По ту сторону

Что-то мягкое ощущается под руками. В нос ударяет приятный запах лаванды, кажущийся таким знакомым. Николай открывает глаза и несколько минут моргает, упрямо вглядываясь в незнакомый потолок над своей головой. Он сам оказывается лежащим в чужой постели в чужой комнате. Воспоминания о предыдущих событиях возвращаются резко, что вызывает приступ мигрени, и Николай зажмуривается, прижимая ладони ко лбу. Боже, за что весь этот ужас… Судя по всему, это одна из гостевых комнат в доме Якова Петровича, в которую хозяин дома и распорядился перенести Николая, едва тот потерял сознание. А вот видение прерывается ровно на том самом моменте — детские руки ожившего трупа. И Гоголь уверен — это видение ему еще придется досмотреть. — Как вы себя чувствуете, душа моя? — голос Гуро доносится откуда-то слева, раздаются негромкие шаги, — вы уж простите, но перепугали меня сильно. В обмороке минут двадцать лежали, такого раньше я не видел. Не смог привести вас в чувство, думал уже за врачом послать. — Вы очень заботливы, — выдавливает из себя Николай довольно фальшивую улыбку и тут же совершенно искренне морщится, — можно ли принести воды… — Да вот же она, голубчик, на тумбочке рядом с вами… — и Гуро оказывается рядом с кроватью. Чуть позвякивает посуда, а звук льющейся в хрустальный бокал воды сводит с ума. — Спасибо… — хрипло благодарит Николай и с жадностью выпивает до дна, после чего по-простецки вытирает рот рукавом рубашки. На несколько секунд в голову приходит мысль, что выглядит он наверняка ужасно — заострившиеся скулы, синяки под глазами, потрескавшиеся губы, бледность. На его фоне Яков Петрович даже кажется моложе, когда он присаживается на край кровати и с искренним беспокойством в глазах оглядывает лежащего в постели писателя. — Вам нужно беречься. — Это как же? — едва не фыркает Николай. Действительно, подобное предложение не может не насмешить человека, которого буквально с трех лет таскали по докторам, знахарям, священникам и травницам, в надежде избавить от припадков. — Да есть способы… — загадочно тянет Гуро, в глазах у него появляется какое-то странное выражение, — видели что-нибудь? — Если я падаю в обморок, то всегда что-нибудь да вижу, — мрачно сообщает Николай, — и всегда что-нибудь нехорошее. — Может, нехорошее потому, что хорошее видеть просто не умеете? — с легкой улыбкой подмечает Яков Петрович, — да будет вам, Николай Васильевич. Как видите, хотел бы я причинить вам вред, вы бы не в кровати лежали уж точно. Я искренне хочу оказать вам помощь. И вы можете помочь мне. У нас общее дело. — Опять болото, — с тяжелым вздохом начинает рассказывать Николай, понимая правоту Гуро, — я стою на маленькой кочке, а из трясины вылезают мертвецы. И сейчас ко мне потянулись детские руки. Я не видел больше ничего. Но болото мерещилось мне и раньше. Я видел его буквально каждый день в течение месяца. — Интересно, — тянет Гуро, — а вы не задумывались, что может обозначать само болото, а не те трупы, что к вам из него тянутся? — Да что оно может означать? — заливается краской Николай, потому что действительно никогда еще не задумывался об этом. Гуро в очередной раз натолкнул его на правильную мысль. — Да много чего, голубчик. Много, поверьте. Если снится болото, то это означает крупные неприятности. Но у вас не сон, а видения. А это совершенно разные вещи. Сны посылает наш разум, а вот то, что видите вы… Это ваш дар проявляется, Николай Васильевич. — Восхитительно, — резюмирует Гоголь, — и что теперь мне с ним прикажете делать? — Да Навь это, — как само собой разумеющееся, поясняет Яков Петрович, — Вы границу нашего мира переходите в своих видениях. И видите вы Мир мертвых, нечистой силы. — И как это мне должно помочь? Обычно я вижу то, что хоть как-то относится к тем преступлениям, которые я видел, — ошарашенно произносит Николай, — а эти болота… И причем тут тогда Бука? — Да притом, — с неким раздражением поясняет Яков Петрович, — что Бука наш с вами — злой дух. Дух, понимаете? А откуда духи приходят? — То есть… — медленно, с расстановкой произносит Гоголь, начиная догадываться, куда клонит следователь, — вы хотите сказать, что с ним можно только по ту сторону справиться? — Наконец-то, — хмыкает Яков Петрович, — делаете успехи, голубчик. — Вы от меня хотите, чтобы я это пугало уничтожил? — ошарашенно спрашивает Николай и поднимает на Гуро широко раскрывшиеся от ужаса глаза. — В принципе, да, — подтверждает Яков Петрович, — да не бойтесь вы так, Николай Васильевич. Вы уже не ребенок, Бука вас не съест. — А как же дети? Ведь они мертвы! — А вы не знаете, как он их убивает? — Яков Петрович усмехается, когда Николай мотает головой, и продолжает: — когда дети ложатся спать, практически все просят оставить горящую лампадку. Их пугает темнота, в ней может прятаться кто угодно. Случайный скрип половиц или дверцы от шкафчика — всё это не ветер и не старая мебель. Это Бука. Злой дух, питающийся детским страхом. И он начинает пугать детей специально, каждую ночь все больше сообщает о своем присутствии. И под конец перепуганный ребенок умирает. От страха, Николай Васильевич. Иссиня-бледный Николай нервно сглатывает. Теперь у него не осталось никаких сомнений. — Я не пойду в Иной мир, — очень тихо говорит он, — не пойду, и вы меня не заставите! — Мы должны уничтожить Буку, — мягко, как с ребенком, уговаривает его Яков Петрович, но Николай резко подтягивает колени к груди и утыкается в них головой, обхватывая себя руками. — Нет, не уговаривайте меня, Яков Петрович! Нет! — Да что с вами, милейший? — Я не пойду туда один. Потому что я тоже видел Буку. — Конечно, видели, вы ведь Тёмный, — Гуро осторожно кладет теплую ладонь на худую спину Николая с остро торчащими лопатками. — Нет, не поэтому. Я видел его в детстве. И я не пойду к нему.