и гораздо веселее. — Пап, ты ведь понимаешь, что я нормально расставляю приоритеты. Просто не хочу потом в тридцать или сорок лет осознать, что моя профессия, моя должность и даже мой муж — отражение желаний Регины. — О-оо. Глубокомысленно. — Кивает папа. Я обнимаю его, ощущаю запах пива, смешанный с ароматом его одеколона. Пока я заканчиваю готовку — ставлю таймер для индюшки, запускаю посудомойку и делаю нам сэндвичи, чтобы перекусить, папа пылесосит в гостиной. Когда Регина не носится по дому сверхзвуковым ураганом, пытаясь смахивать пыль, говорить по телефону и краситься одновременно, мы с папой успеваем и прибраться, и приготовить всё праздничное меню. Я приношу папе сэндвичи и сажусь перед ящиком, но листаю ленту твиттера. Папа листает каналы. Повсюду дневные шоу, тематика которых так или иначе связана с днём Благодарения и величием Америки. «Восемь вечера, тусовка у меня!!! Приходите со своим бухлом!!!» «Лажа» «Отстой» «Мои предки свалили кататься на лыжах и оставили мне весь бар. Кто ко мне?» «Брай, все в курсе, как заканчиваются тусы у тебя» «Ооо, дворец потерянных трусиков» «Рейд по захвату тёлочек!» Такое ощущение, что всё, кроме меня, Ли и Трисс соберутся между собой, чтобы напиться и устроить оргию. Особенно в этом преуспела Сью. Кажется, она способна сексуализировать даже костюм индюшки, напялив латексное коричневое платье и обмазавшись автозагаром. Один раз я решила прочесть все твиты Бада и всё, что я смогла найти из сомнительного у него — предложения собраться в пятницу на парковке и фото из полицейского участка, подписанное как «Это того стоило?» В ветке реплаев было много сочувствующих, а некоторые интересовались, что же сделал Бад. С трудом я нашла видео, где Бад и трое других футболистов поджигали тележки из супермаркета и разбивали бутылки на парковке. Завершилось видео тем, что огонь перекинулся на какой-то автомобиль белого цвета. Качество видео не позволяло рассмотреть машину. Из интересного о Баде я узнала, что он обожает фильмы с Клинтом Иствудом, Шона Пенна и действительно неплохо разбирается в фильмах 80-х. Мама возвращается домой к трем часам и стоит ей зайти в холл, она начинает возмущаться.  — Майкл, что это такое?! Я же просила прибраться, Гилдеры хотели придти с Джонсоном! Надеюсь, вы успели запечь индейку?  — Мам, всё давно готово. И мы прибрались. — Заступаюсь за папу я. На журнальном столике лежит одна пачка чипсов и стоят три пустые банки пива. Это убирать — одну минуту.  — Ты так и будешь сидеть в этом? Если я позволяю тебе так ходить в школу, это не обозначает, что я позволю тебе позорить себя перед спонсорами! — Переключилась на меня мама. Чем её так раздражают принты на футболках и джинсы с высокой талией? На самой Регине — темно-зелёное плотное платье и блейзер. Из причёски не выбилось ни единой пряди — и хотя внешность моей мамы заслуживает восхищения, я боюсь её. Она выглядит как восковая фигура или маникен, на котором платье никогда не помнется.  — В прочем, удивительно, что ты вообще здесь, а не в своём гараже! — Бросает мне Регина, сообразив, что я не сдвинусь ни на дюйм с дивана. Я знаю Лорну и Дэвида Гилдеров с детства и не собираюсь строить из себя не пойми кого. Она мечется в кухню, чтобы проконтролировать нашу готовку. — Ма-айк! Сколько ты выпил? Ты пил перед дочерью? Ты должен быть ей примером, а ты!.. Что подумают обо мне Лорна и Дэвид, что творится в моем доме? — Это и мой дом тоже, Регина. — С нажимом напоминает папа. Я стараюсь отойти к лестнице и подняться к себе. — Я не отчитываю тебя за то, что ты флиртуешь с половиной кафедры. Я не обращаю внимания на тех, кто доброжелательно сообщают мне, что видели тебя с другим мужчиной в ресторане, когда ты якобы работаешь! Я не лезу в твои счёта от косметолога и не спрашиваю, почему Лорна рекомендует в массажисты именно молодых парней! — Хотя папа вспылил, он говорит громко, но спокойным холодным тоном. Но я не обманываюсь этим тоном, я не хочу слышать, как ругаются мои родители. Я хлопаю своей дверью и падаю на кровать, словно подросток из сериала. По крайней мере, я не плачу. Под головой лежит мой свитер с гремлинами, рядом — конфеты из «Уоллмарта». Я беру ноутбук в постель, отвечаю на поздравления Ли — она уехала с родителями куда-то далеко на всю неделю. В твиттере ведётся спор, «Живая мертвечина» и «Зловещие мертвецы» — это одно и то же кино или нет? Я подумываю, напечатать ответ или нет. Раньше я влезала во всякий спор о фильмах ужасов, не зависимо от того, кто начинает его. Быстрее бы вечер, чтобы я смогла оказаться рядом с Бадом. Предки переходят на крики, которые слышны и с закрытой дверью. В отместку я включаю одну из тех групп, которую мне порекомендовал Бад. Мощные гитарные риффы из колонок затапливают мою маленькую комнату. Я лежу одна, в центре звука и понемногу меня начинает отпускать тот панический ужас от криков матери. Если они не разведутся, она сожрёт его — приходит мне на ум. Прямо как зомби из классического фильма Фульчи. А когда придут Гилдеры и загадочный мистер Джонсон, мама вновь станет изумительно вежливой. Она ожидает того же от меня по отношению к Дэннису. Только вот папа не бил её со всего размаху и не трещал потом, что собирался ударить дорогого тебе человека, а попал по тебе. Дэннис мерзкий. Такой же, как Регина, лицемер, якобы знающий, что для меня лучше. Ненавидящий Реппертона, хотя Бад не давал ему повода для вражды. Бад не задирал его на тренировках, хотя при своём выходе из команды он муштровал новый состав по всей строгости. Гилдеры приходят к нам в половине пятого вместе с высоким темнокожим мужчиной в белом костюме. Предки разыгрывают перед ними семейную идиллию и только я сижу с хмурым лицом, поглядывая на часы. Миссис Гилдер в бежевом твиде и с ниткой жемчуга и моя мама словно две дамочки из читательского салона. Мистер Джонсон, он же Оливер, рассматривает наш холл и переводит глаза с моей мамы на меня. Дэннис позади родителей, предпочитает отмалчиваться. Отец Дэнниса по-свойски идёт на кухню, берет бокалы. Вино, конечно же. Кто-то должен его разлить. — Кому принести газировки? — Подаю голос я, убираю в карман наушники. Оливер Джонсон подаёт голос. — Мне, пожалуйста. Знаешь, твоя мама говорила, что у неё не ладятся отношения в семье… Я представил тебя немного иначе. — О, вот оно что. Вы в близких отношениях? И как же описала меня Регина? Наверное, вы решили, что я забеременела от одноклассника, курю крэк и подожгла школу. — Язвлю я. Чёрт, что со мной такое? На меня смотрят Гилдеры и мои родители и недоумевают. Краска заливает моё лицо, но я не планирую останавливаться. Приношу виноградную газировку, сажусь между отцом и мистером Джонсоном. — Она сказала, что ты проводишь всё своё время среди машин из-за юноши. Я бросаю гневный взгляд в сторону матери. Кажется, ей уже дурно — она хлещет вино без разбора, как воду.  — Нет, Бад поддерживает меня в реставрации «Плимута-вэлианта». Его семья дала мне возможность реализовать свою тягу к ремонту машин. — Гордо объявила я. Мужчина удивлённо округлил глаза.  — «Вэлиант»? Семидесятых годов? — Ты уже сменила сиденья в своём гробу на колёсах? — Дэннис откидывает со лба пряди волос, на других девушек этот жест действует убийственно. — Я заказала их. Думаю, ещё стоит сменить резину. И подумать об окраске кузова. — Почему Дэннис назвал «Вэлиант» гробом на колёсах? Из-за Криса Лебея? — То есть ты серьёзно взялась за ремонт? — Уточняет Джонсон: — я не ожидал этого от девушки. Со слов Регины ты просто зависаешь в гараже. — Если бы она хоть раз проявила интерес…  — Ну хватит! Лорна, ты принесла брусничный соус? — Мама резко вскакивает с софы и идёт за индейкой. Отец подрывается ей помочь, но запинается об журнальный столик. Дэвид Гилдер помогает ему сесть. — Майкл, по-моему, ты перебрал. — Лучше я. Регина, ух ты, какая большая птичка. Это ты готовила? — Оливер помогает моей матери принести индюшку и накрыть на стол. — Нет, это Майкл. Боже, как же я устала. Он и Шона совершенно выбивают меня из колеи. Я сцепляю зубы от злости. Ещё немного и я полноценно накричу на свою мать. Мой смартфон вибрирует и я не глядя на экран знаю, кто это. — Пап, не хочешь прогуляться? — Бад приехал, чтобы забрать меня. Папа снимает очки и смотрит на меня озорным взглядом, как утром, когда мы готовили. — О, значит, за тобой заехали? Покажешь мне свою машину. Я хочу узнать, что ты сделала с ней. Я поднимаюсь к себе и одеваюсь для выхода на улицу. Папа прихватывает с собой последние четыре банки пива. Бад выходит из своей «Кроун-Виктории» нам на встречу, желая обнять меня. Сегодня на нем косуха и белая футболка с красной окантовкой и выглядит он как рок-звезда.  — Мистер Каннингем, позволите мне забрать вашу дочь на ужин к моей семье?  — Давай сначала заедем в мастерскую. — Говорю я.  — Бад, зови меня Майкл. — Они жмут друг другу руки и папа восклицает: — ох, какое крепкое рукопожатие!  — Ты уверена? Мне кажется, твоему отцу стоит прилечь подремать. — Шепчет Бад и касается моего лица кончиками пальцев. Я замираю. Не перед папой же. Но Бад слишком соблазнителен, когда выглядит настолько непринуждённо. Его губы мягко касаются моих и я запускаю пальцы ему в волосы, стягиваю с них резинку. Всякий раз, когда я касаюсь волос Бада, меня изумляет их контраст между светлым льняным цветом и их жесткостью.  — Шонни… Поменьше рвения. — Срывается с его губ.  — Я соскучилась. Мы подъезжаем к тёмному и мрачному, как вся округа, ангару. С деревьев облетели последние листья и зима практически наступила. Бад возится с замком, а я поддерживаю папу за локоть. «Плимут» стоит в глубине ангара, накрытый брезентом. Бад знает, как я дорожу своим авто. Я снимаю ткань и замечаю, что машина выглядит иначе. Ещё более… Чистой. Нет, даже новой. Почти что новой. Когда я в последний раз бралась всерьёз что-то менять внутри автомобиля? По моему, пятнадцатого и шестнадцатого ноября я меняла шланги и проверяла подачу масла, а потом каталась половину вечера одна, по ближайшим улицам до «7/11».  — Бад, ты что, натер воском мою машину?! Бад мотает головой. Кажется, его тоже волнует, что «Valiant» словно бы чинит сам себя. Чёрная краска по-прежнему не совпадает нюансами на крыше, дверях и капоте. Потому что я красила «Plimouth» из аэрографа. Широкая хромированная решётка создаёт впечатление оскаленной пасти. Хвостовые плавники дополняют этот хищный вид, словно «Вэлиант» не машина, а нечто величественное в своей опасности. Гигантская доисторическая акула. Я замираю на минуту, папа одобрительно присвистывает. Смотрит на чёрную блестящую громаду «Вэлианта». Я достаю ключи, сажусь в салон, включаю подсветку. Бад стоит поотдаль, стараясь нам не мешать. Что-то его насторожило в машине. Папа смотрит на «Плимут» с восторгом. Я открываю капот, хотя «Вэлиант» заднемоторный, говорю о двигателе. С двигателем я мучилась две недели в октябре, под странными взглядами Бада, решив, что тогда он насмехается надо мной. Я ведь считала себя чудилой.  — Нестандартная модель, в обычной комплектации идёт шестицилиндровый двигатель, а тут V8. В общем, из-за этого пришлось повозиться. А ещё я взяла пару запчастей с других машин. — Теперь под капотом скорее трансформер, чем изначальная начинка «Вэлианта». Сменив аккумулятор переменного тока, с помощью Бада два раза я исправила крышку карбюратора, заменила всё, что проедено коррозией.Я показываю и объясняю папе, над чем я работала с самого начала сентября. Я вижу в его взгляде огонь заинтересованности и гордость. Папа садится на переднее сидение, рассматривает приборную панель, задерживает взгляд на одометре. Семнадцать тысяч миль. Эта штука крутится с бешеной скоростью, если бы я поняла в чём причина, я бы могла посвятить проект по физике этому одометру. — Да, да, крутится задом наперёд. Я завожу двигатель, ни о чём конкретном не думаю в этот момент, мне просто приятно сидеть в «Вэлианте», слушать как звучит мотор. Конечно, я впустую расходую бензин, но… Я перестаю размышлять об этом, когда смотрю как папа открывает банку пива, делает пару глотков… И хватается за горло, пытается вдохнуть. Я тянусь к нему, пытаюсь похлопать по спине, однако, что-то не так, это не помогает. Мозг охватывает паника. Вместо того, чтобы попытаться сделать что-нибудь ещё со своего сидения, я выбегаю из машины, перепрыгиваю через капот, больно ушибив бедро, дергаю пассажирскую дверь — папа зачем-то закрыл её. Бад успевает раньше меня, резко тянет на себя дверь в салон. Он помогает папе, проделывая приём Геймлиха, а я наблюдаю за посиневшим лицом своего папы. Он откашливается, заливается пивом ещё больше. Бад садится рядом с ним на корточки, помогает отдышаться. Банка с остатками пива летит в дальний угол мастерской. — Я перепил. Шона, я так виноват перед тобой. — Со странным выражением лица пролепетал отец. Он выглядит усталым, измученным и постаревшим сразу на целое десятилетие. Я впервые намеренно обращаю внимание на седые пряди в светло-каштановых волосах моего папы, на морщинки в уголках глаз. Ему почти пятьдесят четыре! Как давно старость стала фактом, тем, на что я не обращаю внимание? — Мистер Каннингем, вставайте. Я налью вам воды из кулера. Отвести вас домой? — Бад сама вежливость. — Чёрт возьми, сколько времени? Я забыл дома мобильный. — Соображает отец. Часы он не носит. Кажется, мы оба сегодня натворили дел. — Пап, не переживай. Мы отвезём тебя обратно. — Я глажу его по плечам. — Твоя мама попытается посадить тебя под домашний арест. Сразу же. Как увидит. До конца года. — Чепуха! Что ты такого ей наговорила? — Встревает Бад. — Просто выставила её дурой при всех. — Вздыхаю я натужно. — Думаю, хуже уже не будет, если ты останешься у парня на ночёвку. — Внезапно предлагает папа. — Вы мне доверяете? — С удивлением уточняет Бад: — считаете, что можно на меня положиться? — Ты хороший парень, а вовсе не преступник, каким тебя видит Регина. Она предвзята. Если честно, я и сам иногда бываю высоколобым снобом. Мы снова садимся в «Ford Crown Victoria» и возвращаемся к нашему дому. Я не выхожу из машины, из теплого салона. До сих пор не могу поверить, что меня отпустили с ночёвкой. Я даже на девичники или пижамные вечеринки ни разу не выбиралась! Я оборачиваюсь — на заднем сидении стоит алюминиевый цилиндр, с какой-то жидкостью внутри. Кажется, там больше галлона. Бад везёт меня в отдалённый район Либертивилля. Раньше я представляла его чем-то вроде промзоны. Сосредоточение рабочих кварталов, где дешёвые дома соседствуют с трейлерным парком — для мамы этот район олицетворял бедность, неграмотность, криминал и нашествие эмигрантов. Улицы тут узкие, заставлены подержаными тачками. Но дома — не хуже и не лучше, чем у нас. Просто менее опрятные. На крыльце одного из домов сидят старички, играющие в настолку. В соседнем дворе мальчишки играют в примитивную версию бейсбола. Здесь не найти ухоженных дорожек и клумб с бегониями, однако, тут гораздо сильнее кипит жизнь, чем в тех кварталах, которые окружали мой дом. — А тут не так ужасно, как многие считают. — Улыбаюсь я. — Да, тут на самом деле живут хорошие люди. Просто с заработком ниже десяти тысяч в год. Не все, конечно. Раньше весь Либертивилль состоял из этого района. — Отвечает Бад. Мы едем до конца улицы, мимо женщины, развешивающей бельё — не знала, что кто-то ещё так делает. Упираемся в два дома по соседству: два старых, выкрашенных в мятный цвет, кейп-кода, с черепичной крышей и широкими верандой, соединённых просто огромным гаражом. Да этот гараж больше нашего дома! — Вот тут я и живу. — Констатирует Бад, нажимает на кнопку и ворота гаража открываются. — Ого! — Восклицаю я. Понятненько, зачем им такой вместительный гараж. Я вижу знакомый мне зелёный универсал «Ford Fairmont», пикап «Ford f250» начала двухтысячных — на нём ездит мистер Реппертон, а потом моё внимание привлекают ещё две машины. Серебристый «Ford Granada», кажется, 81-82 года, с пятнами ржавчины на дверях и «Chevrolet — Beretta» девяносто шестого года цвета пьяной вишни. — Кое-кто явно тяготеет к концерну «Форд». — Комментирую я: — это же целый автопарк! Всё машины просто потрясающие, даже «Granada» с коррозией. Но ни одна из них так меня не завораживает, как моя собственная машина. — «Granada» моя вторая машина, вернее, моя первая машина. Была продана моему папаше на запчасти, только я вцепился в неё и заявил, что буду на ней ездить. Пришлось менять движок. «Fairmont» дедушкин, отец раз в несколько лет меняет машину. — Объясняет Бад, ставит «Crown Victoria» рядом с «Гранадой». — А «Шеви»? — Внезапно я замечаю, какой толстый слой пыли на этой машине. Я сначала решила, что грунтовка на ней матовая. Бад молчит, берёт меня за руку. Я случайно спросила его о том, о чём он не желает распространяться? Что я делаю не так? — Предупреждаю сразу, у нас много кричат, но никто ни на кого всерьёз не сердится. Иначе никто друг друга не слышит. На веранде правого дома стоит большое старое кресло-качалка, плетёные столы и стулья из ротанга и даже старый велосипед «Швинн». Бад толкает дверь, показывает мне, где можно оставить куртку. Я слышу звуки телевизора, два громких мужских голоса:  — Где эти парни учились играть?!  — Можно не гадать — «Хьюстон Тексанс» выиграют сезон. Мы с Бадом заходим в гостиную, Бад насмешливо фыркает:  — Уотту опять разбили нос? — Он с минуту смотрит на экран, я осматриваюсь в комнате. Семейная гостиная, совмещённая со столовой. Интерьер слегка старомодный. Обстановка простовата, в гостиной стоит широкий диван, пара велюровых кресел. На стенах развешены фотографии. Мне хочется подойти и посмотреть на каждую.  — Привет, Шона, надеюсь ты любишь картофельный салат, — заметив меня, ухмыляется Билл Реппертон: — и клюквенный соус. Мы старались. — С удовольствием. Я не успела поесть со своей семьёй. Билл и Бад очень похожи между собой. Только Билл шире в талии и глаза у него серые, обычного оттенка, а не синие. Мистер Реппертон смотрит на шестидесятидюймовый экран, перемешивая обозначенный картофельный салат. С ним о футболе спорит Джеймс Макаллистер — дедушка Бада по маминой линии. Он машет мне рукой, предлагает присесть рядышком на диван. — Бад так хотел тебя зазвать к нам, но всё тянул. Видимо, стеснялся нас. Рад тебя видеть. — Мистер Макаллистер поворачивает голову к Баду, который прислонился к дверному косяку:  — Ты привёз моё пиво, засранец? — Я пытаюсь понять, он всерьёз сердится на Бада или же они просто так дурачатся.  — Это у нас семейное. Билл орёт на меня, а я на Бада, а потом они вместе пытаются добраться до меня. — Поясняет Джеймс.  — Дед, не ворчи. Сейчас схожу. — Так вот что лежало на заднем сидении «Crown Victoria».  — Ты ещё не слышала, как старина Джеймс орёт на Бада, когда тот действительно косячит. — Хрипло заявляет Билл. У меня все больше вопросов о маме Бада. Я потихоньку осваиваюсь в этой, слишком мужской атмосфере для меня. Билл открывает первую здоровенную банку пива, а Джеймс наливает из кэга. Бад усаживается рядом со мной, наливает мне сок. На столе стоит длинное блюдо с гамбургерами, индюшка и картофельный салат. Никаких изысков, зато соусов аж три варианта. Пиво из гэга яркого изумрудного оттенка.  — Настоящий ирландский эль. Шона, ты ведь тоже ирландка? — Весело спрашивает Джеймс, предлагает пиво Баду. Он мотает головой. — Не сегодня, спасибо.  — Да, причём с обоих сторон. — И у мамы, и у папы есть ирландские корни, только у Регины они более ярко выражены. — Насколько я знаю, Каннингемы преподают в колледже Либертивилля. — Верно. Английский и расширенный курс истории. — Я кладу себе картофельный салат и кусок индейки.  — Значит, у тебя всё схвачено, пойдёшь после школы сразу в колледж? Всё здесь? — Усмехается мистер Макаллистер, смотрит на отца Бада.  — Нет, я думала поступать в университет Бангора. Или уехать из штата. Пока не определилась со специальностью. Колледж, где я буду находиться под постоянным надзором родителей, меня совершено не прельщал. Мне хотелось оказаться как можно дальше от мамы, но из-за этого мне придётся уехать и от папы. — Работа в нашей мастерской это что-то вроде хобби? — Интересуется мистер Макаллистер. — Скорее, талант от бога. Шона за рулём просто гонщица наскара! — Похвалился Бад. Я почувствовала, как румянец плывёт по моим щекам. — Я увлекаюсь механикой, но это не воспринимают всерьёз. Потому что баллы за починку авто не учитываются колледжами.  — У нас в семье никто не закончил колледж, — хмыкает Билл, смотрит на своего сына. Бад напряжённо пережевывает индюшку, он почему-то недоволен поднятой темой. Быть может, он хотел пойти учиться после школы? — Не стану заявлять, что колледжи всего-навсего пустая трата времени, но это дорогое удовольствие. Не каждый может позволить себе образование. Только умники могут рассчитывать на стипендию. Простым парням с рабочими руками там делать нечего. Просто забьют себе голову чепухой за двадцать тысяч долларов в год. — Выражает своё мнение мистер Реппертон, хлопает Бада по спине. — Такова жизнь. — Разводит руками Бад. — А на кого планировал поступать Бад? — Ляпнула я. Билл и Джеймс переглядываются. — Бад у нас самобытный художник. — Внезапно заявляет Билл. — Пап, я… Я не практиковался несколько лет. Не надо. — Он скромничает. Добавки не надо? — Нет, спасибо. — Индейка точно не жёсткая? — Мне всё нравится. Самое то. Застолье здесь куда приятнее напыщенного ужина у нас, с белым вином и все пытаюсь выпендриться и рассказать о своём успехе, о бизнесе, о вложениях. Думаю, и папе бы тоже понравилось среди обычных мужчин, которых никто не осуждает за то, что они пьют пиво. Ужин проходит непринуждённо. Мы болтали о колледжах, но мужчины помимо этого ещё и шутили, обсуждали регби, машины и работу. Я принимаю участие в обсуждении тех машин, что привозят в мастерскую Реппертона в отвратительном состоянии. Через час мы сидим перед теликом в гостиной и я ем, наверное, самый вкусный вишнёвый пирог в моей жизни. Прямо передо мной одно из фото на стене. Более молодой Билл обнимает высокую женщину в кожаной куртке и красных джинсах. Её светло-рыжие волосы стянуты в конский хвост, открывая симпатичное, светящееся весельем, лицо. Рука женщины лежит на плече подростка одного с ней роста — я узнаю в хмуром юноше во фланелевой куртке Бада. Бад отвлекает меня от рассматривания фото, тихо произносит: — Открою тайну, отец сам сделал пирог. Он, конечно, притворяется, что умеет делать только картофельный салат… чтобы не готовить каждый вечер. — Серьёзно?! Я никогда не ела подобной вкуснятины. Вопрос о маме Бада сам собой обозначается. Бад выходит из комнаты, чтобы загрузить посудомойку. Мистер Макаллистер замечает направление моего взгляда. — Ты напоминаешь мне Айрин. Не внешне. Есть что-то такое, в поведении. Такая же упертая малышка с большими планами. — Я смущаюсь, отвожу взгляд на свои жёлтые шерстяные носки. — И тоже связалась с Реппертоном, — усмехается Билл. Связаться с Реппертоном — Билл так говорит, как будто подразумевает что-то дурное. — А что с ней стало? — Уточняю я. — Она умерла, когда Баду было четырнадцать. Рак яичников. Бад тогда совершенно отбился от рук. Он злился на то, что она сказала нам слишком поздно. Ненавидел себя и весь мир. Поджёг все свои картины на заднем дворе и перестал ходить в арт-класс. Он считал, что Айрин заболела из-за него. Я ощущаю ужасную грусть и жалость по отношению к Баду. Он ведь был совсем мальчишкой, со своими мечтами и стремлениями, но отказался от всего. — Поэтому Бад и не говорит о маме? — Хотя вокруг полно вещей, которые напоминают нам об Айрин. — Грустно подытоживает Билл. — Это её «Шевроле» стоит в гараже? — Догадываюсь я. Билл кивает. — Они тебе все выложили? — Бад стоит в дверях. Он бросает мрачный взгляд на родичей и передаёт отцу банку пива. — Собственно, это не секрет. У меня нет мамы, но это не значит, что у меня плохая семья. Или что за мной не присматривали. — Заверяет меня Бад. — Поднимемся наверх, а? — Тут же предлагает он. Путь наверх устлан истёртым серым ковролином. Бад берет меня за руки и включает свет в огромной комнате. Мне кажется, она занимает минимум весь второй этаж одного из кейп-кодов. Синие обои, рулонные шторы на окнах в тон. Боксёрская груша и перчатки в восточном углу комнаты, рядом велотренажёр, на котором висит косуха. Кровать с клетчатым одеялом, два кресла из ротанга — широкие и с дополнительными подушками. Из верхнего ящика комода свисает футболка и спортивные брюки. На комоде — две фотографии, снова Бад-подросток и его мама и семейное фото, где ему, наверное лет, девять. Стопка книг, я с удивлением читаю фамилии и до меня доходит, что в школе никто не знал интеллектуального потенциала Бада. У окна — компьютерный стол со старым компьютером и здоровенным монитором, лава-лампой и пепельницей. Под столом — музыкальный центр и специальный ящик под компакт-диски. Рядом, чтобы на рабочее пространство падало больше света, установлен мольберт. Я замираю. На картине, ещё не законченной — я. Смеюсь над чем-то, на мне красное платье из сэконда и та самая гоночная куртка Бада. Даже когда я сгорала от волнения и прихорашивалась перед свиданием, я не наблюдала себя такой… Гармоничной.  — Эм… Она ещё не закончена. — Смутился Бад, начал складывать мольберт.  — Ты так рисуешь и никому не показываешь? — Изумленно спрашиваю я.  — Ну, это не для публичной демонстрации. Чем займёмся? Я подхожу к Баду, обнимаю его. Талия у него тонкая для молодого мужчины, а плечи раскачаны спортивной практикой. И ему так идёт эта белая футболка с красной окантовкой. Мои руки исследуют его талию, пресс, оглаживают плечи.  — Шона… Мне кажется, я не должен с тобой делать то, на что ты мне намекаешь. Не торопись. — Улыбается он широко-широко. Мне порой кажется, что Бад стесняется щели между передними зубами. Мы сидим в одном из здоровенных кресел, перед компьютером, слушаем метал. Губы Бада исследуют мои. Я освобождаю себя от свитера, оставшись в футболке, помогаю Баду проделать то же, только с футболкой. — Не обязательно спешить. Мы можем изучить друг друга. — Добавляет Бад, трёт свою щетину. — Ты ведь остановишься, если что-то для меня будет слишком? — Главное, чтобы ты остановилась… А то с виду скромница, а как начинаешь целовать, так тебя не остановить. - Подначивает меня Бад: - хочешь посмотреть мой любимый фильм? В тот долгий уик-энд, не смотря на окружающие меня обстоятельства, на ссоры родителей, загадочные совпадения с машиной, я чувствовала себя счастливой. Рядом со мной был Бад и мне казалось, что это самое важное. После, когда странности и бытовые проблемы наложились друг на друга они слились в единый непробудный кошмар.