Кисточка мастера Шэня

В мареве черной кляксы ничего нельзя было разглядеть. Шэнь Цинцю моргнул, надеясь, что наваждение рассеется. Мир, липкий на вдох и на ощупь, окружал со всех сторон. Попытка вздохнуть кончилась тем, что чернильная масса заполнила горло. Шэнь Цинцю прижал руку ко рту, стараясь не выкашлять легкие вместе с темнотой. Осязаемая, она оказалась почти живая. Почти — потому что у живого существа хоть какой-то ток ци да можно ощутить, здесь же все вокруг не было даже мертво. Ничего… не было. Отчего-то зная, что надо идти вперед, Шэнь Цинцю пошел сквозь тьму, раздирая ее на липкие нити перед собой, пробираясь, как через бурелом коряг и ветвей. Если бы ему пришлось идти через черный лес, где не видно было не зги, не было бы так тяжело, потому что лес в какой-то степени тоже живой и хотя бы существует, а это вокруг — небытие. Знание об этом успокаивало, и это спокойствие пугало до паники. Шэнь Цинцю ощутил холодную волну тошноты и попытался закричать, чтобы собственный голос прогнал сворачивающий кишки в узел страх, но из горла не вырвалось ни звука. Звука тоже не было. Небытие, тесное и душное, обволакивало, и Шэнь Цинцю чувствовал себя кистью, которую волокут по бумаге, и его плоть и кровь превращается в длинный след. И он вспомнил, что видел уже подобные сны, не раз и не два за последние дни, только тогда, когда чьи-то руки, сияющие и невесомые, подхватили его и потащили, поднимая со дна черноты, к сияющему, как звездный полог, настоящему, тому, где можно сделать вдох, заливаясь слезами, и радоваться тому, что вообще живешь, существуешь, хоть где-нибудь… Последнее, что он помнил — собственные глаза, невероятно усталые, с черными полукружьями глубоко залегших теней, смотрящие сквозь него с невысказанной мольбой. — Шиди! — Учитель! Шэнь Цинцю приоткрыл один глаз и подумал, что все это уже было: его трясло после лихорадки, он просыпался, заливаясь потом и слезами, а Юэ Цинъюань смотрел на него с заботливой тревогой… — Ты очнулся! — воскликнул он. — Наконец-то… Мы не знали, что и думать. Шэнь Цинцю опустил глаза и обнаружил, что обе руки главы Юэ сжимают его собственные ладони. Юэ Цинъюань был бледен — не привычной благородной бледностью нефрита, нет: он выглядел изможденным, как человек, который потратил очень много ци и израсходовал запас сил. — Брат Юэ, — медленно проговорил Шэнь Цинцю. — Что?.. Едва заговорив, он вырвал ладонь и прижал ко рту. Кровь потекла меж пальцев — пока его сотрясал приступ жестокого кашля, Юэ Цинъюань поддерживал его за плечи. — Ло Бинхэ! Принеси учителю Шэню воды! — донеслось до Шэня как через несколько слоев ваты. Не прошло и нескольких секунд, как глиняная плошка с водой оказалась под носом. Шэнь Цинцю залпом осушил ее и вернул Бинхэ, едва успев мазнуть по взволнованному лицу успокаивающим взглядом. Голова кружилась, казалось, еще немного, и потолок бамбуковой хижины рухнет на пол, оставив всю мебель болтаться в небе. — Ло Бинхэ, — последовал новый короткий приказ от Юэ Цинъюаня. — Сделай учителю Шэню жидкой рисовой каши, как ты умеешь. Лихорадка, вызванная кошмаром, отняла у него много сил. Ему надо поесть. Бинхэ, кажется, что-то ответил, что-то спросил… Но Шэнь Цинцю, согнувшийся в новом приступе кровавого кашля, не расслышал. Только услышал, как захлопнулась за Бинхэ дверь. Юэ Цинъюань уложил его на спину, провел костяшками пальцев по щеке — руки у него были на ощупь ледяные. Шэнь со стоном поймал его ладонь и прижал к собственному лбу — еще немного, и он бы взорвался, капельку охладить не помешает. — Твои ночные кошмары, — тихо сказал Юэ Цинъюань, наклоняясь ближе. — Никто не смог проникнуть в них, даже старый Мэнмо. Ло Бинхэ сбился с ног, пытаясь тебя разыскать. Я сам с трудом нащупал твою ци, отправившись за тобой. Где ты был, Цинцю? Шэнь Цинцю с явным трудом сфокусировал взгляд на его лице и ответил: — Нигде. Я был нигде. Там, где нет ничего. Я… Даже не уверен, что был в этом мире или в каком-то ином из известных нам… За столь непростительное в его положении многословие последовала молниеносная расплата. Юэ Цинъюань поймал его в объятия, забившегося в новом приступе, удерживая прижатым к кровати. — Ничего пыталось меня сожрать, — сообщил Шэнь Цинцю, облизывая губы. Юэ Цинъюань отвел с его лба прядь волос и внезапно застыл, глядя прямо в глаза — но глядя так, словно видел там что-то иное и далекое. — Сяо Цзю... — еле слышно позвал он. Шэнь почувствовал, как его взгляд изнутри заволокло облачно-зеленоватой чернотой. Стремясь вырваться из хватки нового кошмара, он рванулся вперед, едва не сталкиваясь с главой Юэ лбами — и ощутил его губы на своих губах. В коротком и неловком поцелуе было столько жара, что Шэню показалось, что в груди полыхнула связка хорошо просушенного хвороста. В следующий миг Юэ Цинъюань оказался на другом краю кровати, не глядя на него, безжалостно сминая в кулаке белоснежный рукав платья. От неловкой тишины и неуместного вопроса, готового самовольно сорваться с губ, Шэнь Цинцю спасло явление Бинхэ с миской каши. Он отвлекся на еду — только почуяв запах под самым своим носом, он понял, как был голоден до сих пор. Юэ Цинъюань, убедившись, что Бинхэ рядом и не оставит учителя без присмотра, выскользнул за дверь. ______ За окном бамбуковой хижины посверкивали белые вспышки — опасные на открытом пространстве, теперь, среди черно-белой бамбуковой рощи, они едва замечались глазом, ничуть не повреждая ни бамбук, ни дом, ни надежно укрытого в доме обитателя. При прямом соприкосновении они, наверное, все еще серьезная угроза, но нет нужды выходить. В доме тоже есть чем заняться. Он дополнял свое окружение новыми и новыми предметами. Можно было нарисовать что угодно — любой дворец, любые предметы роскоши. А рука двигалась сама, восстанавливая обстановку: стол, книжные полки, ширма, кровать, занавеси, мешочки благовоний. Цинь, зеркало, подставка для веера, книги… С книгами было сложнее — нарисованные свитки послушно разворачивались, но были чисты, не содержали никаких знаков. Что же, придется восстановить по памяти. Зеркало сперва тоже не отражало ничего — неужели ему придется еще и всякий раз дорисовывать отражение в зеркале? А как сейчас выглядит он сам? Не то чтобы ему хотелось непременно видеть свое лицо. Но на что еще нужны зеркала. Он смотрел на гладкую бесцветную поверхность — то ли слепое зеркало, то ли просто оправа без наполнения — и уже поднял было кисть, внести изменение, как уловил движение в глубине белизны. Сперва просто оттенок цвета, легкий и быстрый, как скольжение перышка в потоке ветра, почти ослепил его, привыкшего к черноте и белизне. Он замер, не в силах отвести взгляд, а в зеркале перед ним проступали новые и новые оттенки, черты, движения: зелень, яростная, свежая зелень, синева, золото солнечного света, невозможная яркость и чистота. Зачем нужны зеркала? Чтобы видеть то, что в них отражается. Если это обычные зеркала. Ничего обычного вокруг него не было. Все равно не свое лицо хотелось ему сейчас увидеть. И зеркало показало ему. Он смотрел и смотрел, поражаясь яркости и четкости того, что видел. Юэ Цинъюань был где-то на Тихом Пике, где-то в бамбуковой роще. Что ему там делать? Ах, почему нет. Столько времени прошло, пока тут царили темнота, и дракон, и прочее, — наверняка у живых тоже были какие-то дела. Кто-то теперь управляется с делами Тихого Пика? Может быть, Юэ Цинъюань приходил его навестить. Почему только он выглядит таким… измученным? Тот, кого он так хотел увидеть, там, по ту сторону зеркала, бессильно прислонился к бамбуковому стволу, склонил голову, скрывая лицо. «Не надо. Выпрямись, пожалуйста». При жизни он или подошел бы и обратился с какими-то резкими словами, или, может быть, сделал вид, что ничего не видел, давая главе ордена возможность восстановить невозмутимый внешний вид, — неважно, чего ему хотелось бы на самом деле. Но то при жизни, а теперь… Он потянулся к неживой поверхности нарисованного зеркала, чудом, неизвестным волшебством отражавшего настоящую жизнь. Ну теперь-то, когда он умер, теперь-то, наверное, уже можно. Он побоялся дотронуться до зеркала рукой, вместо этого прикоснулся кистью, провел легонько по отражению — там, где волосы, собранные в прическу, открывали ухо и часть шеи. Погладил, потом не удержался и пощекотал кончиком кисти. И еще раз погладил, как иногда хотел сделать при жизни, но так и не сделал ни разу с тех пор, как они оба были детьми. Человек там, в отражении жизни, вздрогнул, выпрямился и начал поворачиваться. Зеркало качнулось — кисточка дернулась слишком резко. Как будто это правда происходит. Как будто он нечаянно выдал себя. Как будто… Шэнь Цзю отпрянул, резко развернул зеркало. Закрыл лицо руками. Его ведь нельзя увидеть оттуда, верно? Совсем нельзя. Его же больше нет. И все-таки, неужто Юэ Циньюань сейчас ведает и делами Тихого Пика? _____ Просто отлично. Об этом договора не было! Шэнь Цинцю раскрыл веер и, раздраженно поморщившись, смахнул с себя пыль, казалось, прилипшую к лицу. Пыль, пепел, песок, зола, неимоверная жара, охватившая Тихий Пик — или это кровь вскипает? Вот почему в этом мире до сих пор не изобрели простых ртутных градусников? Наверняка там уже под сорок! Несмотря на жару, Шэнь Цинцю предпочел выйти прогуляться — подальше от заботливых доброхотов Бинхэ и Лю Цингэ. Поднимают панику на ровном месте. Не видят, что ли, что учитель совершенно здоров, просто плохо спит? Эй, Система, что насчет феназепама этому персонажу?» Система промолчала. Вот засранка, когда надо, ничего не даст. Шэнь Цинцю сел на камень и, положив веер на колени, принял позу для медитации. Стоило немного прийти в себя, охладить рассудок, подумать хотя бы — что такое происходит, что мешает ему нормально ощущать себя в пространстве снов? Вот, вот в чем было дело! Он не ощущал там себя. Словно наблюдал чужими глазами за происходящим, бесформенным и жадным, чьи метаморфозы заключались исключительно в превращении ничего в ничто. Становиться ничем большого желания не было. Еще больше тревожил Ло Бинхэ — чтобы его ученик да не смог пройти в сон за учителем? Не самые радужные перспективы. Будь Бинхэ там, можно было бы не волноваться. Куда не может пройти главный герой? В прошлое — собственное или нет? Значит, то, что он видит, это прошлое. Нахрена только Система подсылает ему кошмары оригинального Шэня? [Работает антивирус. Работает антивирус. Работает...] «Хоть что-то еще здесь работает…», — успел подумать Шэнь Цинцю перед тем, как рухнуть без чувств со скалы. Очнулся он головой на коленях у Лю Цингэ, видя перед собой перепуганное лицо Ло Бинхэ. Перед глазами все еще извивался черными кольцами дракон из кошмаров. Какой еще, нахрен, дракон? Система, ты издеваешься? — Учитель! — Бинхэ взял его за руку, переплетая пальцы. — Учитель, этот ученик тревожится за тебя. — Брат Цинцю, то, что происходит… не идет на пользу твоему здоровью. Как бы ни был крепок твой дух, как бы ни казалось выносливым тело, но ты… Вторая его рука оказалась в пальцах Лю Цингэ. Шэнь Цинцю почувствовал, что щеки потеплели, и вовсе не от температуры — просто поза была двусмысленная. И вот находится же время думать о непристойном, когда на кону спокойный здоровый сон! — Гадость какая-то снится, — пожаловался Шэнь Цинцю, со странным удовольствием наблюдая, как Бинхэ и шиди Лю вскинулись одновременно. — Мне бы травок каких… — Тебе бы лекаря какого, да только шиди Му ничего тебе не может предложить, — вздохнул Лю Цингэ. — Все перепробовали уже. — Тогда я просто так подремлю, ладно? — спросил Шэнь Цинцю, и, не дожидаясь ответа, прикрыл глаза. Что-то теплое и тяжелое легко на грудь. Шэнь приоткрыл глаз, увидел, как Бинхэ устраивается рядом с ним, и снова сощурился. Горячее вечернее солнце заливало долину. Было хорошо. Тени отступали. Наверное, с такой охраной удастся поспать без сновидений хотя бы полчасика… Шэнь Цинцю вздохнул, проваливаясь в сон, и едва не оглох от взревевшей внутри головы адской сирены. «Что за… бля!» [Внимание! Обнаружен вирус! Внимание! Обнаружен вирус! Требуется немедленный перезапуск Системы!] «Стой! Подожди! Не выключайся, у меня запрос! Стой! Бля!...» — мысленно заорал Шэнь Цинцю. Сирена верещала, оглушая, а потом выключилась — резко, жутко, с какой-то черной вспышкой, и Шэнь Цинцю выключился следом за ней, с головой проваливаясь в черноту кошмара. _____ Здесь не восходило солнце и не наступала ночь, не шел дождь и не прихватывало инеем черно-белую траву. Во всяком случае, пока он не дал себе труда все это нарисовать. Зато можно было любоваться грозами, находясь в безопасности бамбуковой хижины. Молнии плясали между побегами бамбука, словно старались сжечь рощу, но ничего у них не получалось, они только сверкали бесполезно. Зато ярко. Когда гроза утихнет, нужно будет дорисовать пруд — дополнить кувшинками, осокой, все как было там, раньше. Сверкание молний будет отражаться в воде — блеск в небе, блеск в глубине. Нечто брело среди молний, неровно, словно спотыкаясь и шарахаясь от вспышек. Дракон? Дракон двигался ровно, уверенно, вспышки его не пугали. Это же нечто было словно слепое пятно, глаз отказывался видеть, чувства отказывались воспринимать. Кто бы им еще позволил отказываться. Шэнь Цзю прищурился, глядя в окно — он привык быть один, дракон и то не появлялся последнее время. Что еще могло попасть сюда, на разрисованную изнанку темноты? Человек, невозможно яркий среди черноты и белизны, в одеждах Тихого Пика, с веером в руках, с мечом Сюя на поясе. Погодите-ка. Шэнь Цзю выскочил за дверь, привычно уклоняясь от молний, навстречу пришельцу. Меч Сюя. Кто еще мог бы им владеть, если не он сам? Они столкнулись лицом к лицу — точные подобия друг друга, если бы один не был ярким, цветным, а другой черно-белым. У каждого в руках веер. Только меч один на двоих. И второй хозяин Тихого Пика, яркий, выглядел смертно перепуганным. Молния сверкнула совсем близко, второй дернулся, споткнулся, упал бы, если бы первый, черно-белый, не схватил его за руку и не дернул в свою сторону. При здешних грозах нельзя стоять столбом. Нужно бежать, уклоняться, в крайнем случае защищаться веером. И совершенно некогда ничего спрашивать. «Ты — это я?» Не может быть. Теперь, вблизи, он видел разницу — не во внешности. В чем-то еще. «Кто ты?» Он увернулся от очередного сверкающего клинка грозы, увлекая за собой яркого двойника — тот ощущался мертвым грузом, слишком растерянный и испуганный, чтобы беречь себя. Как он сюда попал вообще? Сейчас это неважно. Потому что яркий, наверное, живой. И он вспомнил, что он живой и ему нужно дышать, и попытался сделать вдох. Да уж, и правда. Мертвому здесь быть нетрудно, а вот иным — не место. Шэнь Цзю схватил двойника за плечи — теплые, согретые током крови; изо всех сил толкнул от себя, прочь, выкидывая из своего мира наружу — туда, где ходят живые, дышат, видят небо. Где живые — живут. Где более не место ему самому. ______ Юэ Цинъюань открыл глаза. В спальне было тихо. Оглушительно стрекотали цикады в бамбуковой роще— но далеко, за настежь распахнутым окном. Тишина и темень — такая плотная, что не разглядеть и собственной руки — окутывали гостевые покои Тихого Пика. Спокойствие… Вокруг царило мягкое спокойствие не по-весеннему жаркой ночи. Тишина… Но что-то разбудило его. Что-то извне. Юэ Цинъюань прислушался, но его чуткий слух не разобрал ни шороха, ни скрипа. Только рыдания цикад в высокой траве. Глубоко вздохнув, он закрыл глаза и попытался снова заснуть. Едва ощутимое прикосновение к груди — над ключицами, в вырезе ночного одеяния — он поймал на грани яви и сна. Задержал дыхание, прислушиваясь — но в спальне было пусто. Ни чужой ци, ни иных следов присутствия Юэ Цинъюань не заметил, а прикосновение на коже осталось. Словно кто-то вел, мягко касаясь, кончиком пальца или кончиком кисти, невесомо, осторожно, очерчивая линию ключиц, проваливаясь в ямку над ними, ложась вертикальной чертой в ложбинку на шее… Юэ Цинъюань закрыл глаза и запрокинул голову, невольным жестом накрывая шею рукой. Невидимая кисточка вырвалась из-под ладони, как мотылек, и тут же опустилась выше, оставив эфемерный след на скуле. Сердце захлестнула волна узнавания; чувство, которое он гнал прочь весь день и вечер. Запрещал думать об этом — с того момента, как шиди Шэнь проснулся с жадным вздохом, с того момента, как на изнанке его глаз на миг стало видно… другого. Юэ Цинъюань понял давно… Давно. Сам точно не мог бы сказать когда, но в трещинах безупречного фасада учителя Шэнь Цинцю проступала другая личность, другой образ. Не младший брат Цзю. Кто-то незнакомый и чужой. Кто-то, кого уважали и любили все вокруг, и даже если ненавидели — все равно уважали. За способность к самопожертвованию, за высокий ум и неожиданные решения, за силу и доброе сердце. И Юэ Цинъюань не чувствовал к нему враждебности. Не отталкивал, наоборот — помогал чем мог. Но не мог не возвращаться снова и снова к колючей едкой мысли, что это не младший брат Цзю. Он пробовал говорить об этом, но шиди Шэнь с привычной грацией увильнул от разговора. Но сегодня, когда он смотрел в глубокие зеленые глаза, он узнавал… «Сяо Цзю...» Прикосновение к виску, к прядке волос над ухом — как в далеком детстве. Почти позабытые воспоминания: липкое жаркое солнце, согнутые спины, и незаметное касание — тонкой палочкой. «Ци-гэ, Ци-гэ!» Когда нельзя поднимать головы — иначе не вызовешь должной жалости в прохожих; когда нельзя пробежаться по улице, нельзя обнять друг друга, но легкое прикосновение дразнилось, обещало волю — когда-нибудь, где-нибудь, когда наступит вечер и новая счастливая жизнь подальше от чужих глаз и хозяйских плетей. «Ци-гэ!..» Прикосновение, невесомое, точно кончики пальцев погладили по щеке… «Сяо Цзю...» Юэ Цинъюань прикрыл ладонью рот и с силой прикусил кожу — так, что проступила кровь. ______ — Ему определенно становится лучше, — сказал Лю Цингэ, возвращая чашку на стол. Юэ Цинъюань кивнул. — Несмотря на то, что он все еще видит эти сны, ему стало легче. Меридианы восстанавливаются… И все-таки я тревожусь. — Как и я. Как и все мы. Но брат Му советует ему покой… Последуем и мы его совету. Юэ Цинъюаню захотелось удержать Лю Цингэ, хотя бы недолго еще поговорить, но он остановил себя. У мастера Лю много собственных дел. — Я пойду сменю Ло Бинхэ у постели Шэнь Цинцю, — словно оправдываясь за что-то, сказал Лю Цингэ. — Иначе этот преданный ученик вконец выбьется из сил. Даже демонам надо иногда спать. Посижу, подежурю. Может быть, подремлю — если ему не приснится что-нибудь еще. Юэ Цинъюань кивнул, отпуская его. Ему по душе было одиночество — он привык к нему за много лет, но сейчас оно тяготило. Он вздохнул и налил в чашку свежий чай — на этот раз белый. В тот момент, когда он поднес чашку к губам, на миг замерев, вдыхая аромат, что-то коснулось его ладони. Фарфоровая чашка упала и покатилась по деревянному полу, не разбившись разве что чудом. Юэ Цинъюань растерянно перевел взгляд на свою ладонь и сжал пальцы в кулак. Прикосновение, мягкое, точно широкой кистью смазанное по ладони, заставило растеряться. Точно то, что он ощутил недавно, стоя под деревом, — едва ощутимое, легкое, но совершенно явное прикосновение, которое не могло быть игрой воображения. В этот миг он пожалел, что отпустил Лю Цингэ. Но он был прав — даже демонам надо спать. Иногда надо… Юэ медленно разжал одеревеневшие пальцы. Его самого, того и гляди, заберет бессонница: помимо черных снов-наваждений, истязаюших шиди Шэня, на Тихий Пик пришла жара. Такая, что ночью не по себе было от застоявшегося воздуха, от тишины, от того, что все повторялось по кругу: кошмары Шэнь Цинцю, о которых он не мог даже рассказать, теряясь в образах сонных видений, растворяющихся на рассвете; страхи Ло Бинхэ перед тем, что не подвластно его демонической натуре; легкие прикосновения ниоткуда, всякий раз оставляющие дрожь вдоль позвоночника и высасывающую пустоту в душе. Юэ Цинъюань наклонился, поднимая чашку, и вернул ее на чайный стол. Легкий невидимый ворс несуществующей кисти прошелся по кончикам пальцев и пропал. — Сяо Цзю… Юэ Цинъюань, понимая, как странно, должно быть, выглядит со стороны — если бы кто-то смотрел! — достал вторую чашку и поставил напротив своей; налил чай; взял чашку, поднес к губам и замер, вдыхая аромат, молча глядя перед собой на неподвижную зелень бамбуковой рощи.