Тот, кто может меня вернуть

             Лагерь клана Эшлендеров Уршилаку находится далеко на севере, на побережье моря Призраков. Эшленд суров, и здесь чужака принимают еще хуже, чем на землях осёдлых данмеров, но Гилану нравится прямодушие, не скрытое дипломатией и красивыми словами.       Он бьется с Забамундом, великим воином, за право говорить с ашханом - и получает это право.       Сул-Матуул испытывает его - и когда, исцарапанный, но победивший, Велет приносит лук Костегрыз, то видит в глазах ашхана уважение. Теперь он Друг Клана. Призрак Сул-Сенипула что-то нес о том, что Гилан не ведает, что творит, но лучше не болтать с разъяренными духами.       Инициация проходит вечером, и Гилан получает татуировку - не изощрённый бессмысленный городской узор, но простой знак принадлежности.       Теперь он может идти говорить со знающей женщиной, но он не хочет. Жизнь племени захватывает его.       Эшленд считает его жалким, но дает и шанс доказать обратное, и здесь Гилан чувствует себя нужным. Он умеет прятаться и выслеживать добычу, умеет быть незаметным - и драться, умеет выживать, не имея ни еды, ни хорошего снаряжения. Умеет проходить даже мимо даэдра тенью - забираться в недоступные места - забирать ценные вещи. Развоплощать нежить серебряным оружием. Умеет стрелять из лука так, что попадает кагути в маленький, налитый кровью глаз.       Умеет учиться.       Находить нужные травы. Приручать скальных ползунов и наездников, так, что они перестают орать и клеваться, и даже дают оседлать себя.       Да, он чужой здесь по рождению, но свой по крови; он забирается на скалы ловчее многих, находит лучшие укрытия от бури, чует лучшую добычу, запоминает дорогу среди одинаковых валунов так, словно эта земля ждала его.       Когда племя приглашает его на скромный внутренний праздник, Гилан счастлив, как не был за всю жизнь - неужто он чего-то стоит, неужто эти серые лица смотрят на него без неприязни, неужели гулахан племени протягивает ему ритуальную чашу с хмельным напитком из своих рук?       Он часто ходит на охоту вместе с Айнаб, смешливой девушкой, умеющей как лечить раны, так и наносить их при помощи магии. Сам Велет едва ли может поджарить скриба обычной “Искрой”.       Айнаб постоянно задает вопросы.       - Где ты родился? У тебя был клан?       - В человеческом городе. Ничего не знаю про родных; фамилию взяли с герба на тряпках, которые прачка испортила и стала использовать, как пеленки. Велеты… хороший род. Но не мой.       - Тебя люди вырастили?       - Да все понемногу. Даже аргониане. Моим напарником по представлениям вообще был каджит.       - Ты дружил с бетмером?! А что такое представления?       - Ну… это когда что-то умеешь хорошо, и делаешь на публику. Прыгаешь всякими опасными способами, забираешься на высоту. Ходишь по канату.       - То есть… не приносишь добычу, а просто дурачишься? И оседлые давали тебе за это деньги?       - Можно и так сказать.       - Тогда хорошо, что ты пришел к нам. Эшлендеры не дурачатся, если это не на праздник Шеогората. Наши воины уважают силу и не тратят попусту, а то та покинет их!       Гилан смеется, потом подхватывает Айнаб и кружит, хихикающую, среди невысоких кустарников и корней трамы.       Ему всегда хотелось иметь сестру.       Почему нельзя просто остаться здесь?       Племя живет не богато, но и не бедно. Гилан не хочет возвращаться к делам Клинков, не хочет больше видеть ни Балмору, ни Вивек.       Но Нибани-Меса зовет его к себе сама в какой-то день, и противиться нельзя.              - Ты ещё не Нереварин, но можешь пробудить в себе частицу его духа, если пройдёшь нужным путем, - говорит шаманка.       - Вы все шутите надо мной, мудрая, - качает головой Гилан. - Может быть, я сирота, рождённый под нужным знаком, но разве мало таких, как я? Нет во мне желания зваться так громко. Я бы остался с вами, если ашхан разрешит мне!       - Я чую в тебе сильную волю, юный Велет. Его волю. Но она ещё дремлет. Негоже зарывать в землю стекло-сырец.       Шаманка объясняет, что разбитая душа перерождается иногда осколками.       Как прививают сладкобочечник, так и осколок сильной души иногда прирастает к только народившейся - питается от нее, переиначивает под себя… но всё-таки, подчиняется..       - Так может, спустя века, вернуться Храбрость Хортатора, или его Сила, или его Мудрость. И кто знает, на какую почву они упадут.       - Я, наверное, его Невезение, - усмехается Гилан. - Очень плодоносное.       Пророчества начинают сбываться, но ему всё кажется, какие-то силы подстраивают происходящее.       Он не чувствует в себе мощи и решимости древнего полководца. Он боится Домов и не хочет иметь с ними дела. Он хочет остаться здесь, в Эшленде.       Но приходится отправляться в путь - искать утраченные пророчества, жрецов-отступников и одна Мефала знает, что ещё.       Эшлендеры не верят Трибуналу, и Гилан согласен с ними, хоть и не понимает, почему именно. В детстве он был зачарован мудростью Матери, загадочностью Сехта и милосердием Вивека. Но сейчас ему не хватает веры, и что-то такое же древнее, как легенды, которые он вынужден изучать и воплощать, подтачивает рациональность ума.       Даэдра - вовсе не только кровожадные дреморы в старых развалинах или голодные стаи кланфиров.       Обливион смотрит ему в душу.