* * *
Вид рассаженных костяшек Дункана преследовал Тамирис весь вечер, пусть даже он пытался прятать от нее руку то за стойкой, то под фартуком. Он так и торчал в общем зале, с удвоенной энергией изображая кухонного генерала на поле боя, а Тамирис столь же неутомимо разносила заказы, хотя обычно ненавидела эту работу. По крайней мере, так она могла смотреть на Дункана, замирая всякий раз, когда он подходил к пивному бочонку или тянулся к бутылке: кому он нальет сейчас, другим или себе? Они оба как будто вернулись в свои худшие дни — хотя, как с горечью признавала Тамирис, тогда на самом деле все еще было не настолько ужасно. Сама она постоянно чувствовала сальный взгляд Епископа: щетинистый ублюдок ухмылялся, неприкрыто пялясь на нее. Он и раньше позволял себе шуточки насчет «прекрасной, прекрасной картины родственной любви» или интересовался, залезает ли она дядюшке на коленки, чтобы он почитал ей сказку на ночь, сейчас же Тамирис казалось, что у нее во весь лоб полыхает обличающая надпись. Епископ многозначительно вертел в пальцах золотую монету, пытался ухватить за юбку, но Тамирис всякий раз проскакивала мимо него, будто не видя. Она чувствовала: если Епископ просто откроет рот, не что попытается что-нибудь вякнуть, она выпустит шквал кислотных брызг прямо ему в лицо. Дункан оказался не столь внимательным или осторожным. Он остановился рядом с Епископом, чуть наклонился, чтобы расслышать его слова, и отпрянул с таким выражением лица, какого Тамирис еще видеть не приходилось. К своей тайной радости, она никогда не замечала сходства между братьями Фарлонгами, но сейчас ей показалось, что перед ней Дэйгун — лицо жизнерадостного Дункана просто не могло стать застывшей белой маской. Но даже у отца она никогда не видела в глазах такой дикой ярости; Дункан же, по-прежнему молча, схватил Епископа за грудки и шарахнул о стену, словно тряпичную куклу. Загремела, опрокидываясь, мебель. Женщины в зале азартно завизжали, а мужчины принялись воплями подбадривать дерущихся. Сэл, с удивительной для его габаритов скоростью, выскочил из-за стойки и бросился к противникам. Он попытался оттащить Дункана от Епископа и так рявкнул на Келгара, что дварф, тоже рвавшийся в бой, зажал в захвате голову следопыта. — Будешь еще бузить?! Будешь, а?! — орал он, явно надеясь на положительный ответ, но Епископ с подозрительной покладистостью затих. Теперь уже Сэл одной рукой прижимал Дункана к стене, что-то втолковывая с непривычно заботливыми интонациями. Дункан стоял бледный, безучастный, с прилипшими ко лбу волосами, и только грудь тяжело вздымалась и опадала. Он вяло поднял руку, пытаясь вытереть с лица кровь и пот, и сердце Тамирис не выдержало. Ей хотелось прикоснуться к нему, но она не знала, за что может схватиться, чтобы не сделать больно, и потому бессмысленно трогала его одежду и волосы. Она чувствовала на себе взгляд Сэла — до странности понимающий, но если он тоже догадывался о чем-то, Тамирис было уже плевать. Взрыв смеха за спиной заставил ее оцепенеть. Запрокинув к потолку разбитое лицо, Епископ от души хохотал, и Тамарис поразило выражение безумного ликования на его лице. Раньше она думала, что следопыт просто любит злобно покуражиться, но сейчас впервые ей пришло в голову, что Епископ действительно сумасшедший. — Выведи его отсюда, Келгар, выведи! — завопила она не своим голосом. Пыхтя, Келгар принялся поднимать Епископа с пола. При их разнице в росте сделать это было не так-то просто, но следопыт по-прежнему был послушен как овечка. Вновь поймав взгляд Тамирис, Епископ игриво подмигнул, и ее замутило.* * *
Совершенно опустошенная, Тамирис села на край кровати, тупо глядя перед собой. Обычно спальня была ее убежищем, но сейчас здесь все напоминало о том, чем они с Дунканом так и не занялись и к чему это привело. Элани залечила раны Дункана, Сэл навел порядок в зале, клиенты разошлись… и ничего-то не наладилось, на самом деле! Тамирис отчаянно захотелось выговориться кому-нибудь доброму, мудрому, искушенному в житейских делах, но таких людей в Невервинтере она просто не знала. Некстати вспомнился отец, и Тамирис поежилась. Вот его-то совет она не хотела получить совершенно точно. Она знала Дэйгуна очень хорошо и сейчас, за сотни миль от Западной Гавани, могла представить его неодобрение так ясно, словно оно было высказано ей в лицо. Тамирис подозревала, что отца не слишком обрадовала бы (а возможно, даже уязвила) и простая привязанность к его непутевому брату — похоже, что-то мутное, недосказанное сопровождало семейную историю Фарлонгов из поколения в поколение — а уж любовная связь? Отец не диктовал ей, как жить, но наверняка в глубине души ожидал, что она распорядится своей жизнью иначе. Разгадает тайну серебряных осколков, поступит в Академию Невервинтера, станет уважаемой чародейкой. Во всяком случае, не будет проводить дни, разрываясь между гневом, тоской и похотью. Тамирис уронила голову на руки, сама себе возражая: нет, не похотью. Будь ей просто нужен мужчина, наверное, она и впрямь могла бы найти кого-то еще. Как говорил сам Дункан — помоложе, покрасивее; она ведь всегда слышала, что хорошенькая, вся в ту же таинственную Эсмерель. Но с Дунканом ей было хорошо. Когда он был рядом, она чувствовала себя счастливой, каким бы дурнем он ни был. А потом страдала из-за того, какой же он все-таки дурак. А потом дурила сама. Тамирис тяжело вздохнула, решаясь, и принялась раздеваться. Она старательно вымылась в тазу и потянулась за ночной рубашкой — сначала хотела взять красивую, с вышивкой, потом решила не перегибать палку и надела обычную. Прижала к груди оставленную Дунканом фляжку и выскользнула из спальни. Дункан лежал в постели, но не спал. В комнате было темно — видимо, поддавшись дурному настроению, он закрыл ставни, так что лунный свет пробивался внутрь только через редкие щели. Сперва Тамирис малодушно обрадовалась этому, но потом сообразила, что полуэльфийские глаза Дункана увидят ее и так. Почувствовать себя дерзкой соблазнительницей никак не получалось. Она кинула флягу на край кровати и кое-как выпуталась из рубашки, отрезая путь к отступлению. — Подвинься, — буркнула она, залезая рядом с ним под одеяло. — Я не разговаривать сюда пришла. — Сама суровость, — заметил Дункан задумчиво, — мужчине нужно улепетывать от тебя, чтобы спасти свою честь. Он лежал все так же спокойно, подложив руку под голову, когда Тамирис укладывалась, а потом и сворачивалась клубком рядом с ним. Постель была нагрета Дунканом, но ее собственные руки и ступни совсем заледенели. Сердце колотилось как бешеное, и хотелось кричать от собственной глупости. Что, в самом деле, она собиралась сделать? Кинуться на него и насиловать до тех пор, пока все не станет хорошо? — Тами, ты же понимаешь, что станет только хуже, — будто прочитав ее мысли, сказал Дункан. — Я ведь не праведник никакой, не сдержусь, и ты еще больше во мне разочаруешься. Я же по твоему лицу вижу, что ты извиняться пришла. Думаешь, оскорбила меня в лучших чувствах или что там еще? Но ты не ошиблась даже. Я бы с твоей постели встал и напился от радости. Ты… ты даже не первая была бы, с кем у меня так вышло. Тамирис как можно пристальней вглядывалась в темноту, чтобы сдерживать слезы. — Вот ты говоришь очень правильные вещи, — медленно проговорила она, — а я лежу и жалею, что не вышло так, как ты обещаешь. Чтобы я сначала переспала с тобой, а потом уже разочаровалась в остальном. Дункан поперхнулся воздухом, а когда закончил кашлять, приподнялся на локте рядом с ней. — Еще немного, и я заподозрю, что Дэйгун кое-что от меня утаил, и я точно твой дядя. Такими полоумными могут быть только истинные Фарлонги, — произнес он тем дурашливым тоном, за которым, как Тамирис уже научилась распознавать, прятал смятение. — Будь Дэйгун моим родным отцом, это стало бы самой пустячной из наших проблем, — охотно согласилась она. — Ну, это ты зря говоришь: небось, ни разу его в гневе не видела? — Дункан осекся и добавил уже совсем другим голосом: — Да будь я сам не я, а кто нормальный, я бы тебя к себе на полет стрелы не подпустил. — Будто я твоего разрешения спрашивала. — Тами… Не понимаешь ты, о чем говоришь. Подскочив, она что есть силы ударила кулаками по матрасу. — Хватит! Да, я не понимаю! Да, я хочу знать, как это будет, когда ты трахнешь меня наконец, и я огребу от жизни еще и за это! Не собираюсь я ждать, когда у меня откроются глаза, и я пойму, что ты мне не нужен! Мне уже и сейчас так плохо из-за тебя, что дальше некуда! Дункан вновь со стоном рухнул на подушку. — Поздравь себя, Дункан: такого признания от женщины ты еще не получал. Она уткнулась лицом ему в плечо. — Поэтому давай просто сделаем это наконец, и все! Чем быстрей, тем лучше. Дункан расхохотался. Обиженная Тамирис уже хотела соскочить с кровати, но он оказался быстрее, схватил ее за талию и прижимал к себе, пока не отсмеялся. — Лучше тебе не знать, Тами, какие вещи я с тобой мысленно проделывал, причем совсем не по-быстрому! Он попытался поудобнее устроиться вместе с ней на узкой кровати и охнул, коснувшись ее заледеневших ступней. — Так, это что такое? А я-то думал, что распалил свою неистовую красавицу! Давай сюда лапки. Где-то у меня были чистые носки… Он ворковал с ней, роясь в ящиках комода, и Тамирис вдруг подумала, что, какие бы у Дункана ни были представления об «атмосфере», для ее создания хватало его одного. И ей снова пришлось смаргивать слезы. Дункан натянул на ее ноги теплые носки, затем, присев рядом, растер руки в своих ладонях. — Только не надо больше плакать, — он наклонился к ней и чмокнул в нос. — После слез никаких сил на удовольствия не останется. — А они будут? Удовольствия? Должно быть, это прозвучало по-детски обиженно, потому как Дункан снова хмыкнул и сделал демонстративный глоток из фляги. — Ну, хватит ведь уже разочарований на сегодня, правда? Раньше Тамирис не раз касалась Дункана, раздевая и укладывая спать, когда он был пьян настолько, что не мог даже сапоги снять без помощи. Но тогда и речи не шло об удовольствии, даже волнении — это было всего лишь пьяное тело, на которое она смотрела, разве что злясь из-за того, до чего он себя довел. Сейчас все было иначе: теплая кожа под ладонями, несколько старых шрамов, плоские соски, которые Тамирис не без тайного мстительного чувства не только огладила, но и ущипнула, заставив Дункана вздрогнуть. Ей нравилось отводить с его лица волосы, расчесывать их, гладить заостренные кончики ушей. В темноте все было проще: она не смутилась и не отдернула руки, когда Дункан поймал губами ее пальцы, а потом вдруг легонько прикусил их. Он был другим сейчас, когда она едва могла разглядеть его лицо, каким-то иным Дунканом, которого ей знать не доводилось. Может быть, из времен, когда трофеи со стен таверны еще разгуливали по лесам и пещерам, а от его друзей не осталось только несколько безделушек, сваленных в коробку. Дункан по-прежнему касался ее очень бережно, но уже не столь невесомо, как днем: сильнее поглаживал и стискивал груди, прихватывал соски, выпуская их изо рта со звуком, заставлявшим Тамирис краснеть, — но, впрочем, ей и так уже было жарко. Сбитое в сторону одеяло мешало все больше, и Дункан спихнул его с постели ногой. Теперь Тамирис нечем было укрыться — разве что его телом. И она без всяких просьб широко развела колени. — Ого! — сказал Дункан слабым голосом. Он заполз между расставленных ног и, к удивлению Тамирис, прижался щекой к ее животу, потершись об него, прежде чем двинуться ниже. Во рту у нее сразу пересохло. — Дункан? — пролепетала она. — Тише-тише-тише… — прошептал он, щекоча дыханием кожу. — Особый подход, помнишь? Странно было услышать сейчас ворчливые интонации дядюшки Дункана, а еще страннее было то, что случилось дальше. Поначалу это было неловко и даже не очень приятно: слишком много влаги, слишком горячее дыхание, чужой настойчивый язык, тычущийся то туда, то сюда. Сгорая от стыда, Тамирис думала только о том, что правильно сделала, подмывшись. Но потом Дункан нащупал нужные точки, нашел ритм, и вскоре Тамирис уже не могла лежать спокойно: ей пришлось вцепиться в простыню, чтобы тянуть и дергать ее, а не волосы Дункана. Кажется, она скулила по-щенячьи, когда он довел ее до оргазма, такого остро-сладкого, что Тамирис показалось, что больше ей ничего и не надо, — но, определенно, это был бы слишком нечестный для Дункана исход. Расслабленная, почти сонная, она лежала, потихоньку приходя в себя, и теперь уже Дункан, устроившись рядом, расчесывал и гладил ее волосы и вытирал испарину с лица. Наконец он потянулся ее поцеловать, и от лица так сильно пахло ею самой, что Тамирис уперлась рукой ему в грудь и застенчиво обтерла губы. Ей показалось, что Дункан улыбнулся в темноте и легонько погладил ее щеку. Потом он завозился с чем-то, и Тамирис крепко зажмурилась, почувствовав, как головка члена ткнулась между скользких складок. — Вот так, — сказал Дункан странным голосом, — хорошо… Только не напрягайся так, Тами, расслабься чуть-чуть… Тамирис бы с радостью расслабилась, если б могла, но не думать о том, что случится дальше, не получалось. Она бдительно следила за вторжением в собственное тело, пыталась приготовиться к неслыханной разрывающей боли, твердила себе, что не будет с ней бороться, и потому крайне удивилась, когда Дункан вошел до конца и подался назад. То, что он делал, поначалу было болезненным, но вовсе не таким, от чего ей захотелось бы отбиваться и кричать. В процессе не было чего-то особенно приятного, сравнимого с удовольствием от языка, и все же внутри Тамирис разливалось тепло, когда она думала, что это делает именно Дункан, его член двигается в ней, будто пойманный ею. Толчки становились все более частыми, и Тамирис испугалась, когда Дункан застонал. Его дыхание и так было слишком шумным и сбивчивым, сейчас же ей и вовсе показалось, что у него прихватило сердце, и это завершение было бы вполне в духе их дурацкой истории. Но для умирающего он слишком крепко прижимал ее к постели, не давая вывернуться, и наконец Тамирис сообразила, что это был немного иной финал. Она затихла, ощущая, как Дункан изливается в нее, вновь смущенная странностью этих ощущений; наконец, все еще тяжело дыша, он отстранился, уткнулся лицом в ее грудь. Тамирис обняла его, как смогла, погладила влажные от пота плечи и, прикрывая глаза, решила, что в кои-то веки им и впрямь удалось завершить день без разочарований.