* * *
С нарастающим ощущением тошноты Тамирис ждала неизбежного утреннего разговора. Без сна лежа в постели, она то и дело открывала глаза с отчаянной надеждой, что Дункан посчитает случившееся пьяным бредом, все забудет за ночь или хотя бы притворится, что забыл. Но надежды оказались тщетны: когда на рассвете Тамирис, измучившись от бессонницы, спустилась в кухню, чтобы прибрать остатки «дружеской пирушки», Дункан ждал ее там. Он надел чистую рубаху, побрился и пригладил волосы — явно решил подойти к делу со всей серьезностью. Во рту Тамирис пересохло так, словно это она пьянствовала всю ночь. Глядя в сторону, она постаралась прошмыгнуть мимо дяди, чтобы убрать со стола, но Дункан задержал ее. Руку он отдернул, едва коснувшись плеча, и при одной мысли, что теперь им не дотронуться друг до друга, не испытывая смущения, Тамирис чуть не расплакалась. Она остановилась, сама не зная, куда девать руки и глаза, надеясь только, что дяде так же неловко, как и ей, и он не разразится целой речью. Но Дункан откашлялся, деликатно стараясь не дышать на нее перегаром. — Тами… — начал он и затих, словно это ласковое прозвище делало неуместным весь дальнейший разговор. — Тамирис, я… Ты… Не вздумай растрачивать на меня свою жизнь, вот что! Я не какой-то там заколдованный принц, которого нужно спасти… Он замолк, мучительно сглатывая, облизывая пересохшие губы, и вдруг засмеялся обычным своим беспечным смешком: — Ох, сиськи Бешабы, если Дэйгун узнает, то на этот раз меня точно убьет! Подумать только, взялся позаботиться о племяннице, да и тут облажался! Тамирис даже не поняла, что взбесило ее сильнее –наставительный тон или растерянное самодовольство. Вот он стоял перед ней — похмельный, отекший, красноглазый — и поучал ее? Может быть, гордился, что он еще хоть куда, раз вскружил голову дурехе? Она силилась что-нибудь сказать, непременно едкое и уничижительное, но в голову ничего не шло. Ей до смешного захотелось отречься от него. — Да ты мне вообще никто, бурдюк ты винный! Она наотмашь хлестнула его по губам, задев тяжелым перстнем, свирепо обрадовалась виду выступившей крови и замахнулась снова, но Дункан перехватил ее руку. На долю секунды Тамирис показалось, что он ударит ее в ответ, и она отчаянно захотела этого: тогда бы все оборвалось наверняка, без возврата и сожалений. Однако Дункан просто притянул ее к себе на грудь, сжал в объятиях так, что шевельнуться было невозможно. — Дурочка ты моя, — зашептал он ей в волосы, — не нужен тебе на самом деле старый трактирщик. Ты просто ничего еще в жизни не видела, вырвалась на простор из своих Топей, а тут такой мир, что глаза разбегаются… Тамирис знала, что он скажет дальше: про молодых парней, которых она обязательно встретит, прекрасных принцев, в сравнении с которыми померкнет траченный молью дядюшка Дункан, а сама поражалась тому, как иначе ощущается его тело, когда они прижаты друг к другу вот так, грудь к груди, бедра к бедрам. Чувствует ли это Дункан? Думает ли об этом? Но эта мысль вспыхнула и ушла, оставив только стыд и отвращение. Тамирис напряглась, задергалась в его руках, уже готовая пустить в ход магию, чтобы он отвязался, но Дункан отступил от нее сам. Ничего перед собой не видя, она кинулась прочь, врезалась плечом в дверной косяк и даже не почувствовала боли.* * *
Потянулись унылые дни. Под разными предлогами Тамирис старалась почаще бывать в городе, но потом возвращалась в таверну, видела Дункана, и на душе становилось так же скверно, как в первое утро. Много раз, забывшись, она делала к нему шаг или он улыбался, как раньше, — и тут же все вспоминалось, они оба сникали и спешили разойтись. Тамирис с трудом заставляла себя есть, Дункан ронял посуду и выходил из себя от любого сказанного поперек слова. Каждая перебранка с Сэндом перерастала в маленькую бурю, а ежевечерние стычки с Сэлом, Епископом и Карой стали еще более громогласными. При этом Дункан намного реже прикладывался к бутылке: должно быть, думала Тамирис с ожесточением, опасался, что она вновь попытается соблазнить его пьяного. Эти мысли приводили к очередным приступам раскаяния и круговороту бесплодных размышлений, какое чудо сотворить, чтобы все стало, как раньше, до проклятого поцелуя. Тамирис и не подозревала, что ей так болезненно будет не хватать возможности просто подойти к Дункану в любой момент, обнять, прижаться, чтобы он, тут же оторвавшись от дел, чмокнул ее в висок или погладил по голове, спросил о делах, пожалел, подбодрил. Как она хотела вновь увидеть его улыбку, озорные искорки в глазах! Оглядываясь назад, Тамирис думала, что и попалась на это изначально: открытый взгляд, искренняя радость встречи, готовность считать ее частью семьи. На контрасте с Дэйгуном это изумляло. Возможно, она побежала бы за любым мужчиной, уделившим ей немного внимания и ласки, — но первым оказался трактирщик-выпивоха, которого она звала дядей. Но было недостаточно просто понимать это; шипастый ком из злости, нежности, обиды и желания так и сидел под сердцем. Она могла сколько угодно злиться на Дункана, но тело тосковало по прежним ощущениям: теплая твердая грудь, в которую можно уткнуться, ласковое прикосновение ладони к волосам, даже запах рабочей рубахи, никогда не казавшийся Тамирис отвратительным, потому что вонь кухонного жира и разлитого эля смешивалась с запахом его собственной кожи. Пытаясь не сколько помочь по хозяйству, сколько спрятаться от себя, Тамирис вызвалась перебрать репу в погребе, пусть Сэл и божился, что компания Янсенов свое дело знает, и на его памяти ни одна репка за зиму не сгнила. Она бесцельно рылась в ящиках, наслаждаясь просто тем, что сюда не доносится шум таверны, но уединение оказалось недолгим. — Тами? — робко позвали от лестницы. Конечно, это был Дункан. Тамирис чувствовала его присутствие за спиной, но не повернулась. — Тами, — сказал он еще более жалобно. — Ну сколько еще мы будем ерундой страдать? Я так не могу, Тами, я ведь не железный… За эти слова ей захотелось просто его убить. Так все это время он думал только о себе? — Ты не железный?! — крикнула она. — А я какая? Стальная?! От первой пущенной ею репы Дункан успел пригнуться, вторая разбилась о лестницу, а вот третья должна была угодить прямо в ненавистную рожу загнанной в угол жертвы… — Эй-эй-эй! Только не надо меня опять бить! Сдаваясь, с выражением комичного ужаса на лице он поднял руки, и в этом настолько был весь Дункан, что Тамирис захотелось расхохотаться, как в прежние времена, но вместо этого, сама не поняв, почему, она залилась слезами. Она рыдала, захлебываясь, ей не хватало воздуха, но остановиться не получалось, и выражение притворного страха на лице Дункана сменилось неподдельной тревогой. — Да что ж такое-то? — проговорил он севшим голосом. — Ну, успокойся, Тами, перестань! Он обнял Тамирис, целовал куда придется: в лоб, в щеки, в глаза, гладил по голове, наконец сел на ящик и усадил Тамирис к себе на колени, что-то ласково бормотал, пытаясь утешить. У нее уже не было сил сопротивляться. Прошло немало времени, прежде чем Тамирис выплакалась и затихла: обессилившая от плача, с больной головой и опухшим лицом. Дункан вытащил из кармана тряпицу, осторожно стер слезы с ее щек, прижал к ноздрям. — Ну, давай, сморкайся. Она недоверчиво взглянула на него. — Ох, поверь мне, я видел вещи пострашнее сморкающихся девиц. Не сдержавшись, Тамирис саданула его кулаком в грудь, и Дункан охнул: — И в кого ты такая драчунья? Она вырвала тряпицу из его руки и сердито высморкалась, трубя, как чалтийский слон. Сейчас ей было безразлично, как она выглядит: Дункан обращался с ней, будто с маленьким глупым ребенком, да именно так она себя и вела. Все было кончено, если вообще когда-либо начиналось. Больше всего Тамирис хотелось вырваться из его рук и где-нибудь спрятаться, но Дункан не разжимал хватки и тихонько покачивал ее, прижимая к себе. — Ну и что же нам с тобой делать, двум дуракам? — пробормотал он, заглядывая ей в лицо. К нему вернулся прежний беззаботный вид: морщина между бровей разгладилась, заблестели глаза, подрагивали в улыбке губы, и у Тамирис снова перехватило дыхание. Почему, Мистра, почему именно его лицо стало для нее любимым? Она вновь попыталась высвободиться, но Дункан, шумно вздохнув, наклонился и легонько коснулся поцелуем ее распухших от плача губ. Прикосновение получилось нежным, почти робким, и все же это был поцелуй мужчины, а не доброго дядюшки. — Что-нибудь придумаем, да? — ласково поинтересовался он. Боясь, что снова расплачется, Тамирис смогла только кивнуть. Она зарылась лицом в теплую ямку между его шеей и плечом. Рука Дункана легла ей на спину, успокаивающе погладила, и Тамирис еще тесней прижалась к нему. Сейчас ей хотелось верить Дункану. Может быть, они что-нибудь придумают. В конце концов, дуракам закон не писан.