По ту сторону

Сначала он слышит отдаленные голоса. Кто-то с кем-то спорит, двое — один голос дрожит от гнева, во втором чувствуется холодная ярость. — Я закрыл глаза на вашу самодеятельность, но полагал, что в последнюю нашу с вами встречу условия договора были вам понятны. Вы мне обещали, поклялись… — Я не могу всё время держать его в неведении! Да и посудите сами — без Николая Васильевича мы не справимся! Вас привела сюда вовсе не гибель очередного ребенка, вы очередную тварь изловить пытаетесь! А теперь смеете выговаривать мне… — Пожалуйста… — очень хрипло вырывается из груди Николая, и голоса тут же умолкают, — воды… — Сейчас, — Александр Сергеевич, а один из голосов принадлежал ему, звенит чем-то практически над ухом, и прекрасный звук льющейся в стакан воды буквально сводит Николая с ума, так жжет у него горло. Он припадает губами к живительной влаге, зубы стучат об стакан. Теплые руки придерживают ему голову, а до боли знакомый аромат не оставляет сомнений во втором собеседнике — это Яков Петрович. Николай разлепляет глаза и несколько секунд моргает, пока пройдет пелена. Наконец он начинает различать лица склонившихся к нему людей. — Как вы, Николай Васильевич? — с тревогой интересуется Пушкин. Николай только кивает и медленно садится, бросая напряженный взгляд на стоящего поодаль Гуро. Когда тот успел отойти, Николай не понял, но его неожиданное присутствие здесь сбивает с толку и нервирует. Их первая встреча началась с его обморока, и вот опять… — Я… что… опять? — Да. Потеряли сознание. Вам что-нибудь привиделось? — Н-нет… Ничего. — Какая жалость, — язвительно замечает Гуро, — с видением хоть практическая польза. Николай заливается румянцем и отворачивается. Он уже ненавидит этот дом, эту комнату, эту дурацкую ситуацию, в которой оказался. Но еще сильнее ненавидит Гуро. — Зачем вы здесь, Яков Петрович? — холодно интересуется он. — Третье отделение заинтересовалось этим делом, — с любезной улыбкой, больше похожей на злую усмешку, поясняет Яков Петрович. Пушкин бросает на него неприязненный взгляд и отворачивается. Николай с трудом борется с желанием встать и уйти. — Положение крайне серьезное, господа. Убийства — вещь сама по себе неприятная, но сейчас жертвами становятся дети. Все силы брошены на поиск истины, — как ни в чем не бывало рассказывает Яков Петрович. — Значит, сомнений нет, это действительно убийства, — тихо произносит Александр Сергеевич. — Безусловно. Николай молча переводит взгляд с одного на другое и чувствует себя между двух огней. Неприязнь Гуро и Пушкина практически осязаема, а напряженный воздух звенит в ушах. Силы медленно возвращаются к Гоголю, и он медленно поднимается на ноги. — Думаю, мы увидели здесь все, что хотели. Александр Сергеевич, если вы не возражаете, я хотел бы поехать домой. — Разумеется, Николай Васильевич. Раз уж я вас привез, то я вас и отвезу. — Боюсь, это невозможно, — внезапно вмешивается Яков Петрович, делая шаг к Николаю. — В каком смысле? — хмурится Пушкин. — В прямом, Александр Сергеевич. Вас я не задерживаю, а вот Николаю Васильевичу придется поехать со мной в Третье отделение. Это важно. С лица Николая отливает кровь, и оно становится белым. — Я требую объяснений, по какому поводу вы собираетесь увезти моего друга? — Александр Сергеевич спокоен, но это лишь маска. Николай отчетливо слышит нотки сдерживаемого гнева в голосе поэта. — Эти объяснения я любезно предоставлю самому Николаю Васильевичу, — Яков Петрович перебрасывает уже знакомую Николаю трость из одной руки в другую, словно предупреждая. — В таком случае, поедемте немедленно, — резко бросает Николай. Пушкин поворачивается к нему, и Николай отчетливо видит в темных глазах тревогу. — Вы уверены, мой друг? — Абсолютно. Не беспокойтесь, Александр Сергеевич. Я приеду как только смогу, — Николай тщетно пытается улыбнуться, ведь сердце в груди колотится так, что норовит вот-вот протаранить ребра. — Будьте осторожны, — шепотом просит Александр Сергеевич, провожая взглядом выходящего из комнаты Гуро. Николай кивает и следует за ним к лестнице.